POV Настя

Они встретили её в том же номере, но атмосфера была иной. Не тайная, а почти что праздничная. На столе стояла бутылка коньяка и закуска. Ахмед и Асхат были в хорошем настроении.

— Настенька, заходи, не стесняйся, — Ахмед широко улыбался, обнимая её за плечи и втягивая внутрь. — У нас сегодня гость. Очень хороший друг. Мы про тебя ему много рассказывали.

В кресле у окна сидел мужчина, которого она не знала. Высокий, черноволосый кавказец с очень спокойным, даже отстранённым лицом. Он не улыбнулся, лишь слегка кивнул.

— Муса — как брат нам, — пояснил Асхат, разливая коньяк. — Человек серьёзный, уважаемый. Мы подумали — грех такую русскую красавицу, как ты, другу не показать.

Настя смущённо улыбнулась, чувствуя, как жар разливается по щекам. «Гость», «друг» — эти слова звучали так нормально, почти по-светски. Но взгляд Мусы, тяжёлый и оценивающий, снимал этот лоск.

— Не церемонься, садись, — Ахмед мягко подтолкнул её к кровати. — Муса очень хотел с тобой познакомиться. Говорит, редко таких… ну, как бы это сказать… таких открытых девушек встречает.

Асхат фыркнул, передавая стакан.

— Да что там «открытых», — сказал он, и в его голосе зазвучали знакомые Насте снисходительные нотки. — Мы ему прямо сказали: у нас тут одна русская шалава гостит. Самая что ни на есть конченная. Ртом работает, как пылесос, под тобой извивается, как сучка в течке. Настоящий подарок для мужчины.

Слова «шалава», «сучка» прозвучали не как оскорбление, а как констатация. Как будто они представляли её в таком свете Мусе — не как девушку, а как мясо для утех.

Ахмед, видя её смущение, хлопнул по её бедру.

— Ну что ты, не кисни, — засмеялся он. — Муса же свой человек, всё понимает. Мы ему рассказали какая ты… гостеприимная. — Он сделал паузу, давая слову повиснуть в воздухе. — Вот мы и подумали: почему бы нашему дорогому брату не оценить твои достоинства? Лично, хах.

Асхат потянулся к столу, налил полную стопку коньяка и протянул ей.

— Выпей для храбрости.

Настя взяла стопку, пальцы слегка дрогнули, заставив золотистую жидкость колыхнуться. Она мельком взглянула на невозмутимое лицо Мусы, на усмешки Ахмеда и Асхата. Потом зажмурилась, будто ныряя в ледяную воду, и одним решительным движением опрокинула коньяк в рот. Острая, обжигающая волна хлынула по горлу, заставив её сморщиться и сглотнуть судорожный спазм. Горечь расползлась по нёбу, но следом пришло тепло, разливающееся по животу тяжёлой, успокаивающей волной. Она открыла глаза, выдохнула струйку воздуха, чувствуя, как страх начинает тонуть в этом нарочитом жжении.

Ко мне подошел Ахмед и взял меня за руку. Он шёл, и его широкая спина была как стена, за которую можно было спрятаться. Муса — сзади присоединился, и я чувствовала его тепло у себя на шее, его пальцы, которые то ли играли с моими волосами, то ли просто держали, чтобы я не убежала. Асхат был где-то сбоку, я слышала щелчок его камеры, и этот звук был как выстрел, объявляющий начало.

В спальне пахло ими — мужским потом, чем-то резким и чужим. Ахмед сел на кровать и потянул меня к себе. Я стояла перед ним, и его взгляд, тяжелый и липкий, полз по моему телу, срывая с меня платье, кожу, остатки воли. Я не дышала. Муса встал за спиной, и его ладонь легла мне на затылок, мягко, но настойчиво наклоняя голову. Я была пойманная. Зажатая.

Ахмед расстегнул ширинку. Его член выпрямился перед моим лицом, тёмный, большой, требовательный. — Начинай, — сказал он.

