Утро разлилось по даче золотистым светом, будто пытаясь смыть следы вчерашнего. Алёна лежала на шезлонге, привычно раскинувшись под солнцем. Её купальник — всё тот же открытый, с едва прикрытыми сосками и узкой полоской на лобке — казался ещё ярче на фоне загорелой кожи. Белые следы от него, которые она так хотела «замазать», теперь выглядели ироничным напоминанием: границы между «до» и «после» стёрлись навсегда.

Она закрыла глаза, подставив лицо лучам, но вместо тепла почувствовала дрожь.

Воспоминания врезались в сознание — грубые руки Семёна, его голос, зеркало, отражавшее их тела... Алёна резко вдохнула, словно пытаясь вытолкнуть эти картинки из головы. «Всё кончено. Просто загар, как всегда», — убеждала себя, но пальцы нервно теребили край купальника.

Из-за забора послышался знакомый хриплый кашель. Семён шёл по тропинке, неся в руках ведро с водой для полива. Его взгляд намеренно скользнул мимо Алёны, будто она была частью пейзажа. Но когда он наклонился, чтобы поправить шланг, уголок его губ дрогнул — едва заметная усмешка, адресованная только ей.

Алёна отвернулась, делая вид, что поправляет полотенце. Её грудь вздымалась чаще, чем требовал покой. Солнце пекло сильнее, но внутри всё холодело. Она встала, решив уйти в дом, но вдруг заметила, как Семён медленно подходит к забору. Его пальцы перебирали колючую проволоку, а глаза упёрлись в неё с тем же голодом, что и в первый день.

— Красиво загораешь, — произнёс он тихо, будто говоря о погоде. — Белые полосы... как у тигрицы.

Алёна застыла. В его голосе не было намёка на вчерашнее — только привычная грубоватая нежность. Она хотела ответить, но слова застряли в горле. Вместо этого она невольно провела ладонью по животу, словно пытаясь стереть невидимые следы.

Семён хмыкнул и развернулся, уходя к себе. А она осталась стоять, чувствуя, как солнце прожигает кожу, а где-то глубоко внутри снова закипает тот самый жар — опасный, неконтролируемый.

«Ничего не было», — повторила про себя, ложась обратно на шезлонг. Но когда она закрыла глаза, вновь увидела зеркало, его руки и то, как Николай наблюдал из окна...

А где-то вдалеке, за пением птиц, уже зрел новый вопрос — что будет, когда солнце склонится к закату, и границы снова начнут таять.

Алёна прикрыла глаза, пытаясь заглушить внутренний вихрь. До Семёна всё было иначе. Мужчины заглядывались на неё — в кафе, на пляже, даже в магазине у дома. Их взгляды скользили по её груди, задерживались на изгибе бёдер, а слова обрастали двусмысленными намёками. Она улыбалась в ответ, ловила игру, иногда даже подбрасывала угольков в огонь — поправляла заколку медленнее, наклонялась чуть ниже, чем нужно. Но всегда останавливалась у грани. «Просто флирт», — убеждала себя, уходя от слишком настойчивых поклонников с лёгким смехом. Даже когда тот бизнесмен с яхты в Сочи предлагал ей «прокатиться на закате», она лишь поцеловала его в щёку, оставив на губах след помады как печать неприступности.

Теперь же каждый вздох напоминал о предательстве собственных правил. Семён стал первым, кто прорвал эту оборону — не лестью или деньгами, а грубой, животной уверенностью. Его не интересовали игры в кошки-мышки; он взял то, что хотел, будто знал — её тело ответит, даже если разум протестует.

Алёна провела пальцем по краю купальника, чувствуя, как под тканью дрожит кожа. Раньше она гордилась своей «непокорностью», а теперь ловила себя на мысли, что тайно ждёт нового взгляда из-за забора — того самого, что превращал её из жены в соучастницу.

Николай стоял у окна кухни, сжимая кружку с остывшим кофе так, что пальцы побелели. Через занавески он видел, как Алёна потягивается на шезлонге, её тело изгибается в знакомом ритме — том самом, что раньше было только его. Теперь каждый её жест казался спектаклем, разыгранным для невидимых зрителей. «Или для одного конкретного», — прошипело в голове, и он резко отдернул руку, когда кипяток из чайника брызнул на кожу.

Он не ревновал. Нет. Ревность — это когда боишься потерять. А он... он сам открыл дверь, сам подтолкнул её к этой игре, сам наблюдал, как её глаза темнеют от чужого прикосновения. «А если бы это был не Семён?» — внезапно пронеслось в голове.

Николай машинально открыл холодильник, уставившись на ряды банок с соленьями. Представил другого: лысого менеджера из города, что когда-то приставал к Алёне на пляже, или того замкнутого художника, чьи руки дрожали, когда он передавал ей букет. Она смеялась над ними — брезгливо морщила нос, будто от запаха тухлой рыбы. «Они бы не смогли», — мысленно выдохнул он. Их примитивные ухаживания разбивались о её холодную вежливость, как волны о скалу.

Но Семён... Семён был другим. Неуклюжим, грубым, пахнущим землёй и потом. Таким, кого Алёна раньше назвала бы «деревенщиной». Николай сжал банку с огурцами так, что стекло заскрипело. «Почему именно он?» — ярость смешалась с недоумением. Может, дело в этой первобытной силе, что прорывалась сквозь каждое его движение? Или в том, как он смотрел на неё — не как на трофей, а как на равную, на женщину, которую не нужно завоевывать, потому что она уже отдалась сама?

