Кухня. Раннее утро. Из спальни — тишина. На плите шкварчит яичница, в комнате пахнет маслом, хлебом и вчерашним вином. Толик стоит у плиты, в одних трусах, расчесывает волосы пальцами. На губах — довольная полуулыбка. Весь светится.

Скрип половиц. В дверях появляется Семён — небритый, с помятым лицом. Садится тяжело, не здороваясь. Смотрит в одну точку. Молчит.

Толик оборачивается, бросает взгляд:

— Ты чего, брат? — с лёгкой ухмылкой. — Вроде всё нормально было...

Семён долго не отвечает. Только медленно поворачивает голову.

— Ты ж Настю должен был трахнуть, — хрипло, устало. — Чего отпустил?

Толик фыркнул, не оборачиваясь, переворачивая яичницу.

— Да куда она денется, — лениво. — Видно по ней: шлюха ещё та. Только пока ломается.

— Ещё успею ей засадить.

Пауза. Потом, с тенью усмешки, бросает через плечо:

— Или ты, Сёма, к Аленке ревнуешь?

Семён всё так же сидел, чуть сутулившись, локти на столе, взгляд — в никуда. Потом хмыкнул, будто усмехнулся самому себе.

— Да чё ревновать-то, — выдал спокойно, почти лениво. — Таких баб не ревновать надо. Таких — трахать. И отпускать.

Голос звучал ровно, без эмоций. Но Толик уловил в этом что-то... слишком спокойное.

Толян кивнул, пододвигая к нему тарелку с яичницей:

— Ну да. Так и есть, — согласился вслух.

А про себя подумал: уже шестой десяток, а врать всё так же не научился...

Он сел напротив, начал есть. Семён взял вилку, но не прикоснулся к еде.

Молчали.

Толик откинулся на стуле, ковыряя хлеб в тарелке, потом усмехнулся, как будто вспомнил что-то приятное.

— А Настя-то у вас, конечно, бомба.

— Эти её татуировки, проколотые соски... — он присвистнул. — И при этом сиськи — что надо. Не силикон, свои.

— И жопа... как орех. Такая в руку — и держать не хочется отпускать.

Семён не отвечал. Только чуть дёрнул щекой.

Толик продолжал, не замечая или делая вид, что не замечает:

— Такой станок грех не обработать. Уверен, под этой её дерзкой миной — такая же горячая, как Алёна, только с характером.

Он хмыкнул, откинулся назад, глядя в потолок:

— Интересно, а в жопу она даст?

— По виду — должна. Такие часто даже сами предлагают. Только надо правильно подойти...

Семён положил вилку, отодвинул тарелку. Посмотрел на Толяна. Спокойно, чуть устало:

— Ты б хоть пожрал сначала. А то как подросток — с утра встал, и сразу думаешь, куда член сунуть.

Толик рассмеялся:

— Да я, может, не только думаю.

Он подмигнул и поднялся, потянувшись.

— Пойду умоюсь. Вдруг повезёт — она как раз на солнышке лежит.

Семён остался за столом. Всё так же молча.

Толик вышел во двор, щурясь на солнце. Зевнул, потянулся, и направился в сторону соседского участка. Забора между домами не было — всё открыто, как и в большинстве деревенских хозяйств. Только низкая изгородь из кустов, через которую всё прекрасно видно.

И он увидел их.

Алёна лежала на животе, лениво перебирая пальцами край шезлонга. Кожа ровная, загорелая, спина блестела в солнечных бликах. Бёдра мягко разошлись, одна ступня покачивалась в воздухе.

А вот Настя — растянулась на спине, абсолютно обнажённая, как будто так и надо. Лицо повернуто к солнцу, глаза закрыты. Грудь открыта, соски чуть приподнялись от жары. Ноги — вольготно раскинуты. Ни стеснения, ни дежурного полотенца на бёдрах. Просто — лежит. Как будто одна. Как будто никто не смотрит.

Толик остановился. Улыбнулся.

— Доброе утро, девушки! — крикнул он весело, хрипловато. — Уже загораете?

Обе головы дёрнулись в его сторону. Настя приоткрыла один глаз, не шевелясь.

Толик усмехнулся шире:

— Может, спинку кому смазать? А то обгорит такая красота — и будет беда.