Я опустилась на колени. Прохладный паркет обжег колени. Я закрыла глаза на секунду, пытаясь уйти внутрь себя, в то место, где меня не достать. Но он не дал мне. Его рука схватила меня за волосы, и я открыла глаза как раз в тот момент, когда он вошёл мне в рот. Резко, до самого горла. Меня вырвало рвотным позывом, глаза наполнились слезами. Я задыхалась. Он двигал моей головой, трахая грубо мой рот, и я была просто вещью, отверстием для его удовольствия. Щелкнула камера Асхата. Он снимал мое лицо, искаженное от унижения, возбуждения и похоти. Я почувствовала как намокло между ног.

Затем я ощутила как Муса сзади раздвигает мои ноги.

— Смотри, брат, эта блядь даже трусики не надела, хаха

Его пальцы ткнулись в самое место, которое я никогда не отдавала. В мой анус. Мое тело сжалось, превратившись в камень.

— Нет... не надо... — прохрипела я, оторвавшись от сосания члена.

— Тише, — его голос был у моего уха, горячий и спокойный. — Ты будешь хорошей девочкой. Ты хочешь быть хорошей для нас, да?

Я не ответила. Так как Ахмед вернул свой член на законное место — в мой ротик.

Палец сзади вошел в меня, и я замычала, ствол Ахмеда в горле заглушил звук. Палец двигался, растягивая, готовя мой анус. Немного спустя я начала и даже ловить кайф. Щелкнула камера. Асхат снимает это, как я начала насаживаться на палец, двигая своей попой.

Затем палец вытащили. На его место нажало что-то большее, горячее и еще более жестокое — победитель моей Бастилии. Головка члена.

— Расслабься, — сказал Муса. — Иначе будет больно.

И он вошел. Я замычала. Крик, который был поглощен членом Ахмеда. Мое тело рвали изнутри, вгоняя раскаленный дагестанский стержень. Он начал двигаться, и каждый толчок был ударом, который отбивал из меня сознание, оставляя чувство заполненности и странное тепло, которое начало разливаться внизу живота. Он вошёл до конца, и на миг всё замерло — я, застывшая на распятии между двумя членами, два тела, пригводившие меня к позорному столбу моего же наслаждения.

И тогда Муса начал двигаться. Это не было похоже на секс. Это была настоящая ебля. Каждый его толчок отбрасывал меня на ствол Ахмеда, и тот, в ответ, бил в глубину горла. Они вошли в резонанс, эти двое, и моё тело стало просто проводником, мячиком, глухим барабаном между их ударами. Сознание отлетало с каждым движением, отбиваемое, как пыль из ковра. Я чувствовала постыдное тепло удовольствия, которое не просто разливалось внизу живота, а пульсировало там, синхронно с их толчками, наливаясь тяжестью и требуя… еще большего унижения. И вот это тепло перестало быть просто ощущением. Оно собралось в один тугой, раскалённый шар где-то в самой глубине, под рвущими ударами Муссы. Он сжимался и разжимался, живя своей собственной, дикой жизнью, не подчиняясь ни мне, ни им. Мой стон, искажённый членом Ахмеда, превратился в непрерывное мычание. Мышцы живота свело судорогой, и я почувствовала, как внутри всё оборвалось. Оргазм. Весь мир сузился до белой, ослепительной вспышки где-то за глазами и оглушительного гула в ушах. Мое тело затряслось — выкрутило, вывернуло одним резким, конвульсивным спазмом.

Одновременно со мной кончил Ахмед: в глотку хлынула горячая струя, обжигая. Я не кричала — захлебнулась собственным оргазмом, и Он, почувствовав судорожные глотательные движения моего горла, лишь сильнее вжал мою голову себе в пах.

А Муса продолжал меня методично трахать вперед как отбойный молоток в такт последним судорогам моего тела.

— Фу-у-ух... Видишь, Муса? Я же говорил. — сказал Ахмед с хриплым, довольным выдохом, вынимая из её рта свой влажный член — Конченая шалава. Всё до капли глотает. Спермососка, хаха

Он шлёпнул меня по щеке своим ещё тёплым стволом, оставляя влажный след.

Муса не сбивал ритма, его голос был ровным, лишь чуть тяжелее от усилия:

— Чувствую. Эта русская шлюха кончила. — сменил угол, вогнал в неё глубже, и снизу донёсся мокрый, неприличный звук.— Узкая, брат, давно таких не ебал.