Семён сидел на крыльце своего дома, растягивая резиновый шланг для полива. Руки двигались автоматически, но мысли вихрем кружились вокруг вчерашнего. Он не планировал этого. Вернее, планировал — но только в своих самых потайных фантазиях, тех, что приходили ночью. Он тут же представил, как она вчера выгнулась под ним, впиваясь ногтями в простыни, и грудь сжало так, что он едва не закашлялся. «Не надо было», — попытался убедить себя. Но это была ложь. Он хотел. С самого первого дня, когда увидел её на террасе — мокрую после душа, в одном полотенце, — хотел так, что кости ныли.

Стук в калитку вырвал Семёна из воспоминаний. Он обернулся, щурясь на солнце, и увидел знакомую фигуру за сеткой. Толян стоял, переминаясь с ноги на ногу, в выцветшей футболке и потёртых шортах. Его лысина блестела, как полированный камень, а глаза бегали по участку, будто пытались заглянуть во все углы разом.

— Эй, Сёмыч! — Толян махнул рукой, держа в другой бутылку пива. — Чё сидишь? Открывай, а то я ща испарюсь на солнце!

Семён усмехнулся, потянулся к щеколде. Толян всегда появлялся вовремя — будто чувствовал, когда друг зарывается в себя по уши.

— Ты бы хоть предупреждал, — проворчал Семён, пропуская его во двор. — А то как шакал из кустов выскакиваешь.

— Да брось, — Толян хлопнул его по плечу, оставив липкий след от ладони. — Ты ж сам говорил: «Заходи без спросу».

Толян шагнул на веранду, бросив бутылку на стол, но вдруг замер, уставившись в окно соседского дома. Семён, потянувшийся за стаканами, почувствовал ледяной ком в животе.

— О-о-ой... — протянул Толян, присвистнув. — Да ты, Сёмыч, соседку-то какую присмотрел!

Алёна лежала на террасе, откинувшись на подушках. Она уже успела накинуть на себя простыню, обнажая загорелые ноги, подогнутые в коленях. Ткань сползла ещё ниже, открыв упругие бёдра — гладкие, будто отполированные солнцем. Она потянулась, не замечая взглядов, и край простыни дрогнул, едва прикрывая то, что должно оставаться тайной.

Семён резко захлопнул шкафчик со стеклянными дверцами, заставив Толяна вздрогнуть.

— Соседка, — буркнул он, наливая пиво так, что пена полезла через край. — Из города приехала. С мужем.

— С мужем? — Толян хихикнул, не отрывая глаз от окна. — Да уж, мужик-то, видать, железный... Рядом с такой ходить и не сойти с ума.

Семён стиснул бутылку, чувствуя, как в висках застучало. Алёна встала, поправляя простыню, но ткань упрямо сползала, обнажая изгиб талии.

— Чё, знакомился уже? — Толян подмигнул, тыча пальцем в сторону соседского участка.

— Знакомился? — Семён фыркнул, отхлебнув пива. — Чё я, пацан двадцатилетний?

Заборы чинить помогаю, картошку делю — вот и всё знакомство.

Толян прищурился, будто пытался разглядеть ложь в его глазах.

— Да ладно тебе, — протянул он, разваливаясь на стуле. — Городские-то девахи все одинаковые. С виду — неприступные, а на деле... — он щёлкнул языком, — слабы на передок. Главное подход найти.

Семён усмехнулся, крутя пустую бутылку в руках. Солнце отражалось в стекле, бросая зайчики на потёртый стол.

— Ну-ну, — кивнул он, глядя куда-то поверх головы Толяна. — А ты попробуй.

Тот замер, словно не ожидал такого поворота. Потом медленно ухмыльнулся, вытирая пот со лба.

— Серьёзно? — Толян привстал, упёршись ладонями в стол. — А что, я не мужик? — Он провёл рукой по лысине, будто поправляя невидимые волосы. — Только... ты ж подсобить должен.

Семён замер, глядя на Толяна, который уже представлял себя покорителем «городской львицы». В голове пронеслось: «А что, если...» Мысль была едкой, как дым от костра. Он вдруг ясно представил, как Алёна смотрит на Толяна — тем же смесью любопытства и вызова, что и на него. И от этой картинки в животе скрутило так, будто проглотил гвоздь.

— Ладно, — резко сказал Семён, хлопнув ладонью по столу. — Давай спорим. Ящик водки, что даже пальцем не даст тебе тронуть.

Толян закатил глаза, будто услышал детский лепет:

— Да брось, Сёмыч! Она ж не монашка...

— Боишься? — Семён наклонился вперёд, впиваясь взглядом в друга. — Или понимаешь, что лысиной тут не выкрутишься?

Тот фыркнул, выпрямившись:

— Я за пять минут её на колени поставлю!

— Ладно, — сказал Семен, перебивая друга. — Сегодня вечером зову их на шашлыки. К семи. Приходи в семь двадцать. Скажешь, мимо шёл, запах почуял... Не выгонят же.

Толян засветился, как фонарь:

— Вот это я понимаю! — Он хлопнул Семёна по спине. — Сёмыч, да ты гений!

Семён отвернулся, пряча гримасу. «Гений? Скорее идиот», — подумал он.

Когда Толян ушел, Семён шагнул к соседскому крыльцу, поправляя воротник рубашки. Его ладонь, поднятая для стука, дрогнула, но дверь распахнулась раньше, чем он успел коснуться дерева. Николай стоял на пороге. Его взгляд скользнул по бутылке в руках Семёна, затем вновь упёрся в лицо соседа.

