Бокалы с красным вином отражают мерцание свечей. Лена лениво ковыряет вилкой остатки салата, Марина поправляет шёлковый шарф на плечах, а Виктор Сергеевич, как всегда, молча доливает всем вино. Я сижу, стараясь не смотреть ни на кого, но каждый раз, когда мои глаза случайно встречаются с тёщей, по спине пробегает горячая дрожь.

— Ну что, — Лена зевает, — как обычно, скучнейший вечер.

Марина медленно подносит бокал к губам.

— Скучный? — её голос звучит как шёлк, скользящий по голой коже. — А мне кажется, сегодня может быть... *очень интересно*.

Виктор Сергеевич вдруг кашляет, будто подавился.

— Марин, может, не стоит...

— Витек. — Она ставит бокал с тихим стуком. — Ты же сам говорил, что пора расставить все точки.

Лена наклоняет голову.

— О чём это вы?

Тишина.

Марина скрещивает пальцы на столе, её маникюр блестит, как когти.

— Леночка, а тебе никогда не было интересно, почему твой отец... так меня слушается?

Лена замирает.

— Что?

— Ну, — Марина улыбается, — ты же не думаешь, что он просто такой воспитанный?

Виктор Сергеевич опускает глаза, его пальцы слегка дрожат вокруг бокала.

Лена медленно поворачивается ко мне.

— Ты... в курсе?

Я не отвечаю.

Лена бледнеет.

— Мама, что...

— Он думал, что может ослушаться, — продолжает Марина, словно не слышит. — Но я научила его подчиняться. И ему это очень понравилось.

Виктор Сергеевич вдруг встаёт, его стул скрипит.

— Я... я пойду проверю пирог...

Марина даже не поворачивается.

— Сиди.

Он садится.

Лена смотрит на отца, потом на мать, потом на меня.

— Вы... вы что, издеваетесь над ним?

Марина смеётся.

— О, детка, ты даже не представляешь, насколько это взаимно.

И тут Виктор Сергеевич вдруг поднимает глаза — и я вижу в них не страх, а восторг.

— Леночка... — его голос дрожит. — Твоя мама... она идеальна.

Лена открывает рот, но не успевает сказать ни слова — потому что Марина медленно проводит пальцем по краю бокала и спрашивает:

— Андрюша, а тебе нравится, когда женщина берет на себя контроль?

В комнате становится так тихо, что слышно, как падает капля вина на скатерть.

И я понимаю — это не вопрос.

Это ловушка.

И похоже я уже попался.

"Лена, ты моя дочь, и я научу тебя по-настоящему обращаться с мужчинами... Пожалуй, начнём прямо сейчас."**

Тишина стала густой, как тёплый мёд. Лена замерла, её пальцы сжали бокал так, что побелели костяшки, но в глазах читалось не страх, а пробуждающееся любопытство, тёмное и сладкое.

Марина медленно поднялась, шёлк платья зашелестел по бёдрам. Она подошла к Виктору Сергеевичу, положила руку ему на плечо.

"Витя, покажи дочери, как настоящий мужчина слушается."

Он встал без колебаний — движения отточены годами. Когда он опустился перед ней на колени, я увидел, как Лена затаила дыхание.

"Смотри, дочка, " — пальцы Марины скользнули по его щеке, — "Они все такие... сильные снаружи. А внутри — просто мальчики, которые хотят, чтобы их приручили."

Лена облизнула губы. Её взгляд скользнул ко мне, и в нём вдруг вспыхнуло понимание.

"Андрей..." — моё имя на её языке звучало как приговор, — "Ты ведь тоже хочешь быть хорошим мальчиком?"

Горло пересохло. Её голос проник под кожу, разлился горячим вином по венам.

Марина улыбнулась и провела ладонью по волосам Лены.

"Начнём с простого. Леночка, скажи мужу встать на колени."

Лена колебалась лишь мгновение. Когда она заговорила снова, в голосе уже не было сомнений:

"Андрей, на колени. Сейчас же."

И самое страшное — я опустился ещё до того, как осознал её приказ. Пол холодный, но тело горит, когда я кладу руки на бёдра.

