Середина июля, но ни от Кристины Ковальчик, ни от девчонок: Даши и Кати, нет ни писем, ни телеграмм, ни звонков, ни СМС. Впереди маячила осень, и наша мечта открыть частную школу с проживанием становилась все более эфемерной. Не мог же я один тянуть это ярмо? К тому Ада все тянула с лицензией.

Как-то неуютно мне было в пустом доме, стал потихонечку окучивать соседок на предмет «поговорить» вечером, но все какие-то старушки попадались, или настороженные летние дачники, которые смотрели на меня, как на надоедливого хорька.

Кристина вернулась перед ночным дождем, открыла дверь и сразу прошла на кухню, не снимая светлого пыльника. Я перестал жевать жареный хлеб и замер.

— Привет! – сказала Кристина, садясь за кухонный стол. – Чего ешь?

— Вот, хлеба нажарил. Чай. Бери, ешь.

Она устало положила руки перед собой на стол, немного помолчала, потом схватила кусок жареного хлеба и налила себе чаю. Откусила сразу половину и начала с хрустом жевать.

Я немного пришел в себя и счел необходимым поинтересоваться:

— Как родители?

— А?

— Как мама с папой?

— Ничего. Стареют понемногу.

— Как сама?

— Знаешь, устала. Все ехала, ехала. А ты?

— Наверное, лучше, чем ты. Я на месте, как коралловый полип. Хочу – ем, хочу – сплю.

Она, глядя в сторону и постукивая пальцами по клеенке, еще помолчала и вдруг сказала, словно ударила обухом по голове:

— Про школу надо пока забыть. Я все деньги оставила родителям.

Я хотел взять еще один кусочек хлеба, но так и замер с протянутой рукой.

— Вот так вот, значит, – еле выдохнул я. – Ну, ты... умеешь обрадовать...

— Я домик родителям купила, – сказала Кристина. – Пока в Белоруси на недвижимость цены низкие. А у тебя лицензия уже есть?

— Нет.

— Ну, вот видишь! – обрадовалась Кристина. – Все одно к одному!

— Да уж, – сказал я. – Тонко подмечено. И что теперь?

— Можно просто жить. Просто жить в Высоких Двориках. Как все живут. Знаешь, я спать пойду.

— Иди.

— А у тебя квартиранток нету?

Я уже жевал и только отрицательно помотал головой, нету, мол. И Кристина пошла наверх, в спальни. А я не пошел. Пусть помается. В конце концов, можно славно поспать на раскладушке в спальне. Я так и сделал. Только вот сон не шел.

Я уж ворочался, едва раскладушку не разломал, потом встал водички попить, не помогло. Затем вышел на веранду, сел в пластиковое креслице, пришиб не в меру ретивого комара на шее и неожиданно успокоился. А, может, действительно, ну ее, эту школу? С пислявыми девчонками-соплюхами и вожделеющими старшеклассницами. Можно ведь и так, как все?

Я откинулся в креслице, посмотрел в бездонное почти черное небо и замер, затаив дыхание, словно увидел Млечный Путь в первый раз. И таким ничтожным мне показалась вся эта возня вокруг школы, что я устыдился. А комары налетали волнами, словно пикирующие бомбардировщики, и пикировали на меня сотнями. Я замахал руками, вскочил и отступил на заранее подготовленные позиции в дом. Там повалился на раскладушку и быстро уснул...

Утром меня разбудили. Не Кристина, а Стружкин, огромный, загорелый, бодрый и веселый. Он стоял у раскладушки и тряс меня за плечо.

— Так, здравствуйте, Степан Петрович! Какими судьбами!

Я сел в кровати и протянул Стружкину руку. Он взял ее своей клешней и осторожно пожал.

— Да вот, мимо ехал, – замялся Стружкин.

— Ой, ли? – прищурился я.

— Это куда? – спросил Степан Петрович, показывая на две огромных пакета у своих ног.

— Оставьте пока. У вас дело, или как?

— Расширяемся мы. Дороги строить летом не выгодно, а за ремонт железнодорожных платформ можно хорошую деньгу срубить. Ремонтный бум у нас, понимаешь?

— Понимаю. Только не возьму в толк, мы-то здесь причем?