— Шашлыки затеял, — Семён поднял бутылку, будто щит. — Мясо маринуется, места хватит. Заходите в 7, коли свободны.

Николай молчал пару секунд, слишком долгих. Алёна появилась за его спиной, прикрывая шею полотенцем — волосы были мокрыми, капли стекали под воротник халата.

— Мы... — начала она, но Николай перебил, не отводя глаз от Семёна:

— Придём.

Николай стоял в прихожей, прислушиваясь к удаляющимся шагам Семёна. В горле стоял ком — не ярость, а что-то более острое, почти паническое. «Зачем я согласился?» — мысль билась, как птица в клетке. Может, чтобы доказать себе, что всё ещё контролирует ситуацию? Или чтобы увидеть, как Алёна смотрит на Семёна при нём?

А Алёна в это время захлопнула дверь ванной, прислонилась спиной к холодной плитке. Пар от недавнего душа затуманил зеркало, но она не стала вытирать его — боялась встретиться с собственным взглядом. Кожа горела, будто под ней тлели угли.

Она развязала полотенце, позволив ткани соскользнуть на пол. Грудь вздымалась учащённо, соски затвердели от внезапного прилива тепла. Вспомнила, как его ладонь сжала их вчера — грубо, почти болезненно, — и между ног пробежала влажная волна.

Алёна прислонила ладонь к стеклу душевой кабины, оставляя отпечаток, пока другой рукой скользнула вниз по животу.

«Он прижмёт меня к столу снова...» — мысли путались, как мокрые волосы. Пальцы дрожали, когда коснулись вздувшегося бугорка. Вспомнила его голос — «Тело-то не врёт» — и вжалась в стену, пытаясь заглушить стон. Капли воды с волос стекали по спине, смешиваясь с потом у основания позвоночника. Она провела двумя пальцами по складкам, чувствуя, как внутри всё сжимается от одного лишь прикосновения.

«А Николай будет смотреть...» — эта мысль ударила током. Представила мужа за окном — его тёмный, немигающий взгляд, — и внезапная волна стыда заставила её дёрнуться. Но тело не слушалось. Пальцы вошли глубже, имитируя резкие толчки Семёна, а свободная рука впилась в край раковины.

Зеркало постепенно прояснилось, открывая её отражение: раскрасневшееся лицо, полуоткрытые губы, грудь, покрытая мурашками. Алёна закусила нижнюю губу, пытаясь заглушить звуки, но тихий стон всё равно вырвался. В ушах пульсировало, смешиваясь с гулом воды в трубах. Когда оргазм накрыл, она резко обернулась, чтобы не видеть себя в зеркале. Лоб прижался к кафелю, колени подкосились. Пальцы выскользнули, оставив прозрачную нить на белой плитке. Она сползла на пол, обхватив колени. Вода с волос капала на плечи, как дождь после грозы.

Вечерние тени уже ложились на дачу, окрашивая деревья в сизые тона, когда Николай и Алёна вышли из дома. Алёна шла чуть позади, ощущая, как тонкая ткань сарафана прилипает к коже. Теперь они жгли, напоминая о дневном моменте в ванной. Каждый шаг отзывался щемящим пульсом между ног.

Николай шёл впереди, в потёртых шортах и серой футболке, сжимая бутылку вина, будто это был трофей. Он не оборачивался, но Алёна знала: он чувствует её взгляд.

Семён ждал их у мангала, в тех же выцветших шортах и расстёгнутой рубахе, обнажавшей седые волосы на груди. Угли потрескивали, отбрасывая блики на его лицо. Он вытер руки о полотенце, висевшее на гвозде у мангала, и кивнул в сторону беседки. Соломенная крыша отбрасывала узорчатые тени на стол, заставленный тарелками с овощами, зеленью и дымящимся хлебом.

— Садитесь в беседку, — сказал он, подбрасывая щепу в огонь. Искры взметнулись в воздух, осыпаясь алым дождём. — Там прохладнее.

Николай первым шагнул под навес, шорты туго натянулись на бёдрах от резкого движения. Он шумно отодвинул стул, усевшись так, чтобы контролировать и вход в беседку, и Алёну, которая медленно опускалась напротив. Её сарафан скользнул по бедру, обнажив полоску кружева подола. Семён уже разложил на столе дымящиеся шампуры, когда в тишину дачи врезался скрип калитки.

Это Толя ввалился во двор, громко хлопнув калиткой. В одной руке он держал две бутылки водки, в другой — пакет с солёными огурцами и копчёным салом. Его глаза сразу же нашли Алёну, сидевшую напротив Семёна.

— Ого! — крикнул он, расставив руки, будто загораживая выход. — Шашлычок без меня? Не порядок, Сёма!

— Ты откуда? — Семён бросил на Толяна взгляд. — Давно не видел.

— Да я давно хотел зайти! — Толян шлёпнул бутылки на стол, отчего звонко звякнули стаканы. — Вон, даже гостинцы принёс. — Он потряс пакетами, словно демонстрируя трофеи.

Семён, спокойно, почти буднично:

— Это Толян, мой друг. — Он кивнул на непрошенного гостя и добавил, оборачиваясь к супругам: — Раз уж пришёл — садись, мясо как раз дошло.

Он представил супругов:

— Николай и Алёна, мои соседи. Городские, но умеют отдыхать по-нашему.