Настя не пошевелилась. Только приоткрыла один глаз, посмотрела на Толяна поверх щёк и солнца. Лицо — спокойное, ленивое. Но в голосе — сухая ясность:

— Смотреть — пожалуйста.

— А вот трогать — мимо.

Толик завис на месте, будто не сразу понял, серьёзно это или игра.

Настя чуть улыбнулась, глядя в небо:

— Всё, что тебе можно, ты уже получил. Хватит. Теперь просто любуйся. Издалека.

Алёна хмыкнула в сторону, не глядя — будто одобрила, но без слов.

Толик развёл руками, ухмыльнулся:

— Ну ладно, ладно. Суровые у вас тут правила.

— Но, чёрт возьми, красиво... и не спрячешь.

Он покрутился на месте, попялился ещё пару секунд, и, не дождавшись реакции, направился обратно к дому.

Несколько минут они лежали молча. Только солнце — горячее, полуденное — обволакивало кожу. Где-то в траве щёлкала кузнечик, воздух пульсировал.

Настя потянулась, повернулась на бок к Алёне.

Голос ленивый, почти зевок:

— Слушай... может, я зря его прогнала?

— Может, ты хотела?

Алёна прищурилась, не сразу ответила. Потом вздохнула и покачала головой:

— Нет. Всё правильно. Он своё уже получил вчера.

Настя усмехнулась, снова легла на спину.

— Ну ладно. А то вдруг обидела мальчика.

— Хотя... пусть охладится.

.............

Издалека послышался глухой гул мотора — не сразу различимый, но в деревне такие звуки всегда отчётливы. Потом — щёлкнула калитка, хлопнула дверца машины.

Настя приподнялась на локте, прищурилась.

— Машина... слышишь?

Алёна тоже подняла голову, замирая. Несколько секунд — только ветер и цоканье шагов по гравию.

Потом она тихо сказала:

— Это Коля. Походка его. Он раньше времени...

Алёна молча встала, резко, чуть судорожно схватила платье, которое было брошено на спинку шезлонга. Настя поднялась медленнее, как будто не спеша возвращаться в обычное тело.

— Пошли встречать, — сказала она, уже натягивая шорты. — А то подумает ещё, что мы тут совсем...

— А разве не так? — бросила Алёна через плечо с иронией, но лицо у неё было напряжённое.

Обе одевались быстро, молча, без лишней суеты. Тела ещё хранили тепло солнца и следы чужих прикосновений — но теперь всё это надо было спрятать под тканью, под голосом, под улыбками.

Они направились к дому. К калитке.

Навстречу — Коле.

Николай стоял у машины, доставая сумку из багажника. Одет был просто: футболка, джинсы, чуть взъерошенные волосы, на лице дорожная усталость. Он услышал шаги — обернулся.

Увидел их сразу: Настя — в шортах и растянутой майке, босая, с влажными волосами.

Алёна — в лёгком сарафане, волосы убраны, но щёки будто подрумянены солнцем... или чем-то другим.

На секунду воцарилась тишина.

— Приехал, — сказала Алёна, стараясь говорить легко.

— Раньше, чем обещал.

Николай посмотрел на неё внимательно. Затем перевёл взгляд на Настю. Улыбнулся чуть уголком губ — вежливо, сдержанно.

— Захотел сделать сюрприз, — просто сказал он.

Настя кивнула, словно поняла больше, чем прозвучало.

— Ну... получилось, — тихо.

Николай занёс сумку в дом. Не спрашивал ни о чём, не суетился. Прошёл в ванную, закрыл дверь. Слышался шум воды — быстрый, деловой. Потом — тишина.

На кухне Настя поставила чайник. Алёна резала хлеб. Слов не было, только звуки ножа по доске и тихое шипение плиты.

Николай вышел с мокрыми волосами, в свежей футболке. Сел за стол, поел. Ел молча, спокойно. Видно было — устал. Не оглядывался, не искал глазами, кому и что сказать. Только раз — чуть задержал взгляд на Насте. Но промолчал.

Когда чашка опустела, он поднялся, кивнул:

— Я прилягу немного. Голова гудит.

Поднялся наверх, шаги — тяжёлые, глухие.

Скоро в доме снова стало тихо.

Алёна убирала со стола, Настя стояла у окна. В воздухе висело нечто... недосказанное. Но пока — всё было просто.

День продолжался.

Как будто ничего не произошло.

