Настя тихо вошла в дом, закрыв за собой дверь. Всё внутри было знакомым, почти уютным — тёплый воздух, лёгкий запах липы, чужая тишина. Она медленно прошлась по комнатам, будто впервые видела их так внимательно. На кухне — чашки, на подоконнике — старые фото. В спальне остановилась у тумбочки, взяла в руки снимок: Алёна и Николай. Смеются, держатся за руки. Настя долго смотрела, не моргая.

Когда-то она завидовала им — так по-настоящему. Ей казалось, что у них есть то, чего у неё никогда не было: стабильность, надёжность, любовь без драм. А у неё? Всё мимо. Мужчины смотрели на тело, хвалили внешность, трахали — и исчезали. А Коля... может, он другой? Может, с ним получится иначе?

Настя приехала к ним без особых ожиданий. Просто развеяться, отвлечься, выдохнуть после всей той боли, которую оставила за спиной. Подумала — поживёт пару дней у подруги, поболтают, посмеются, вспомнят старое. А потом уедет. Но всё вышло иначе.

То, что она узнала здесь — об их браке, об изменах, о том, как Алёна променяла Николая на грубых, чужих мужчин — неожиданно дало ей надежду. Раньше она смотрела на эту семью как на недосягаемый идеал. А теперь поняла: всё не так крепко, как казалось. Может, это её шанс? Может, именно она сможет дать Коле то, чего не хватило в этом доме — простую, честную верность.

Настя долго сидела на краю кровати, сжимая в руках их фото. Потом осторожно легла на простыни. Постель пахла лавандой, чем-то тёплым и родным. Она закрыла глаза, впервые за долгое время почувствовав не боль, не тревогу — а что-то похожее на покой. Может быть, всё правда начинается сначала. Может, у неё будет шанс. Она уснула быстро, глубоко, как будто тело решило впервые не бороться.

...А тем временем в доме Семёна...

Воздух в спальне был жарким и влажным, пахло вином, потом, телами. Алёна уже не стеснялась — она лежала распластанная на простынях, ноги разведены, рот полуоткрыт, глаза блестели. Семён держал её за бёдра и входил медленно, размеренно. Толян смотрел со стороны, потом подошёл — и через пару минут Алёна уже стояла раком, а оба мужчины входили в неё по очереди, с разных сторон: один сзади, другой в рот, меняясь, не давая ей ни секунды отдыха.

Она стонала — не сдержанно, не театрально, а хрипло, тяжело. В какой-то момент Толя прижал её к матрасу, вошёл сверху, и Алёна, сама не понимая как, вдруг ощутила: с ним — ярче. Глубже. По-настоящему. Семён был грубее, увереннее, но с Толяном её тело отзывалось быстрее, послушнее. Это сбивало. Она пыталась не думать. Но с каждым новым движением разница ощущалась всё острее.

Их марафон продолжался. Позы менялись. Сначала она сидела сверху, потом лежала под Толяном в миссионерской, потом вновь ползла к Семёну, облизывая его, жадно, будто в последний раз. Но в перерывах, в полуобморочных вздохах, между приступами оргазма, Алёна всё чаще ловила себя на мысли — хочет именно Толю.

Семён это почувствовал не сразу — сначала лишь взглядом, потом интуитивно. Что-то в Алёне менялось, когда она была под Толей. Она двигалась по-другому — глубже, смелее, даже звуки, что срывались с её губ, были насыщеннее. С ним — она стонала. С Толяном — почти выла от наслаждения.

Семёна обожгло.

Он стиснул зубы, подошёл сзади, резко развернул Алёну, толкнул лицом в подушку и вогнал в неё себя всей длиной. Двигался грубо, почти злым ритмом, хватал за талию с усилием, оставляя красные следы. Но тело Алёны не отвечало как раньше — не изгибалось, не тянулось к нему. Оно принимало, но не пылало.

Семён ускорился. Стиснул бедра. Заставил её кричать. Но крик был не тот. Не тот...

Он взорвался — резко, громко, с выдохом в пустоту. Пару толчков — и сдался. Обессиленно упал на край кровати, лежал на спине, глядя в потолок, дыхание сбивалось, тело дрожало — не от наслаждения, а от бессилия. Он проиграл.