Муса не сказал больше ни слова. Его тело стало его речью. Тот ровный, методичный ритм, что он держал всё это время, вдруг сломался, превратившись в серию коротких, яростных судорог. Он вогнал в неё себя на последнюю, невозможную глубину, прижав лобок к её дрожащим ягодицам.

Тишина на долю секунды. И тогда она почувствовала это. Глубоко внутри, в её разорённой, покорённой плоти, почувствовала тепло. Муса кончал молча, но его тело кричало об этом каждым мускулом, каждой жилой, впившейся в её кожу. Каждый толчок семени внутрь чувствовался как акт окончательного завоевания изнутри.

Округлая головка выскользнула из попы, Настя почувствовала пустоту. Та самая глубина, которую он только что занимал и наполнял до отказа, теперь ощущалась как чёрная дыра, как провал в самой ткани её тела. Но пустой она была лишь условно. Почти сразу она почувствовала, как из неё потекла обратно та самая теплота. Густая, неспешная струйка по внутренней стороне бедра — жидкое свидетельство, которое уже невозможно было удержать. Сперма, смешанная с её собственными выделениями, капля за каплей возвращалась в мир, пачкая кожу и капая на пол.

Им было недостаточно. Тишина и пустота, наступившие после ухода Мусы, оказались лишь передышкой, ложным финалом. Они стояли вокруг, глядя на меня и переговариваясь и обсуждая меня, какая я классная шлюха, а где-то сбоку нас снимал Асхат.

Ахмед подошел, поднял и опустил на кровать, грубо перевернул меня на спину и без предисловий вошел в мою размягченную киску. Он трахал меня с новой, методичной жестокостью, будто выбивая из памяти само ощущение пустоты. Муса, вытерший член платком, встал над моим лицом, одной рукой направляя к своим мошонке. Я покорно высунула язык, ощущая на губах его кожу, соль и вкус пряностей. В тот же момент Асхат подошел сбоку, провел головкой по моей щеке и вставил свой член мне в рот.

И вот я обслуживаю их всех сразу. Мозг отключился, отдав управление древним, подкорковым инстинктам. Я была не Настей. Я была функцией. Ртом, киской, задницей. Я была их продолжением, живым инструментом в трех руках.

А потом они решили сломать меня окончательно.

Ахмед лег на спину и посадил меня на себя. Я почувствовала, как его член наполняет меня. Он схватил мои руки и прижал их к моей груди, и я была беспомощна. Муса подошел сзади. Я замерла, понимая, что будет сейчас. Он вошел в мой анус, и я закричала снова. Два члена внутри меня одновременно. Они раздвигали меня, рвали, и я чувствовала, как они соприкасаются внутри меня через тонкую перегородку. Боль была невыносимой, она смешивалась с возбуждением, и я перестала понимать, где одно, а где другое. Асхат встал передо мной и, взяв за волосы, снова вошел мне в рот.

И они начали ебать меня. Все трое сразу. В унисон. Один ритм, одно движение. Я была зажата между ними, и мое тело уже не принадлежало мне. Оно просто тряслось, сотрясалось под их ударами. Я чувствовала, как они наполняют меня, как они владеют каждым сантиметром меня. Камера Асхата снимала все, я знала это. Я знала, что он снимает мое лицо, разгоряченное похотью и мое тело, которое они используют.

Сначала кончил Муса. Он с глухим рыком вогнался в мой анус и замер. Я почувствовала, как его семя бьет фонтаном внутри меня, горячее и чужое. За ним — Ахмед. Он бился во мне, как в агонии, и с диким криком впился мне в плечо, заливая киску. Последним был Асхат. Он выдернул член из моего рта, и я увидела, как его рука забегала по стволу. — Лицо! — рявкнул он.

Горячая струя ударила мне в щеку, в губу, в глаз. Я даже не моргнула. Я просто приняла это.

И когда они закончили, я просто рухнула на кровать. Мое тело не слушалось. Я была тряпичной куклой, которую выбросили. Я лежала, раскинув руки и ноги, и чувствовала внутри их семя. Теплое, липкое, доказательство того, что я была их. Что они меня сломали. Я лежала и смотрела в потолок, и в голове была одна абсолютная, животная правда. Это было то, чего я хотела. Это было то, чего я боялась. И теперь это было частью меня. Навсегда.