День тянулся вялый, жаркий. Дом наполнился лёгким послеполуденным оцепенением — будто даже воздух знал, что нужно быть тише.

Николай спал. Наверху — закрытая дверь, приглушённое дыхание.

Алёна сидела на веранде с телефоном. Настя лениво поливала цветы из бутылки с обрезанным горлышком.

Вдруг — скрип калитки.

Шаги.

Семён.

В тени — небритый, в майке, с бутылкой кваса в руке. Улыбка нарочито добродушная. В глазах — чуть прищур, чуть наблюдательность.

— Ну здрасьте, барышни, — сказал он с ленцой, подходя ближе. — Смотрю — машина у вас появилась. Дай, думаю, зайду. Может, Николай вернулся?

Алёна напряглась, но быстро справилась с выражением лица:

— Вернулся. Спит, с дороги. Устал.

— Ну, правильно, — кивнул Семён, как будто только об этом и думал. — Я с утра вас не видел. Думал, вы куда ушли.

Настя чуть усмехнулась, не поднимая глаз:

— Мы загорали. Но ты ж сам знаешь.

Семён перевёл взгляд на неё. Короткий, без слов.

Потом — снова на Алёну:

— А я вот думаю — может, к вечеру что устроим? Шашлычок, огонёк, посидим. Коля соскучился, наверное, по деревенской романтике.

Голос спокойный. Но внутри — зондирует.

Семён уже хотел продолжить, но Настя перебила его — без резкости, но чётко:

— Спросим Колю, когда проснётся, — сказала она, обрызгивая корень герани.

— Если захочет шашлык — сделаем. Если нет — у нас и так день насыщенный.

Она подняла на него взгляд — спокойный, но прямой.

Не флирт, не улыбка. Просто — граница обозначена.

Семён кивнул, сделал глоток из бутылки.

— Ну да, всё правильно, — протянул. — Как хозяин скажет.

Алёна опустила взгляд, поправляя край сарафана.

Семён помолчал, постоял.

— Ну, я тогда позже ещё загляну. Вдруг настроение будет... потеплее.

Он развернулся, неспешно пошёл к калитке, бутылку не допил.

Уходил не обиженный — но уже чувствительно отодвинутый.

Настя проводила его взглядом, поставила бутылку с водой на ступеньку и вздохнула:

— Прям липкий стал, как мёд в жару.

Семён ушёл. Во дворе снова стало тихо — только капала вода из крана в ведро, жужжала муха в стекле. Воздух стоял — тёплый, липковатый, дневной.

Настя села на ступеньки веранды, вытянула ноги, глянула на небо.

Алёна зашла в дом — будто просто умыться, но на самом деле уйти с глаз.

Тишина была приятной. Тягучей. И чуть настороженной.

Прошло минут двадцать.

Потом в доме — скрип ступеней. Лёгкий, тяжёлый, как от человека, только что вынырнувшего из сна.

Николай спускался.

В другой футболке, с чуть влажными волосами, с лицом всё ещё немного отрешённым. Но в глазах — уже фокус. Уже пробуждение.

Он прошёл в кухню, налил себе воды, выпил, не торопясь. Потом вышел на веранду.

Настя подняла глаза, тихо, без слов.

— Спалось? — спросила она, не меняя интонации.

— Лучше, чем ожидал, — ответил Николай. Голос хрипел чуть после сна.

Он сел рядом на лавку, потянулся, провёл рукой по лицу. Молчали.

Всё выглядело обыденно. И в этой тишине могло прозвучать что угодно.

Николай помолчал ещё немного, словно что-то взвешивал.

Потом спросил, не глядя:

— Он приходил?

Голос — ровный, почти усталый. Без уточнений. Без имён.

Настя не стала делать вид, что не поняла, о ком речь.

— Да.

Опять тишина. Только ветер прошёлся по ступенькам.

— Что потом?

Настя поднялась.

Спокойно, без резких движений. Зашла в дом.

Через минуту вернулась — с телефоном в руке. Молча включила экран, нашла нужный файл. Протянула.

— Вот. Посмотри.

Голос её не дрожал. Лицо было закрытым, но не холодным.

Как у человека, который больше ничего не прячет.

Николай взял телефон.

Экран загорелся.

Он смотрел — не моргая.

Николай смотрел в экран долго. Лицо оставалось неподвижным, только в челюсти что-то напряглось. Потом он медленно опустил руку с телефоном, перевёл взгляд на Настю.