— Ну и збс, что по-нашему! — обрадовался Толян, с готовностью усаживаясь за стол.

Он без стеснения вытащил из пакета закуску, тут же разлил водку, ловко по-хозяйски.

Его простота, слегка нелепый вид и открытость разрядили обстановку — напряжение спало.

Алёна улыбнулась и пошла помогать с салатами, Николай занялся рюмками. Его взгляд скользнул по лысине соседа, прыгающему кадыку, потным подмышкам на футболке. «А если бы тогда, за тем карточным столом, вместо Семёна сидел он?»

Семён налил себе водки, мышцы предплечья играли под кожей. Николай поймал, как Алёна следит за этим движением — её зрачки расширились, губы слегка приоткрылись. Совсем не так, как сейчас, когда она вежливо кивала Толяну, жевавшему с открытым ртом.

Толян развалился на стуле, его лысина блестела в свете гирлянд, растянутых над беседкой, а взгляд, блуждал между Николаем и Алёной. Запах дымящегося мяса смешивался с терпким ароматом полыни, а где-то в кустах трещали сверчки, будто подпевая его развязному тону.

— Ну чё, соседи, — хрипло протянул он, — лето-то как проводите? Траве́шки полоть да грибы считать? Или... — он прищурился, глядя на Алёну, — дела поинтереснее найдутся?

Николай отложил вилку, медленно вытирая губы салфеткой. В его движении была нарочитая размеренность — будто давал себе время выбрать слова. Алёна, сидевшая напротив, играла краем сарафана, обнажая загорелое колено. Её взгляд скользнул к Семёну, молча ковырявшемуся в мангале, и тут же вернулся к тарелке.

— Отдыхаем, — коротко бросил Николай, наливая себе вина. — Грибы, шашлыки... карты иногда.

— Карты? — Толян оживился, шлёпнув ладонью по столу так, что задребезжали стаканы.

— Эх, я ж мастер дурака гонять! — Он полез в карман выцветших шорт и с торжеством швырнул на стол потрёпанную колоду. — Давайте, чё уж! Развлечёмся!

Алёна сидела, поджав под себя ногу, край сарафана неловко задрался, обнажив бедра. Взгляд скользил по столу, избегая встречи с Николаем, который сидел, выпрямив спину, как будто натянутая струна.

Семён откинулся на спинку стула, закинув ногу на ногу. Его нога под столом медленно приблизилась к Алёниной лодыжке, едва коснувшись кожи. Она дёрнулась, но не отодвинулась

Николай медленно взял колоду карт, пальцы слегка дрожали, выдавая внутреннюю бурю. Его голос прозвучал ровно, но с металлическим оттенком, будто он зачитывал приговор:

— Давайте сыграем в очко. Кто сгорит или наберет меньше всех — снимает одну вещь. Без исключений.

Тишина стала такой густой, что слышалось шипение углей в мангале. Алёна резко подняла глаза, её губы приоткрылись в немом вопросе. Семён замер, держа стакан на весу, а Толян фыркнул, вытирая пивную пену с подбородка:

— Эй, Коля, да ты азартный! Ну ладно, я в деле — трусы у меня хоть чистые!

Алёна ощутила, как под ложечкой заныло — будто проглотила осколок льда. Её пальцы судорожно сжали край сарафана, вытягивая ткань над коленом.

Семён, обычно такой уверенный, замер с картами в руке. Его бровь дёрнулась почти незаметно — единственная щель в броне спокойствия. Он привык доминировать, подталкивать границы, но сейчас Николаев взгляд — острый, как лезвие бритвы — прорезал привычный сценарий. Под столом его нога, ещё секунду назад давящая на её лодыжку, отстранилась. Алёна почувствовала это движение как внезапную пустоту — будто оторвали липучку с раны. Её взгляд метнулся к Семёну, и она поймала в его глазах вспышку того же недоумения, что клокотало у неё в груди. Он не ожидал, что Коля решится на такое.

Семён медленно положил стакан на стол. Его руки — обычно такие стремительные, грубые — сейчас двигались словно в замедленной съёмке. Каждая жилка на тыльной стороне руки напряглась, выдавая внутреннюю борьбу.

— Чё, Сёмыч, струсил? — Толян хлопнул его по плечу, но Семён даже не дрогнул.

Его глаза встретились с Алёниными — впервые за вечер без намёка на усмешку. Взгляд был тяжёлым, как свинцовая пуля. Она прочитала в нём вопрос, на который не было ответа: «Ты этого хотела?» Алёна отвела глаза, чувствуя, как жар поднимается от шеи к щекам. Её тело помнило его руки на своей коже, но сейчас это воспоминание обожгло стыдом.

Николай щёлкнул колодой, раздавая карты с механической точностью, но пальцы предательски дрожали. Каждое движение кисти возвращало его в тот вечер — запах сосновых шишек в беседке, хриплый смех Семёна и... её губы, обхватившие толстый член соседа.

— Коля, ты чего застыл? — Толян тыкнул вилкой в его руку, выдергивая из кошмара. — Карты-то давай, а то солнце взойдёт, пока мы тут!

Николай вздрогнул, машинально закончив раздачу. Алёна сидела напротив, поджав под себя ногу. Она потянулась за стаканом, и Николай поймал её взгляд — тёплый, с едва уловимой дрожью вины.

Первый кон.

Карты легли на стол с сухим шорохом. Николай раздал последним себе — привычный жест, отточенный за годы игр с женой. Но сегодня пальцы скользили по крапам карт как чужие, будто вспоминали другое прикосновение: её волосы, спутанные в кулаке Семёна.