Марина одобрительно кивнула.

"Теперь... покажи ему, кто здесь главный."

Лена наклонилась ко мне. Её дыхание пахло вином и чем-то опасным.

"Ты мой, " — прошептала она.

И ударила.

Легко. Почти нежно.

Но в этом жесте было что-то, что перевернуло всё внутри.

Не боль.

Разрушение.

Что-то во мне сломалось в этот момент — какая-то последняя преграда, стена, за которой я прятался.

Я застонал.

Не от боли.

От освобождения.

Лена замерла, глядя на меня широко раскрытыми глазами. Потом её пальцы дрогнули, коснулись моей щеки — там, где осталось жжение.

"Мне... понравилось, " — прошептала она.

Марина засмеялась тихо, по-кошачьи.

"Конечно, понравилось. Это твоя природа."

Виктор Сергеевич тихо застонал, и я вдруг понял — он возбуждён. Возбуждён тем, что его дочь становится такой же, как жена.

Марина провела рукой по волосам Лены.

"Теперь пусть папа покажет, как нужно утешать наказанного мальчика."

Виктор Сергеевич уже полз ко мне, его губы дрожали. Когда он взял мой член в рот, Лена издала звук — не шок, не отвращение...

А восторг.

"Не бойся, " — шепнула Марина, целуя дочь в шею, — "Они созданы для этого. Для нашего удовольствия."

Лена медленно опустилась рядом с отцом. Её пальцы коснулись моей груди, скользнули ниже...

"Мама..." — её голос дрожал, — "Я поняла. Я всё поняла."

Марина рассмеялась, и в этом смехе было обещание.

Тёмного. Сладкого. Бесконечного.

"Нет, дочка. Это только начало."

В зависимости от того, с какой стороны посмотреть.

Но в этот вечер начало было отложено на потом, и это было частью плана...

Марина вдруг разомкнула пальцы, выпустив мою руку, и отступила на шаг.

— Достаточно на сегодня, — сказала она, и в её голосе снова звучала та привычная холодность, что заставляла всех в доме замирать.

Лена вздрогнула, словно её резко разбудили.

— Но...

— Но ничего, — Марина поправила шарф на плечах, её взгляд скользнул по мне, по Виктору Сергеевичу, по дрожащим пальцам дочери. — Хороший урок — как хороший ужин. Его нужно переварить.

Она повернулась к столу, взяла бокал и допила вино одним медленным глотком.

— Лена, проводи мужа в спальню. Витек, кухня. Завтрак на завтра.*э

И всё.

Ни объяснений. Ни продолжения.

Только внезапно оборванное напряжение, висящее в воздухе, как недопетая нота.

Лена посмотрела на меня растерянно, её губы слегка дрожали. Я видел, как в её глазах боролись желание и страх, обида и возбуждение.

— Пойдём... — она коснулась моей руки, и её пальцы были горячими.

Мы молча поднялись по лестнице. За нами закрылась дверь спальни.

— Ты... ты в порядке? — спросила Лена, и её голос звучал странно — не как у той, что минуту назад приказывала мне встать на колени, а как у испуганной девушки.

Я не ответил. Просто подошёл к окну, распахнул его и вдохнул ночной воздух.

Где-то внизу, на кухне, звякнула посуда — Виктор Сергеевич мыл тарелки.

А в гостиной, я знал, сидела Марина.

И ждала.

— Это... это не конец, — вдруг сказала Лена.

Я обернулся.

Она стояла посреди комнаты, сжав кулаки, и в её глазах горело что-то новое.

Что-то опасное.

— Это только начало, — повторила она слова матери.

И я понял — завтра будет хуже.

Или лучше.

В зависимости от того, с какой стороны посмотреть.

А ночью я лежал с закрытыми глазами и всё думал, думал, думал — и чем дольше думал, тем меньше у меня было шансов вырваться из паутины, ловко расставленной этими...коварными..., жестокими..., беспощадными..., милыми...., прелестными, любимыми, обожаемыми паучихами...**

Потолок над кроватью казался чёрным провалом. Лена спала рядом, её дыхание было ровным, но я знал — она не спит. Она ждёт. Ждёт, когда я заговорю. Ждёт, когда сдамся.