— Ты тоже там была? — спросил глухо. — С ними?

Настя не отвела глаз.

— Была, — спокойно.

— Но ушла. Сразу.

Он не ответил. Только ждал.

Она продолжила — тихо, но чётко:

— Я умею уходить.

— Когда понимаю, что не моё.

— Я умею... себя хранить. Для тех, кого считаю достойным.

Он смотрел на неё молча.

Николай посмотрел на неё. Не резко, не с нажимом — просто спросил, будто между делом:

— И кто же он, этот достойный?

Настя ответила сразу. Голос был мягким, но без флирта. В нём была голая правда:

— Милый... ты же знаешь, кто.

— Знаешь, на кого я смотрела столько лет.

— В скольких мужчинах я пыталась найти то, что всегда было рядом.

— Чужой идеал.

— Которого не ценят.

Она замолчала.

Тишина была плотной. Слова не повисли — они остались между ними.

Тишину разорвали шаги — лёгкие, торопливые, чуть неуверенные.

По полу, по коридору. Алёна.

Настя услышала их первой. Повернулась к двери, и когда та отворилась, уже говорила другим голосом — чуть звонким, с нарочитой лёгкостью. Как будто ничего не было.

— Семён приходил, да, Алёнка? — бросила она через плечо. — Звал посидеть вечером с Колей. Шашлычок, огонёк... как он любит.

Алёна остановилась на пороге.

В руках — чашка. На лице — заминка.

Поймала взгляд Николая и будто забыла, зачем пришла.

— Да... приходил, — кивнула не сразу. — Так, на пару слов.

Настя снова опустила глаза, медленно потянула волосы за плечо:

— Ну, значит, весёлый вечер нас ждёт.

Голос звучал ровно. Но в нём Николай уже слышал — что-то другое.

Что-то про игру, которую теперь он тоже должен сыграть до конца.

........................................

К вечеру стало прохладнее. В воздухе уже пахло дымком — во дворе Толик копался у мангала, переворачивал мясо, ворчал на ветер.

Из дома по одному начали выходить.

Николай — первым. В тёмной футболке, светлых шортах, босиком. Помылся, побрился — выглядел просто, но аккуратно. Лицо спокойное, но глаза внимательные.

Алёна — в лёгком домашнем платье, свободном, чуть выше колен. Без макияжа, волосы убраны в пучок. Выглядела как обычно — просто. Но в движениях всё равно была какая-то неуверенность, напряжение.

Настя — в свободном светлом платье на бретельках, без украшений. Волосы распущены, лицо чистое. На ногах — сандалии. Держалась уверенно, спокойно, как будто ей всё понятно.

Они вышли втроём, молча.

Толик, заметив их, засвистел:

— Ну наконец. А то думал, передумали.

Семён стоял рядом, курил. Когда увидел Николая — на секунду замер, потом кивнул:

— Коля. Ну привет. Давно не виделись.

Николай подошёл ближе.

Улыбнулся коротко.

— Привет. Что, праздник у вас?

— Так, импровизация, — сказал Семён. — Просто повод посидеть.

Он смотрел прямо. Легко, будто ничего не было.

Но в лице у него — лёгкое напряжение. Короткое, но читаемое.

Настя молчала. Смотрела, как мясо шкварчит на шампурах.

Стол уже был накрыт: дешёвая скатерть, огурцы, помидоры, хлеб, два салата, водка, минералка. Толик принёс шампуры, начал снимать мясо прямо на общее блюдо, шумно.

— Давайте, садитесь, чего как не свои, — весело сказал он.

— У нас, можно сказать, сбор полной компании.

Николай сел рядом с Настей. Не специально — просто так вышло.

Алёна — напротив него рядом с Семёном. Толик — на торце.

Семён наливал по рюмке.

— Ну, за встречу? Или за деревенский отпуск?

— За тишину, — сказал Николай спокойно, поднимая стакан.

Чокнулись. Выпили. Закусили.

Разговор пошёл вразнобой — про погоду, про огурцы, про соседей.

Пауза. Смена темпа. Семён, делая вид, что просто поддерживает беседу, повернулся к Николаю:

— Ну а на работе-то как, Коль?

— Я ж вчера заходил — думал, соберёмся, порешаем. А тебя не было.