— Ну чё, мужики, открываемся? — Толян шлёпнул ладонью. Его рубаха расстёгнута до пупа, обнажая бледный живот с седыми волосками.

Алёна прикрыла карты ладонью, будто пряча не столько цифры, сколько мысли. Николай заметил, как её взгляд скользнул к Семёну — быстрый, как укол.

Семён:

— Вскрываемся.

Он бросил карты на стол с размахом, будто кидал кости в казино: 17.

Толян фыркнул, выложив свои: 18.

Николай перевернул свои карты медленно: 20.

Алёна аккуратно разложила карты веером: 18.

— Проиграл, — Толян тыкнул пальцем в Семёна, брызгая слюной. — Раздевайся, дед!

Семён усмехнулся, откинувшись на спинку стула. Его руки потянулись к пряжке ремня, и Николай вдруг вспомнил, как те же пальцы впивались в бёдра Алёны, когда она, задыхаясь, пыталась принять его толщину.

— Чего замерз? — Толян хлопнул по столу. — Или трусы уже мокрые?

Семён встал, шорты упали на пол с тяжёлым стуком застёжек. Под ними — серые семейные трусы, туго обтягивающие массивный силуэт. Даже в полумраке беседки было видно, как член, полуприкрытый тканью, дёрнулся, будто приветствуя зрителей.

— Доволен? — Семён развернулся, демонстрируя волосатую спину, и Алёна невольно отвела глаза. Николай поймал её взгляд — в нём мелькнуло что-то знакомое: не стыд, а возбуждение.

— Тебе бы в цирке выступать, — фыркнул Толян.

Семён уселся, развалив ноги шире. Его нога коснулось Алёниной под столом, и она дёрнулась, как от ожога. Николай заметил это. Заметил, как её рука потянулась поправить сарафан, не скрывая дрожь в пальцах.

Второй кон.

Колода шуршала, как осенние листья под сапогами, а Николай ловил себя на том, что считает не карты, а вздохи Алёны. Она сидела, прикрыв грудь краем сарафана, но каждый её вдох заставлял ткань сползать, обнажая белую полоску кожи — след от купальника, который теперь казался насмешкой.

Семён выложил первым: 19. Алёна осторожно развернула карты: тоже 19. Её нога под столом непроизвольно дёрнулась, задевая Николаево колено. Николай показал 20

— Э-э-э, погодите! — Толян швырнул карты. — 23!

Он замер, внезапно осознав последствия. Его лысина покрылась испариной, а пальцы замерли на пряжке шорт.

— Чего, струсил? — Семён поднял бровь, проводя пальцем по краю стакана. — Или там сюрприз припрятал?

Толян резко встал, стул грохнулся на пол. Шорты упали, обнажив белые трусы, туго натянутые на монументальный силуэт. Даже Семён присвистнул: член Толяна, толстый и жилистый, выпирал из-под ткани, оставляя влажный след на хлопке. Огромная головка отчётливо проступала сквозь материал.

— Ну что, Сёмыч? — Толян ухмыльнулся, нарочито выпятив бёдра. — Не ожидал, да?

Алёна закашлялась, прикрыв рот ладонью, но взгляд её скользнул вниз — быстрый, как вспышка. Николай поймал это движение и сжал кулаки.

— Да у тебя там конь запряжённый! — засмеялся Семён, но в его смехе прозвучала фальшь. Он потянулся за закуской, будто пытаясь скрыть свое смущение.

Толян уселся, раздвинув ноги шире. Его «сокровище» колыхалось при каждом движении, будто дразня всех присутствующих.

— Третий кон, — Николай рубанул колодой по столу, разбрасывая карты. Его голос дрогнул, выдав то, что он пытался скрыть: страх, что правила этой игры давно пишет не он.

Толян поймал летящую карту и прижал её к потной груди. Его глаза блестели новым, грязным азартом.

Третий кон.

Карты легли на стол, словно судьба, которую уже не переиграть. Николай раздавал их машинально, но в голове звучал навязчивый шепот: «Она смотрела на него. Снова смотрела».

Семён щёлкнул языком, выкладывая карты: 16. Его пальцы, покрытые седыми волосами до самых ногтей, замерли на столе.

— Маловато, — процедил Толян, вываливая 18 с похабным смешком.

Алёна показала 19, её губы дрогнули в полуулыбке. Николай вскрыл 20, но победа не принесла радости — только горечь, как после плохой шутки.

— Рубаху долой, — Толян тыкнул вилкой в Семёна. — Давай, покажи свои джунгли!

Семён медленно расстегнул пуговицы, и рубаха соскользнула, обнажив торс, словно вырубленный топором. Густые седые кудри покрывали грудь, живот и плечи, спускаясь вниз, к поясу, как лианы в тропиках. На животе — небольшой валик, нажитый пивом, но мышцы под ним всё ещё проступали, напоминая о годах физического труда.

Четвёртый кон.

Толян вытянул карту, и его лицо исказилось. 22. Перебор.

— Бля-я, — проворчал он, швыряя карты. — Весь в поту...

— Рубаху, — напомнил Семён, наслаждаясь моментом. — Или ты только языком чесать мастер?

Толян встал, скидывая рубаху с пренебрежительным жестом. Его тело оказалось худощавым, с впалой грудью и выпирающими рёбрами, но пивной живот, круглый и бледный, болтался как отдельный аксессуар.