Алёна даже не оглянулась.

Пока он лежал, она уже повернулась к Толе. Молча, без слов, обхватила ладонями его член, скользнула губами. Делала это жадно, сосредоточенно, будто всё тело горело внутри и требовало продолжения. Минет становился всё глубже, язык скользил медленно, точно. Она вела — не как покорная, а как голодная.

Через минуту — Алёна уже сидела сверху. Вскакивая, опускаясь, бедра шлёпались о Толяна. Грудь вздымалась. Глаза полузакрыты, рот приоткрыт. Она была в ритме — в танце, в трансе. Семёна будто не существовало. Она не искала больше его взгляда. Ей хватало одного.

Толик был в шоке — и в экстазе. Она ездила на нём с такой страстью, будто пыталась выжечь из себя остатки всего. Остатки мужа, Семёна, стыда. Осталась только тяга. Жар.

Семён лежал, раскинувшись на простыне, грудь ходила тяжело, в висках пульсировало. Он смотрел в потолок, но слышал — как за его спиной Алёна стонет, скачет на Толяне, вгрызается в него бедрами. И вдруг... внутри что-то кольнуло.

Не злость. Не ревность. Что-то другое.

Словно чужая, незнакомая боль. Не в теле — в груди. Плотная, сжимавшая изнутри.

Он не знал, как это назвать. Никогда не чувствовал ничего подобного. Не про секс. Про неё. Про то, что она — не его. Что она хочет — не его.

Интересно... Это то же самое, что тогда чувствовал Николай? Когда в ту самую ночь, под окнами, его жена дрожала в объятиях Семёна?

Алкоголь, марафон, стонущая Алёна в нескольких метрах... и эта странная тяжесть, глухой удар где-то под рёбрами.

Семён не выдержал. Закрыл глаза. Всё словно закружилось — потолок, стоны, жар тела. Мир накренился, стал тусклым. Он отключился. Просто — вырубился, как будто тело решило: хватит. Больше не тянуть.

Семён отключился — тело обмякло, дыхание стало ровным, почти храпящим. Алёна мельком взглянула на него, но не задержалась. В ней всё ещё пульсировало, горело, звенело изнутри. Толик лежал под ней, в шоке и восторге, а она не собиралась останавливаться.

— Не останавливайся... — выдохнула она, наклоняясь к его уху. — Я не могу... ещё...

Толик не верил своему счастью. Он снова встал, с жадностью вцепился в её бёдра, повернул её на бок, потом на живот. Алёна принимала всё — глубоко, громко, без остатка. Она была не просто возбуждена — расплавлена, выжжена изнутри этим марафоном, и Толя стал для неё той самой точкой, где всё смыкалось.

Часы тянулись, будто во сне.

Они меняли позы: сбоку, на спине, на коленях. Снова и снова он входил в неё, пока пальцы её не дрожали, грудь не вздымалась, пока губы её не шептали сквозь слёзы и стон:

— Да... ещё... не останавливайся...

Толик кончал — отдыхал — и снова не мог удержаться. Его возбуждало, как она сама тянулась к нему, как дрожала под ним, как будто тело её выучило его ритм и теперь требовало только его.

Ближе к рассвету, оба вымотанные, голые, липкие от пота, обнявшись как двое уцелевших после урагана, они просто отключились. Ничего больше не осталось — ни слов, ни мыслей. Только жар, сырость простыней и тяжёлое дыхание, постепенно переходящее в сон.

Рядом, всё так же без движения, спал Семён. Отрезанный от их волны.

.................

Алёна проснулась медленно, как будто из-под воды. Комната была душной, солнце пробивалось сквозь щель в занавеске, воздух пах потом, вином, спермой.

Тело ломило приятно, бёдра ныли, губы чуть опухли. Она лежала на животе, рука Толяна всё ещё лежала у неё на талии. Голый, тяжёлый, он дышал рядом, и в этом дыхании было что-то... странно спокойное.