Он говорил буднично, с ленцой. Но глаза при этом не отпускали.

Настя молча жевала, не глядя на них. Алёна — чуть напряглась.

Николай медленно доел кусок мяса, вытер руки о салфетку.

Ответил спокойно, глядя прямо:

— Да я в город мотанул. С утра.

— Решил, что лучше самому разобраться, чем тут раздавать поручения.

— Ну-ну, — кивнул Семён, подливая себе. — Самый надёжный способ.

Он сделал глоток, улыбнулся. Но улыбка таилась — с привкусом.

Как будто они оба говорили не только о работе.

Застолье продолжалось.

Мясо на общем блюде редело, помидоры были почти съедены, лук на донышке заливался уксусом. Хлеб — крошки. Скатерть — в пятнах. Бутылки — уже в основном пустые.

Толик говорил всё громче, начал вспоминать байки. Семён слушал, кивал, поддакивал — но чаще смотрел. Не на Колю, не на Алёну — на Настю. Долго, по чуть-чуть, через рюмку, через бокал, будто между строк.

Николай пил мало. Чуть-чуть. Больше закусывал. Больше смотрел.

И говорил, когда надо было вставить слово — точное, короткое.

Настя сидела легко, будто расслабилась. Но каждый её жест был выверен, она почти не пила. И всё видела.

Толик вдруг хлопнул ладонью по столу, отчего вилки подпрыгнули.

— А чё мы тут сидим, как пенсионеры, — протянул он, оглядываясь по кругу.

— Давайте в карты, а? А то скучно становится.

Алёна подняла брови — будто удивилась, но не возразила.

Семён фыркнул:

— И на что играть собрался? На выпивку?

— Можно как в прошлый раз. На раздевание, — резко ответил Толик

Алёна резко посмотрела на него. Настя — спокойно, без выражения.

Толик пожал плечами, как будто всерьёз не считал это проблемой:

— А что? Все свои. Весело же было. Никто не жаловался.

Он подмигнул Алене.

Николай поставил бокал на стол. Помедлил, посмотрел на всех по очереди — спокойно, без улыбки. И вдруг сказал:

— А что. Давайте.

— Только чтобы долго не возиться — разденемся сразу. До трусов.

— Девчонки могут в белье остаться.

Алёна застыла. Настя чуть приподняла брови — не удивлённо, скорее с интересом.

Семён усмехнулся в усы. Толик хохотнул:

— Вот это я понимаю подход! Без лишних прелюдий!

— Удобно, — бросил Николай, не моргнув. — Честно, быстро. И всем всё ясно с самого начала.

Он потянулся к подолу футболки.

Настя всё ещё смотрела на него. Спокойно.

В её взгляде уже не было иронии. Только внимание — к мужчине, который вдруг стал вести.

Все замерли на пару секунд. Было тихо. Даже муха, жужжавшая у банки с огурцами, исчезла.

Николай снял футболку спокойно, без театра. Загар лёг ровно — плечи, грудь, руки чуть темнее живота. Тело — сухое, крепкое, без нарочитых мышц, но в нём ощущалась сила. Живот ровный, жёсткий, под кожей — лёгкий рельеф. Седая полоска волос тянулась от груди вниз, скрываясь в поясе светлых шорт. Он не двигался зря: сел обратно, как был, ровно, выпрямленно. Уверенно. Без показухи.

Взгляд — сосредоточен. Но не напряжён.

Семён снял рубашку медленно. Тело у него было плотное, мужицкое: широкие плечи, тяжёлые руки, грудь с обвисшими мышцами, живот заметный, но не рыхлый. Загар — неравномерный: от футболки и майки, плечи темнее, живот светлый. На груди — густые седые волосы, внизу живот переходил в широкую, лохматую полоску. Он остался в трусах — хлопковых, выцветших, с вытянутой резинкой. Член в них лежал тяжело, вбок.

Семён не позировал, но и не стеснялся — он знал, как он выглядит, и знал, что от него хотят.

Сел широко, вальяжно, налил себе — и сделал глоток молча.

Толик сдёрнул футболку с азартом, будто делал это на спор. Тело у него было щуплое, поджарое, но не спортивное — с резкими плечами, узкой грудной клеткой, тонкими руками. Видно было, что раньше он был сухим и жилистым, но с возрастом это сменилось на смешную несоразмерность: запалые рёбра и при этом — пивной живот, круглый, выступающий. На нём — пятно от соуса или пива, сам он на это не обращал внимания. Трусы были с каким-то детским рисунком — смешные, яркие, явно не новые. В них он сидел развалившись, колени широко, руки на бёдрах.