— Народу набрали, а поселить некуда. Мужиков мы по общежитиям распихали, а женщины – существа тонкие и нежные.

— Это строительницы-то нежные?

— Маляры-штукатуры. Это ж почти художницы!

— А сколько их?

— Аккурат десять. С бригадиршей.

— И Вы хотите, чтобы мы их поселили у себя?

— Да! Не задаром, конечно. Заплачу двумя траншами по пятьдесят тысяч. До и после.

— И во вре́мя.

Стружкин сморщился, словно ел лимон без сахара.

— Ладно.

— Тогда по рукам?

— По рукам.

— А в сумках что?

— Продукты. Это так, в подарок, – сказал Стружкин и уехал.

Кристина пришла, завернутая в полотенце и с мокрой головой. Была в душе. Подошла, ткнула ногой в тапке в одну из сумок. В ней зашуршало и глухо звякнуло.

— Стружкин?

— Да. Совратил?

— Почти. Квартиранток подсуропил.

— За сколько?

— За сто пятьдесят.

— Сколько их?

— Бригада. Десять штук.

— Надо было запросить двести. Ладно, пусть въезжают...

Раскомандовалась, подумал я, хотя имеет право, дом куплен на ее деньги.

— Пойду оденусь, – сказала Кристина и снова пошла наверх. А я включил ноутбук.

То ли ее время пришло, то ли домашние харчи, но Кристина за время отсутствия заметно округлилась. На смену упругим грудкам пришли груди, стал заметен живот, а вот волосы на лобке она сбрила совсем, непонятно зачем, хотя некоей невинности ей это добавило, но тайна, загадка «а что там?» исчезла совсем. Хотя...

Я освободил своего воспрявшего духом «молодца» из теснины штанов, словом, как в «Интенационале», добудем мы освобожденья своею собственной рукой. И почти добыл, но помешала Кристина. Ни спрятать член обратно, ни прикрыться я не захотел.

— Дрочишь, что ли? – недовольно сморщив носик, спросила она. – А на кого?

— На тебя, – продолжая мастурбировать, ответил я. – Ты такая обольстительная!

Я свободной рукой развернул к ней ноутбук и показал сделанную запись.

— Я поставил в спальнях микрокамеры и подключил простейший коммутатор, – сказал я. – Надо было чем-то заняться в твое отсутствие, кроме порнухи.

— Вижу, – чуть врастяжку сказала Кристина, внимательно глядя на экран. – Тебе не кажется, что я немного потолстела?

— Если только чуть-чуть, – ответил я. – Самую малость. Только теперь придется лифчик носить.

— Ну, вот еще! – сказала Кристина, задирая блузку. – Если только зимой для тепла.

— Может, отсосешь? – все увеличивая темп дрочки, спросил я. – Ты еще не наказана за отсутствие.

— Ну, вот еще! – снова сказала Кристина. – Если только между сисек...

Я широко расставил ноги, а она присела и сдавила руками мой член между грудей.

— Ты, мать, все-таки потолстела, – заметил я и понял, что сейчас кончу.

И кончил, забрызгав ее личико перламутровыми каплями.

— Тьфу, гадость! – недовольно промолвила Кристина. – Опять умываться!

— Необязательно! – сказал я, переводя дух. – Белок стягивает кожу, закрывает поры и предотвращает образование угрей.

— У меня нет угрей, – ответила Кристина, поднимаясь с колен. – И никогда не было. Надо бы вместо душевой кабины поставить ванну.

Кажется, жизнь налаживается, подумал я, пряча в штаны опавший член. А еще я вспомнил, что еще не завтракал. И Кристина не завтракала. Хлеба, что ли пожарить?

Я подхватил тяжеленные сумки Стружкина и потащил их на кухню. Там я понял, что хлеб точно жарить не буду. Сумки опорожнил и оценил их содержимое: семга, нерка, севрюга, ветчина, буженина, какое-то вино с иероглифами, хлеб – белый и черный. Недели две можно из дома не выходить. Я налил граммов по пятьдесят темно-красного вина, чуть отпил: вроде прилично. И наделал бутербродов, себе и Кристине.

Подошла Кристина. Она сняла маечку, уделанную моей «струей бобра» и надела старую гавайку с закатанными рукавами. Шортики на ней были прежние.