Алёна закрыла глаза и попыталась вспомнить всё. Всё. Как он входил в неё. Как держал крепко, но будто с уважением. Как она тянулась к нему снова и снова, и, что хуже всего — хотела этого.

"Семён... Толян... Господи. Опять.

Опять я как последняя... как шлюха. Просто раздвинула ноги.

Даже не пыталась остановиться.

Даже когда Семён вырубился — я продолжала."

Она резко вдохнула. В груди кольнуло. Николай. Его лицо всплыло в памяти — и тут же растворилось под давлением тех звуков, тех стона, того ощущения, как Толя заполнял её до самого конца.

"А ведь с Толяном... было лучше.

Не знаю почему.

Просто... было."

Стыд нахлынул, как волна, но под ним — не пустота. А жаркая, сладкая дрожь воспоминаний. Она прижала лицо к подушке, зажмурилась. Хотелось исчезнуть. Или повторить.

Алёна перевернулась на спину, потянулась, взгляд упёрся в потолок. Мысли крутились, не давая покоя.

"А где Настя?..

Она ведь ушла почти сразу. Даже не осталась.

Странно. Смотрела, как всё начинается — и просто исчезла."

Алёна прикрыла глаза, усмехнулась беззвучно:

"Интересно... а если бы она попробовала Толю?

Тоже бы подсела?

Хотя... вряд ли. У неё за плечами — столько мужчин, она, наверное, на таких и не отвлекается."

Пауза. В животе отразилось какое-то щемящее, тянущее послевкусие. Не только телесное.

"Может, и мне стоило побыть такой, как она.

До свадьбы. До Коли. До всех этих 'навсегда'.

Может, я бы тогда знала, чего хочу.

А не раздвигала бы ноги двум мужикам, как будто ищу ответы в их членах..."

Алёна прикрыла глаза и выдохнула. Горло сдавило. Стыд, удовольствие, сожаление — всё спуталось, закрутилось узлом.

Алёна долго стояла под душем. Горячая вода текла по телу, по волосам, по следам ночи, по пятнам на бёдрах, по шее, где ещё чувствовались пальцы. Она не терлась мочалкой, не торопилась — просто стояла, будто надеялась смыть не только пот и сперму, но и что-то внутри. Сладкий, вязкий след вины, который не оттирается ни одной струёй.

Когда вода стала прохладной, она вышла, промокнулась полотенцем, одела халатик. На душе было тяжело и пусто.

Она открыла дверь своего дома и сразу почувствовала — запах кофе. Кухня была наполнена мягким, обволакивающим ароматом. На плите булькала турка. Настя стояла у стола, в свободной майке, волосы растрёпаны, взгляд — ясный, выспавшийся.

Она обернулась, заметив Алёну, и улыбнулась чуть шире обычного:

— Ну вот и ты. Как утро? — она поставила чашки, не торопясь. — Как ночь, Лён?

В голосе — спокойствие. Почти дружелюбие. Но в интонации скользнула тонкая нота: Настя знала.

Алёна замерла на секунду, не сразу ответила. Потом тихо подошла к столу, села. Смотрела на кружку, не на Настю.

— Нормально, — выдохнула она.

Но в этом «нормально» было всё: и бессилие, и расплавленное желание, и капля стыда, ещё не успевшая испариться.

Настя поставила перед Алёной чашку кофе, сама села напротив. Несколько секунд молчала — просто смотрела, улыбаясь чуть уголком губ. Не допрос, не наезд — будто просто утро двух подруг.

— Ну?.. — голос тихий, ленивый. — Как прошла ночь?

Алёна опустила взгляд в чашку. Кофе колыхался в такт её дыханию. Пальцы чуть сжались.

— Нормально... — тихо, почти шёпотом.

Настя кивнула, откинулась на спинку стула. Сделала глоток.

— А ты ведь почти сразу ушла, — сказала Алёна, не поднимая глаз.

— Угу. Что-то... не мой ритм, — усмехнулась Настя мягко. — А вы... разошлись, я гляжу.

Пауза.

Пауза повисла между ними, лёгкая, будто ещё не решённая, чем закончится.

Настя сделала ещё один глоток кофе, медленно поставила чашку и, не меняя тона, тихо спросила:

— Слушай... а Коля?.. Он знает?