Настя встала неторопливо. Не из показного кокетства, а потому что ей просто не нужно было спешить. Все и так смотрели. Она подняла руки, стянула платье через голову одним движением — как будто сбрасывала ненужную кожу.

Под платьем — белое бельё, тонкое, гладкое, без кружева, но дорогое. Лиф держал грудь чётко, приподнято. Ткань — полупрозрачная, с лёгким сатиновым блеском. Трусики — из того же комплекта, с тонкими боковыми полосками. Они сидели на ней идеально: подчёркивали изгибы бёдер, талию, линию живота.

Настя не теребила волосы, не прикрывалась руками. Просто выпрямилась, провела ладонью по бедру — и села обратно. Она не играла в скромность. И не играла в вызов.

Она просто знала, как на неё смотрят. И позволяла это.

Алёна встала последней. Чуть медленнее, чем надо. Словно боролась с собой — сделать это быстро или аккуратно. В итоге просто потянула платье вверх, через голову. Волосы чуть растрепались, прядь упала на лицо.

На ней — светло-бежевое бельё. Лиф с тонким кружевом по краям, грудь в нём тяжёлая, чуть распирает ткань. Трусики — с завышенной талией, из мягкого материала. Чистые, простые, но в этой простоте — какая-то домашняя, взрослая сексуальность. Без позы.

Фигура — мягкая, с бёдрами. Не спортивная, но очень живая. Грудь — настоящая, чуть подрагивает при движении. Видно, что она нервничает — сжимает руки, делает вид, что не замечает взглядов. Но щёки — розовые, дыхание — чаще.

Она села молча. Опустила глаза.

И в этом молчании — сказала больше всех.

Семён смотрел прямо. Без улыбки, без слов. Его глаза скользнули по Насте — от ключиц до колен — не спеша, как будто он уже имел на это право. Потом — на Алёну. Там задержался. Взгляд стал глубже, тяжелее. Ничего не сказал, но пальцы его чуть сжались на стакане. Он помнил, как её держал. А теперь — смотрел, как держит себя она.

Толик заулыбался шире обычного. То на Настю, то на Алёну — метался глазами, не знал, на ком остановиться. Его живот двигался в такт дыханию, губы разъехались в довольной ухмылке.

— Вот это я понимаю игра, — пробормотал он себе под нос, будто забыл, что тут ещё кто-то есть.

Николай не смотрел в открытую. Но видел всё. Глаза его не бегали, не задерживались — он как будто впитывал. От Насти не отвёл взгляда вообще. Ни на секунду. Алёну отметил — коротко, мягко. Но затем вернулся обратно — туда, где сидела Настя. В белом белье. Прямая. Спокойная.

Та, кто не дёргал взгляд. И не ждала его одобрения.

Он налил себе воды.

Глотнул.

Поставил стакан.

Толик хлопнул по столу:

— Ну всё, щас покажу вам, как надо!

Он достал потрёпанную колоду, чуть замусоленную, с заломленными краями. Быстро перетасовал — ловко, по привычке. Карты щёлкали в пальцах, сыпались в ладони.

— Сначала по одной, на круг. Кто меньше — снимает с себя что-нибудь.

— Понеслась.

Он начал раздавать.

Кладёт — Николаю, потом Насте, Алёне, Семёну, себе.

— Открываем!

Лёгкий шелест карт.

Толик чертыхнулся:

— Ну всё, я первый. Жертва настроения.

Он сцепил пальцы под резинкой трусов, подул, снял и отбросил на спинку стула.

Сидел теперь — голый, хохочущий, со своей пузатой фигурой напоказ.

— Ну теперь всё по-честному! Без прикрытий, как говорится!

Никто не смеялся, но атмосфера чуть разрядилась.

Настя откинулась назад, закинув руку на спинку лавки.

Алёна отпила немного, опустив взгляд.

Семён потянулся за ещё одной рюмкой.

Николай — молчал. Но взгляд держал ровный, спокойный.

Следующий круг прошёл быстрее.

Пара фраз, лёгкий смешок, ещё одна вещь — и снова кто-то остался в минусе.