— Ух, какое богатство! – воскликнула Кристина, хватая сразу два бутерброда – с бужениной и ветчиной. – И винцо! Это тебе не белорусская картошка с репой и самогоном!

— Давай лучше выпьем за картошку, – сказал я, поднимая одноразовый стакан с вином. – Именно она не дала умереть с голода нашим предкам.

— Каким предкам?

— Твоим и моим.

— Тогда и за предков! – сказала Кристина. – Выпьем не чокаясь.

Она опустошила свой стаканчик, почмокала, поцокала языком, потом взяла бутылку.

— Неужели китайское?

— А хрен его знает, – ответил. – По второй?

— А ты в нирвану не впадешь?

— А мы полбутылки выпьем, остальное оставим. Тогда минует меня чаша сия.

— Тогда ладно. Наливай.

Без макияжа она была совсем своя, такая простая, как деревенская женщина. Я пил, ел и смотрел на Кристину, словно видел ее в первый раз. Я не знаю, чего там азиаты подмешали в вино, только член в штанах уже не помещался. И она это поняла, а, может, тоже вино подействовало, только Кристина посерьезнела, встала из-за стола и схватила меня за руку. «Пойдем скорее, что-то мне невтерпеж!», – вдыхая ртом, сказала она.

Мы поднимались по лестнице, оставляя одежду на ступеньках, Кристина шла впереди, а я смотрел на ее крепкие ягодицы и надрачивал член, который и так был надут до невозможности. Я втолкнул Кристину в одну из спален и обрушился на нее, тыча членом между раскинутых стройных ног. Она дрожала и шептала: «Скорее, скорее!», а когда я вошел, ее выгнуло дугой.

— А-а-а! – закричала Кристина – Еби меня, парень! Засаживай глубже, и шевелись, шевелись!

Когда я, старательно и ритмично, двигался внутри Кристины, она, кажется, перебрала все гласные русского алфавита: кряхтела на «ы», стонала на «о», выла на «у», а когда ее, наконец, затрясло, она замолчала, глядя невидящими глазами в низкий потолок спальни. Я кончил раз, не вынимая члена, кончил другой, а, когда в полном изнеможении упал на сбившиеся простыни рядом с Кристиной, выпустил, словно зенитный пулемет, дробную струю вертикально вверх.

— Ну, ни фига себе! – восхищенно сказала Кристина, разглядывая ладонь с нашими соками. – Ты сегодня был в ударе!

— Это вино! – уверенно сказал я. – Китайцы или корейцы! Ты случайно не разбираешься в иероглифах?

— Случайно нет, – ответствовала Кристина. – Но вино мы сегодня пить больше не будем. Ты мне всю лоханку разворочал! Пошли в душ.

Кабинка нашего душа была слишком узкой, чтобы в не поместиться вдвоем, и я пропустил Кристину первой. Все-таки женщинам нужно мыться чаще.

— Ну, наверное, не заметил, – сказала Кристина, густо намыливая щель. – Что я побрила себе волосы?

— Как же, не заметил! – проворчал я. – Ты стала похожей на малолетку.

— А ты когда-нибудь их драл?

— Нет. Я не маньяк-педофил, это, во-первых, а во-вторых, не вижу смысла потому, что полового чувства у них ни на грош, одна боль. Организм еще не готов для секса.

— Значит, мне обрастать обратно? – спросила Кристина, смывая с себя обильную пену.

— Конечно. Волосы на лобке – признак зрелости.

— Тогда заходи, ополосни член, – сказала Кристина, старательно вытираясь полотенцем.

Она не ушла, стояла и смотрела, как я, залупнувшись, намыливал головку мягкого до противности члена, гибкий ствол и отвисшую мошонку. Бедный усталый «хобот» дернулся, но не окреп. Тогда я, наскоро ополоснувшись, выключил воду, вышел из душа, оставляя мокрые следы на полу, отобрал у Кристины полотенце и осушил свои причиндалы. И лишь потом задвинул крайнюю плоть на место.

— И что делать будем? – спросил я у Кристины.

— А что ты предлагаешь?

— Пошли в спальню.

— Как, опять?

— Посмотрим, как бригаду разместить. Их десять, а спален восемь.

70222   34 134   +10 [16] Следующая часть