— Красавчик, — фыркнул Семён, но Алёна лишь скользнула взглядом по Толяну. Её лицо оставалось бесстрастным, лишь уголок губы дёрнулся в едва заметной улыбке

— Хули смотрите? — Толян шлёпнул себя по животу, но его голос дрогнул, словно он пытался убедить самого себя. — Мужик я что надо!

Пятый кон.

Карты упали на стол с тихим шорохом, будто сама судьба затаила дыхание. Семён выложил 24 — перебор. Его пальцы, покрытые седыми волосами, замерли на краю стола, будто не веря в реальность цифр.

— Ну что, дед, — Толян хрипло засмеялся, — показывай своё «богатство»!

Семён медленно встал, и даже Толян притих, почуяв животную силу в его движениях. Мужик стянул трусы одним резким жестом, и его член, толстый и жилистый, вывалился наружу, будто вырвавшись из плена. Головка, тёмно-багровая от возбуждения, подрагивала, а вдоль ствола пульсировали синие вены, словно реки на карте. Яйца, густо поросшие седыми волосами, тяжело свисали, напоминая спелые плоды.

Алёна замерла. Её глаза, широко раскрытые, скользили по каждому сантиметру его плоти, будто пытаясь запомнить детали: как кожа натягивается на вздувшихся венах, как преякулят блестит на головке, как волосы на лобке спутываются в седые кудри.

Семён спокойно сел на своё место, расставив ноги широко, с тем самым уверенным, вызывающим жестом, от которого воздух в комнате стал плотнее. Это был немой вызов. Или приглашение. Или напоминание — о том, как закончился их последний вечер.

Алёна отвела взгляд, будто всё ещё ощущая его внутри. И всё же — игра пошла дальше, как будто ничего не произошло.

Шестой кон.

В этом кону перебрал Толя.

— Ну что, лысый, — Семён усмехнулся, но в его голосе зазвучала фальшивая легкость. — Давай, хвастайся.

Трусы упали. Воздух в беседке загустел.

Его член, был таким же толстым, как у Семёна, но длиннее. Головка, крупная и багровая, казалась чужеродной на фоне худых бёдер и обвисшего живота. Вены, как переплетённые корни, пульсировали вдоль ствола, а яйца, несоразмерно большие, тяжело раскачивались при каждом движении.

— Вот это сюрпри-и-из, — протянул Семён, сжимая подлокотники. Его собственный член, ещё секунду назад доминировавший, теперь казался короче, словно съёжившись от конкуренции.

Алёна застыла. Глаза метались между двумя мужчинами: Семёнов «дуб» — коренастый, покрытый сетью жил, и Толянов «столб» — длиннее, но такой же толщины, неестественный на фоне его хилого тела. Её пальцы вцепились в край сарафана, обнажая дрожь в коленях.

Толян грузно опустился на стул, его член, толстый и нелепо длинный, выглядел как оружие. Он развалился, будто демонстрируя товар, и потянулся за пивом. Жидкость пролилась на живот, смешавшись с потом, но он лишь хрипло засмеялся:

— Чё, глаза повылазили? Небось, не ожидали?

Николай молчал. Его взгляд метался между Толяновым «оружием» и Алёной, которая, казалось, замерла в полушаге от бегства. Её сарафан, прилипший к телу, казалось открывал всё, что скрывалось под тканью, но теперь это уже не имело значения.

— Раздавай, — Семён стукнул кулаком по столу, но его голос дрогнул.

Седьмой кон.

Карты легли на стол с тихим стуком, будто сама судьба затаила дыхание. Алёна взглянула на свои цифры — 24, перебор. Её пальцы, только что дрожавшие у края сарафана, замерли.

— Ну что, красотка, — Толян облизнул потрескавшиеся губы, — показывай, что прячешь.

Она медленно встала, и сарафан, скользнув по телу, упал к её ногам с шелестом последнего прикрытия. Грудь Алёны вывалилась наружу — округлая, соблазнительно полная, с бледно-розовыми ареолами. Соски затвердели от прохладного ветерка и взглядов, подрагивая при каждом движении. Спина плавно переходила в упругую попку с ямочками у основания, где белая полоска от купальника контрастировала с загаром.

Лобок аккуратно обрамлял розовые, слегка приоткрытые губы, влажные и припухшие. Складки кожи, тонкие и нежные, шевелились при каждом шаге, обнажая алую щель. Всё в ней дышало возбуждением — от дрожащих сосков до едва заметной дрожи в бёдрах.

Лобок — аккуратный треугольник с едва заметной светлой полоской.

Толян присвистнул, слюна брызнула на стол. Семён, забыв про свой член, замер, словно впервые увидел женщину. Даже Николай, сжавший кулаки до боли, не мог отвести взгляд — её нагота гипнотизировала.

— Ну? — Алёна развернулась, демонстрируя профиль. Грудь колыхнулась, соски задели прохладный воздух, и она непроизвольно задержала дыхание. — Довольны?

Толян шлёпнул ладонью по своему животу, оставляя красный след:

— Да ты... богиня!

Семён молча провёл рукой по волосатой груди, сравнивая её бледность с её загаром.

Николай же заметил другое: как её клитор, спрятанный в розовых складках, подрагивал, будто моля о прикосновении.

— Садись уже, — прохрипел Николай.

— Играем дальше, — сказала Алена, и голос её звучал хрипло.

Телефонный звонок прорезал тишину, как нож. Николай вздрогнул, будто его ударили током. Звонок доносился из их дома — настойчивый, требовательный.