Постепенно игра втягивала, но тишина между словами всё ещё держала в напряжении.

Толик посидел, оглядел всех:

— Вот сейчас пойдёт веселье, — сказал, но в голосе прозвучала нотка... ожидания, не уверенности.

Он сел поудобнее, прижал ноги, но в нём пока не было движения.

Следующей проиграла Алёна.

Она взглянула на карту, чуть сжала губы, но молча потянулась к лифчику. Сняла его аккуратно, не делая из этого шоу. Просто — как есть.

Грудь открылась — большая, мягкая, с уже набухшими сосками. Щёки у неё порозовели, но она сидела прямо, не пряталась. Только глаза опустила, будто не хотела ловить чужие взгляды.

Мужчины смотрели молча.

Толик — с открытым восхищением.

Семён — внимательно, чуть дольше, чем нужно.

Николай — спокойно, не отводя глаз.

Настя лишь бросила короткий взгляд, без слов.

Игра продолжалась.

Но напряжение чуть подросло.

Очередной круг — и теперь проиграла Настя.

Она спокойно посмотрела на карту, потом на остальных. Ни вздоха, ни улыбки. Только потянулась к лямкам. Сняла лиф быстро, без театра, как будто это не имело значения.

Но все сразу замолчали.

Её грудь — красивая, упругая, с чёткой формой. На сосках — серебристые колечки, маленькие, тонкие, чуть поблёскивающие в свете лампы.

Сами соски — уже напряжённые, чуть тёмнее общего оттенка, будто откликнулись раньше Насти.

Она сидела спокойно. Руки — на коленях. Взгляд — ровный.

Николай чуть напрягся.

Семён замер, даже рюмку не допил.

Толик выдохнул:

— Ну ты даёшь, Настя...

Она никак не отреагировала. Просто осталась сидеть — обнажённая сверху, но полностью в себе.

Игру продолжили молча.

Следующим вылетел Семён.

Он посмотрел на карту, хмыкнул коротко — без веселья, но и без раздражения. Медленно встал, спустил трусы и отбросил в сторону.

Остался сидеть голым, с лёгкой сутулостью, будто тело само понимало, что под пристальным вниманием. Тело у него было массивное: широкая грудь, крупные руки, живот тяжёлый. Между ног — всё внушительное, но в расслабленном состоянии.

Семён не пытался прикрыться. Но и не был в своей тарелке — этот жест откровенности шёл ему хуже, чем привычная бравада.

Он налил себе рюмку и выпил сразу, не чокаясь.

Настя не смотрела.

Алёна — мельком глянула, но сразу отвернулась.

Николай — снова ничего не сказал, но взгляд у него стал жёстче. Не от ревности — от внутренней оценки. Как будто он ставил точку в своём восприятии Семёна.

Следующий круг — и снова Алёна проиграла.

Она замерла на мгновение, будто надеялась, что ошиблась. Посмотрела на карту. Всё верно. Вздохнула, поднялась с места.

Пальцы дрожали совсем чуть-чуть, когда она стянула трусики. Сначала сбоку, потом вторую сторону. Аккуратно, не торопясь, как будто сама с собой договаривалась. Оставила их на стуле и встала, обнажённая полностью.

Тело её — мягкое, зрелое. Бёдра округлые, грудь тяжёлая, соски всё ещё напряжены. Внутри — жар. Между ног кожа влажная, щель чуть блестела. Она знала это. Чувствовала. Но не прикрылась. Только стояла.

Щёки пылали, дыхание участилось. Она опустила взгляд — не от стыда, а от переполненности. Вся в себе, но на виду.

Алёна снова села. Медленно.

И ни у кого не было сомнений — она уже вся на грани.

Толик сидел уже нагой, раскинув ноги, не скрываясь. Его возбуждение было видно — грубо, прямо, как он и сам. Член торчал резко, упруго, будто наперекор возрасту. Он даже не пытался его прикрыть — наоборот, казалось, ему нравилось, что все видят.

Семён держался спокойнее, но и у него тело говорило само за себя. Он слегка подался вперёд, бёдра напряжены, дыхание неровное. Между ног — уже полная готовность. Он не глядел вниз, только время от времени переводил взгляд с Насти на Алёну и обратно — сдержанно, но с явным желанием.

Настя это видела. И молчала.

Алёна — тоже. И по её дыханию становилось понятно: она неравнодушна.