Я сжал зубы.

Нет. Не дамся. Я не такой. Я не...

Но воспоминания обжигали кожу — её пальцы, её пощёчина, её голос, который вдруг стал таким... властным.

Я перевернулся на бок.

Бежать. Сейчас же. Утром собрать вещи и...

Но тут Лена вздохнула во сне и прижалась ко мне. Её рука легла мне на грудь — случайно? Нарочно? — и вдруг сжала мою майку в кулак.

Она не спит.

Я замер.

— Андрей... — её шёпот был липким, как паутина. — Ты всё ещё думаешь, что это был сон?

Я не ответил.

Она приподнялась на локте. В темноте её глаза блестели, как у кошки.

— Мама права. Ты... ты ведь на самом деле хочешь этого.

— Нет, — я прошипел.

Но тело предало меня — сердце колотилось, а внизу уже нарастало знакомое напряжение.

Лена рассмеялась тихо и села верхом на меня.

— Врёшь. Ты дрожишь.

Её пальцы скользнули под майку.

— Я дам тебе выбор, * — она наклонилась, и её губы коснулись моего уха. — Скажи "стоп" — и я уйду. Но если промолчишь...

Её язык облизнул мочку уха.

Я зажмурился.

Сказать. Сказать сейчас же. Вытолкнуть её. Убежать...

Но рот не слушался.

Лена почувствовала это. Её рука поползла вниз.

— Значит... ты наш, — она засмеялась.

И в этот момент что-то во мне... сломалось.

Не сопротивление.

Страх.

Я вдруг понял — я не хочу убегать.

Я хочу этого.

Её прикосновений. Её власти.

Даже если это уничтожит меня.

— Да... — я выдавил из себя шёпот.

Лена замерла.

— Что "да"?

Я глубоко вдохнул.

— Да... я твой.

Тишина.

Потом её губы прижались к моим в жадном, победном поцелуе.

— Наконец-то, — прошептала она.

И где-то в доме, будто почувствовав это, засмеялась Марина – губы её дрогнули, вспоминая, как тридцать лет назад подчиняла себе Виктора Сергеевича...

Тот вечер пахл облепиховым маслом и потом. Она тогда специально разлила флакон на постель – липкие янтарные капли растекались по простыне, как её власть по его телу.

"Виктор..."– её пальцы скользили по его рёбрам, чувствуя, как под кожей дёргаются мышцы. Он стиснул зубы, но уже не отпрянул, когда она провела ногтем от ключицы до пояса.

Он сопротивлялся почти год.

Пока однажды не упал перед ней на колени в ванной – голый, мокрый, с трясущимися руками. *"Я не могу... я не могу больше..."* – хрипел он, а она, сидя на краю ванны, медленно раздвигала колени, давая ему последний выбор:

— Лижи. Или уходи.

Его язык был тёплым и неумелым.

Марина прикрыла глаза, до сих пор чувствуя на бёдрах его прерывистое дыхание.

В коридоре донесся приглушённый стон – Лена явно не церемонилась.

Как они похожи...

Даже в мелочах: этот вздох, когда Андрей наконец сдался – точь-в-точь как у Виктора. Тот же сдавленный звук, будто из него вырвали душу.

Марина потянулась к шкатулке на комоде – там до сих пор лежал его галстук. Шёлковый, синий. Им она когда-то связала ему руки.

"Ты же любишь, когда я руковожу?" – шептала она тогда, а он, красный, потный, лишь кивал, уткнувшись лицом в подушку.

Из комнаты донесся шёпот:

— Мама... я сделала это...

Марина улыбнулась.

— Я знаю, детка.

Она потушила свет, оставляя дверь приоткрытой.

Завтра она покажет Лене старый фотоальбом. Там, между страниц, до сих пор хранится та фотография – Виктор на коленях, с её туфлей на губах.

Наследственность – прекрасная штука.....

А дальше еще страшнее... Ужаснее... Но так невыносимо возбуждающе...