Алёна вздрогнула едва заметно. Настя смотрела спокойно, без осуждения — просто ждала ответа.

— Я... — голос дрогнул, — нет. Пока нет.

Настя кивнула, будто бы так и ожидала.

— То есть... про Семёна он знает, а про Толю — ещё нет?

Алёна чуть помедлила. Губы дрогнули. Потом она выдохнула — коротко, как будто решаясь прыгнуть в холодную воду.

— Он... видел. В тот раз. Когда мы с Сёмой... и Толик был... — голос её стал тише, — он видел, когда я... когда я сосала Толе.

Настя подняла брови — не резко, а почти удивлённо, как будто не ожидала именно такого поворота.

— А... — только и выдохнула. — Значит, видел.

Алёна кивнула. Снова отвела взгляд.

— Я не знаю, что он понял. Но, наверное... всё. Тогда я была уже... в процессе. — она проглотила ком. — Почти точно... мы с Толяном тогда тоже... ну...

Настя молчала, глядя в чашку, но внутри что-то сдвинулось. Не раздражение. Не зависть. Просто... неожиданность. Она думала, что контролирует общий ритм, но это было... глубже, грубее, хаотичнее, чем она представляла.

"Она правда уже тогда с ним?.. Даже Коля видел?.. Чёрт. Я думала, всё только начинается."

Настя медленно кивнула и чуть усмехнулась — больше для себя:

— Ну... ты даёшь, Лён. Вот это откровение.

Сказано было без насмешки. Просто констатация. Но в глазах мелькнула тень — она больше не знала, где чья грань.

Алёна, всё ещё глядя в чашку, вдруг усмехнулась — криво, устало, но искренне.

— Если бы ты сама дала Толе... ты бы поняла.

— Он... — она пожала плечами, — странный, да. Но там что-то есть. Я сама не ожидала.

Настя подняла взгляд, чуть прищурилась. Уголки губ дрогнули в лёгкой, ленивой улыбке.

— Хочешь... поделиться? — произнесла она мягко, с почти кошачьей интонацией.

— Так, по-сестрински, — протянула Настя с ленивой полуулыбкой.

Алёна вдруг рассмеялась — коротко, хрипловато, почти облегчённо.

— Ага... ты же знаешь, где он сейчас.

— Едва ноги волочит, — добавила она, отпивая кофе.

Настя усмехнулась, качнув головой:

— Ну, значит, заслужил. Не каждый выдержит такую нагрузку. Тем более... если вы с ним там всю ночь.

Они помолчали, отпивая кофе. Утро за окном было ярким, безоблачным, воздух прогревался быстро — сквозь занавески уже пробивалось солнечное марево.

Настя потянулась, поднялась из-за стола, поправляя майку.

— Пойдём на солнце полежим? — спросила она легко. — Пока Коля не вернулся, можно... голышом.

Она обернулась через плечо, взгляд её был спокойным, но в нём блестела знакомая искра — лукавство, вызов, почти невинная провокация.

Алёна допила кофе, встала, чуть усмехнулась:

— Ну, раз «по-сестрински» — чего уж там.

Они вышли на веранду. Воздух был густой, тёплый, наполненный цветами и солнцем. Настя скинула майку, затем шорты — двигалась плавно, свободно, как кошка. Без стыда, без позы. Просто — была.

Алёна задержалась на секунду, потом тоже скинула одежду. Кожа мгновенно ощутила тепло.

Они улеглись рядом — каждая на своём шезлонге, обнажённые, молча, под палящим солнцем. Рядом — две женщины. Такие разные. Такие близкие сейчас.

Где-то в тени, в глубине тела, вновь начинало медленно разгораться что-то. Но пока — только солнечные лучи, тепло на груди, и мягкая, тягучая тишина между ними.

Настя закрыла глаза, подставив лицо солнцу. Кожа приятно нагревалась, дыхание замедлялось. Где-то рядом — дыхание Алёны, тоже ровное, расслабленное. Почти счастливая жена. Почти.

Если он тогда видел, как она сосала Толе... если видел и промолчал...