— Коля, ты ж не голый! — Толян внезапно выкрикнул. — Иди ответь, а мы тут подождём.

Алёна прикрыла грудь рукой, но не спешила поднимать сарафан. Её взгляд метнулся к Николаю — в нём мелькнуло что-то между надеждой и вызовом.

— Может, я... — начала она, но Толян перебил:

— Да чего ты, Алёнушка! — Он встал, его член дёрнулся, будто прощаясь с приличиями.

— Ты ж ещё не оделась. Мы пока тут посидим, охранять будем.

Николай замер. Взгляд скользнул с Алёны на дом, где телефон всё ещё трезвонил. Слова Толи показались ему неожиданно рациональными. Он кивнул, резко, будто отдавая приказ самому себе:

— Ладно. Я быстро вернусь.

Калитка захлопнулась с гулким щелчком. Толян фыркнул, разваливаясь на стуле:

— Может, пока он там с телефоном воюет, мы пока продолжим? — Он бросил колоду на стол, карты рассыпались веером.

Семён развалился на стуле, его волосатая грудь вздымалась учащённо. Член, толстый и жилистый, лежал на бёдрах как дубина, синие вены пульсировали под кожей. Капли преякулята блестели на багровой головке, словно роса на грибе после дождя.

Толян, напротив, ерзал на краешке стула. Его худощавое тело казалось каркасом для нелепого «сокровища» — члена, длинного и толстого, как булыжник. Кожа на нём была бледной, почти синюшной, но яйца, густо поросшие редкими волосками, тяжело раскачивались при каждом движении.

Алёна отвела взгляд, но краем глаза ловила детали: как член Семёна пульсирует в такт дыханию, как головка Толяна наливается темнее. Алёна почувствовала, как горячая волна накрывает её с головой.

Её грудь тяжело вздымалась, соски затвердели до боли, а между ног пульсировало так, будто сердце сместилось туда. Влага стекала по внутренней стороне бёдер, оставляя липкие дорожки на коже

«Он мог остановить это. Сказать "нет", вытащить меня отсюда...» — пронеслось в голове, но мысль тут же разбилась о воспоминание: Николай, уходящий в дом, его спина — прямая, решительная, будто отрезавшая последнюю нить контроля. Он сам выбрал. Сам.

— Молчание — знак согласия, — Толян хрипло усмехнулся, швыряя колоду на стол. Карты рассыпались веером, прилипая к влажным пятнам от пролитого пива. Его пальцы, толстые и неуклюжие, схватили несколько карт, будто ловили рыбу голыми руками.

— Раз уж все голые — играем на желания. Кто выиграет — тот загадывает

Семён молча наблюдал, его член пульсировал в такт дыханию, оставляя влажные следы на крае стола.

Алёна опустила глаза на карты, но цифры плясали перед глазами. 22. Перебор.

— Эй, — Толян постучал бутылкой по столу. — Ты там с нами?

Она кивнула, чувствуя, как влага между ног пропитывает ткань стула. «Они оба видят.

Чувствуют. Николай...». Но мысль о муже теперь лишь разжигала жар. «Он хотел этого. Хотел, чтобы я...».

Семён швырнул карты на стол с глухим стуком. 21. Его глаза, тёмные и немигающие, впились в неё, словно фиксируя добычу.

— Моё желание... — он медленно обвёл языком пересохшие губы, — поцелуй.

Семён медленно поднялся, его тень накрыла Алёну, словно предвещая бурю. Он сел рядом с ней, обхватил её лицо ладонями, шершавые подушечки пальцев скользнули по её вискам, задержавшись на дрожащих ресницах.

— Не прячь глаза, — прошептал он, но Алёна уже закрыла их, будто пытаясь убежать в темноту. Его губы коснулись её рта сначала легко, как крыло мотылька, давая ей шанс отстраниться. Она не отодвинулась.

Тогда он повторил поцелуй — сильнее, увереннее, чувствуя, как её губы сами приоткрываются в ответ. Его язык скользнул вдоль её нижней губы, нежно, почти вопросительно, и Алёна невольно вдохнула, впуская его.

Они замерли так на мгновение — два тела, два дыхания, слившихся в такт. Потом Семён глубже наклонил голову, его руки опустились на её плечи, сжимая их с силой. Алёна вскрикнула в его рот, но звук растворился в поцелуе, ставшем теперь жадным, ненасытным.

Его язык исследовал каждый уголок её рта — медленно, методично, будто вспоминая вкус. Алёна неуверенно ответила движением, и он тут же поймал её язык своими зубами, слегка прикусив. От неожиданности она вцепилась ногтями в его волосатую грудь, но Семён лишь застонал в ответ.

Где-то рядом Толян засмеялся, стуча бутылкой по столу:

— Вот это да, Сёмыч! Давай, покажи класс!

Но Семён будто не слышал. Он оторвался от её губ, чтобы провести мокрым языком по шее, задержавшись на ямочке под ключицей. Алёна выгнулась, её пальцы бессильно скользнули по его спине, цепляясь за седые кудри.

— Так лучше? — он прошептал в её кожу, возвращаясь к губам. На этот раз поцелуй стал глубже, влажнее. Его руки скользнули под её бёдра, приподнимая с сиденья, и Алёна, потеряв опору, обвила его шею, чувствуя, как грубые волосы на его затылке впиваются в ладони.