Тени задвигались вокруг. Чей-то палец, грубый и безразличный, ткнул меня в промежность, от чего всё тело вздрогнуло в остаточной судороге.

— Смотри-ка, течёт ещё, — проговорил голос Ахмеда, приглушённый удовлетворением.

Потом я услышала шуршание ткани. Кто-то, кажется Асхат, подошёл с комком чего-то мягкого в руках — обрезками простыни или моими носочками. Без лишних слов, почти с бытовой деловитостью, он заткнул этими тряпками мои растёкшиеся, зияющие отверстия, грубо вдавив их внутрь, чтобы остановить вытекание.

— Вот так-то лучше, — фыркнул он, с силой прихлопнув ладонью по моей лобковой кости, заставляя тряпку глубже уйти внутрь. — Вези теперь наш сюрприз своему мужу. Целый. В себе. Пусть тоже почувствует, каково это — принять нас.

Я не помню, как добралась до дома. Дверь квартиры хлопнула за мной, отрезая меня от того мира, где я была не Настей, а чьей-то шлюхой. Чьей-то тряпкой. Я прислонилась спиной к холодному дереву, и ноги подкосились сами. И тут потекло. Из меня. Тепло и липко. Из растянутой, набухших дырочек, из анус и влагалища между ног выползла густая белая струйка. Не прозрачная, а мутная, перламутровая — сперма, смешанная с моими соками. Текла медленно, жирно, оставляя на коже белесый след.

— Теплая, — тихо сказал он, не мне, а как будто констатируя факт самому себе. Его палец, тёплый и сухой, коснулся моей кожи чуть выше колена, там, где стекала белая дорожка. Он провёл по ней подушечкой, собрал каплю, растёр между пальцами, изучая консистенцию. — Густая. Пахнет пряностями.

Он не отшатнулся. Опустился на корточки передо мной. Его ладони легли на мои бёдра — не для ласки, а для фиксации, чтобы я не сползла окончательно. Поцеловал меня в опухшие губы, где час назад был член и сперма кавказца.

— Держись, — прошептал он, и его голос был якорем в моём бреду. Поднял меня на руки. Моё тело безвольно повисло, голова упала ему на плечо. Он понёс меня, как раненую птицу или драгоценный груз.

Он не понёс в нашу спальню. Он понёс меня в ванную. Посадил на край, где я и обвисла, глядя в никуду. Я слышала, как он наполняет ванну тёплой, почти горячей водой, как пахнет паром и любимой моей пеной.

Потом он вернулся ко мне. И начал раздевать. Не с похотью, а с тем же сосредоточенным вниманием хирурга или реставратора. Снял туфли, платье, испачканное бельё, которое бросил в угол, даже не глядя. Всё его внимание было приковано ко мне. К моей коже, по которой текли эти следы. К моим глазам, в которых, я знала, не было ничего, кроме пустоты.

Он взял меня на руки снова и опустил в воду, смывая липкость. Он взял мягкую мочалку, налил на неё гель с запахом лаванды — мой запах, не их — и начал мыть.

Он мыл меня. Каждый сантиметр. Особенно тщательно — там. Между ног. Сзади. Его движения были бесконечно нежными и в то же время решительными. Он не брезговал. Он очищал. Смывал с меня их запах, их метки, их «пряности», возвращая мне мой собственный. Он промыл водой и пальцами каждую складку.

После завернул, как ребёнка, и снова поднял на руки.

Он уложил меня на нашу кровать, на свежее бельё, что пахло солнцем.

Он опустился на колени у кровати, наклонился. И его губы, тёплые и безгранично нежные, коснулись моей кожи. Там. На внутренней стороне бедра, там, где час назад стекала их сперма. Он целовал меня. Целовал шею, где остались следы чужих пальцев. Целовал меня в киску, куда вгоняли свои обрезы ее новые друзья.

И тогда он сказал. Тихим, хриплым от напряжения голосом, в котором не было ни капли сомнения.

— Я люблю тебя, Настя.