То и вчерашнее видео его уже не удивит.

Настя приоткрыла глаза, глянула на Алёну краем взгляда.

Милый Коля...

Ты всё ещё держишься за неё, да?

А она тебя давно сломала. Не ценит. Не уважает. Даже когда трахается с другими — делает это легко, как будто ты никто.

Лёгкая усмешка скользнула по губам, но быстро исчезла. Настя снова закрыла глаза.

А я бы не так.

Я бы была с тобой по-настоящему. Верной. Простой.

Но теперь... теперь я даже не знаю, захочешь ли ты такую.

Солнце пекло всё сильнее. А внутри — снова начало теплеть. Но уже другим теплом.

Не телесным — не тем, что вспыхивает от взгляда или прикосновения. А глубже. Как будто под кожей медленно разгоралась какая-то тихая, тяжёлая решимость.

Он должен увидеть. Должен знать, кем она стала.

Не потому что я злая. А потому что он... заслуживает правду.

Настя лежала с закрытыми глазами, но мысли всё шли и шли. Одна за другой. Без крика, без паники — как будто решение уже зреет. Осталось только дождаться нужного момента.

Рядом Алёна перевернулась на живот, бросила короткий взгляд. Настя не шелохнулась.

Может, она и не чувствует. Но скоро почувствует. Все почувствуют.

И снова — тишина. И только солнце, равномерное дыхание и лёгкое напряжение между двумя голыми телами, лежащими почти вплотную.

............................

Дорога тянулась серой лентой, навигатор молчал, мотор гудел ровно. Николай смотрел вперёд, сжав руль крепче, чем нужно. Глаза были усталые, но в голове — ещё тяжелее.

Он вспомнил утро. Алёна, Настя — с этой своей полуулыбкой. Семён где-то рядом. Всё казалось таким... на грани.

Он хотел взять Алёну с собой. Прямо тогда, в спешке. Хотел сказать: «Поехали, мне спокойнее будет, если ты рядом». Но не сказал. Задержал взгляд — и промолчал.

Семён...

Он ведь не просто "сосед по бане". Он смотрит на неё, как будто уже всё позволено. А она...

А она ничего. Ни сопротивления, ни объяснений.

Он сжал руль сильнее.

Если бы поехала со мной — было бы проще. Но как объяснить, зачем тащу жену на аварийный объект?

А Настя?.. Что с ней делать? Брать обеих? Что я там — с бабами не расстаюсь, гарем с собой вожу?

Мысленно усмехнулся, но во рту стало горько.

Вот ведь парадокс. Оставить — беспокойно. Взять — нелепо.

Всё, что раньше казалось стабильным, теперь будто зыбкое. Как будто кто-то стёр границы, и все делают, что хотят.

Он глубоко вздохнул. Пальцы на руле посветлели от напряжения.

Настя...

С ней — вообще отдельная история. Если бы я остался — что было бы?

Он резко переключил передачу. Машина отозвалась рывком.

Хватит. Сейчас — работа. Потом — думать.

Работа, как оказалось, не требовала спешки. То, что по телефону звучало как катастрофа, на месте оказалось обычной суетой — пара сорванных сроков, недопонимание с подрядчиком, пару грубых фраз на совещании... и всё. Без него вполне справились бы. Его вмешательство, строго говоря, было необязательным.

Николай чувствовал это почти с самого начала. И всё равно поехал — то ли инстинктом, то ли чтобы отвлечься от того, что творилось дома. А теперь... теперь он уже был в пути обратно. Не стал предупреждать ни Алёну, ни Настю.

Пусть будет неожиданно. Сюрприз... или проверка?

Мысли путались. Что он хотел увидеть? Поймать? Подтвердить то, что уже знал — или ещё надеялся, что ошибается?

Он ехал молча, с привычной прямой осанкой, но внутри всё сжималось.

Надо уезжать отсюда. Из этой деревни. Из этого парного ада. Вернуться к жизни, где есть стены, порядок, контроль.

Он не был уверен, получится ли так вернуть Алёну. Но знал точно — здесь, среди вина, жары и чужих мужиков, он её теряет. Или уже потерял.