Они дышали в унисон теперь, их языки танцевали тот же танец, что и в первый раз — но теперь без стеснения, без оглядки. Алёна забыла про Толяна, про Николая, про всё. Мир сузился до жара его губ, до вибрации его гортанного стона, до рук, сжимающих её так, будто хотели вдавить в себя. Лишь когда Семён наконец оторвался, оставив её губы опухшими и блестящими, она открыла глаза.

— Ну что, — Семён провёл большим пальцем по её нижней губе, смазывая слюну. — Как в первый раз, да?

Николай стоял у окна, ладонь прижата к холодному стеклу. Его ногти белели от напряжения, будто впивались в невидимую преграду. Он видел, как Семён притягивает Алёну ближе, как её пальцы цепляются за его волосатую грудь — не отталкивая, а принимая.

Толян, сидящий в стороне, похабно ухмылялся, поглаживая свой член, но Алёна даже не взглянула в его сторону. Всё её внимание теперь принадлежало Семёну.

«Она выбрала его...» — пронеслось в голове, но тут же поползла предательская мысль: «А если бы это был Толян?» Николай представил, как этот тщедушный мужик прижимает её к столу, и желудок сжался от отвращения. Но член, вопреки всему, дёрнулся. «Она бы не стала. Не с ним...»

Николай упал на колени, и в его мыслях было только «Что будет дальше?»

Восьмой кон.

После долгого поцелуя у Алёны всё плыло перед глазами — мысли спутались, пальцы дрожали, словно она играла сквозь туман. И всё же, даже в этом состоянии, она взяла своё — выиграла.

«Он хотел этого. Хотел, чтобы я...» — мелькнуло в голове, пока её пальцы, ещё липкие от предыдущих ласк, сжимали край стола. Николай где-то затерялся в доме, но его молчаливое согласие висело в воздухе, как запах дыма от мангала. «Ты сам подтолкнул, Коля. Теперь смотри, во что это вылилось».

— Ну что, Толян... — Алёна медленно раздвинула бёдра, обнажая розовую, блестящую от возбуждения щёлочку. «Хорошо, дам ему попробовать себя... немного». — Порадуй меня своим языком.

Толян, замер. Его лысина покрылась испариной, а взгляд метнулся к Семёну. Тот, развалясь на стуле, лишь провёл ладонью по своему волосатому животу. Член, толстый и жилистый, лежал на бёдрах как дубина.

Толян вскочил так резко, что стул грохнулся на пол. Его худое тело, покрытое каплями пота, сгорбилось перед ней. Пальцы, дрожащие и холодные, впились в её колени.

— Давай, лысый, — бросил Семён, сжимая свой член у основания. — Покажи, как ты умеешь лизать.

Толян прильнул губами к её промежности, и Алёна резко вдохнула. Его язык, шершавый и горячий, скользнул вдоль внешних губ. «Он даже не понимает, что это подачка...» — мысленно усмехнулась она, впиваясь ногтями в край стола.

— Ещё... — прошипела она, чувствуя, как влага стекает по внутренней стороне бедра.

— Не останавливайся.

Толян вжался лицом в неё, нос уткнувшись в лобок. Алёна зажмурилась, вспоминая, как Николай наблюдал за ней. «Ты разрешил... Ты хотел этого...» — её бёдра дёрнулись, когда язык Толяна нашел клитор.

— Вот здесь... — её голос сорвался, тело выгнулось дугой. — Кругами... Да, именно так...

Оргазм накрыл волной. Её тело выгнулось так, что спина оторвалась от стула, а грудь, вздымаясь, почти коснулась подбородка. Внутри всё сжалось — резко, болезненно-приятно, будто невидимая рука сжала её матку, а потом резко отпустила. Влагалище пульсировало вокруг пустоты, выпуская новые струи сока, которые Толян жадно глотал, прижимаясь губами к её дрожащему клитору.

— А-а-ах!.. — её крик сорвался в хрип, пальцы впились в волосы Толяна, прижимая его лицо ещё сильнее. «Кончаю... Кончаю на языке этого урода...» — мелькнуло в голове, но стыд растворился в волнах удовольствия.

Она чувствовала каждую ворсинку его щетины на внутренней стороне бедра, каждый неровный выступ языка, скользящего по складкам. Волны удовольствия били всё чаще — от копчика к затылку, заставляя пальцы ног судорожно скрючиваться. Толян, почувствовав её пик, заурчал, впиваясь зубами в нежную кожу лобка. Боль смешалась с наслаждением, и Алёна взвыла, чувствуя, как её тело разрывают противоречивые импульсы — оттолкнуть его или прижать ближе.

— Хватит... — выдохнула она наконец, отталкивая его дрожащей ногой. — Довольно...

Воздух в беседке гудел от тяжелого дыхания. Алёна, всё ещё дрожащая после оргазма, облокотилась на стол, её грудь вздымалась, а кожа покрылась мелкими мурашками. Толян, вытирая лицо, смотрел на неё с животной преданностью. Семён, не отрываясь, медленно тасовал карты, его пальцы сжимали колоду так, будто хотели её сломать.

— Хватит валяться, — бросил он, швыряя карты на стол. — Играем дальше.

Его голос звучал как скрежет железа. Алёна почувствовала, как между ног снова заныло — смесь боли и остаточного удовольствия. «Он злится... Злится, что Толян коснулся того, что считает своим», — мелькнуло в ее голове.

Игра уже не была просто развлечением — она превратилась в состязание, где каждый ход мог изменить всё, а победителя не было видно.