![]() |
![]() ![]() ![]() |
|
|
Новые соседи Категории: Измена Автор:
Kazuo
Дата:
17 июня 2025
![]() Май. Почти год спустя. Весна в этом году пришла неожиданно тепло. Земля подсохла рано, трава выстрелила за пару дней — свежая, ярко-зелёная, с тем запахом, который бывает только в мае: смесь дыма, пыльцы и первой ночной влаги. Семён сидел на крыльце, курил. Дом стал тише. Пустой участок через забор — долго стоял мёртвым. После того, как Алёна собрала вещи и уехала, словно вытравив из воздуха запах себя. Он уже привык к этой тишине. А сегодня — оживилось. С утра к дому подъехала старая «октавия». Грохот, багаж, крики, возня. Молодая пара — вроде бы простые, но что-то в них сразу зацепило. Особенно — она. Семён заметил её не сразу. Сначала — звук шагов. Потом — смех. Звонкий, как у школьницы, и при этом... грудной. Потом — силуэт между деревьями. Девушка вытаскивала из багажника сумки. Высокая. Волосы — светло-русые, тёплые, убраны в хвост. На ней — футболка, короткие шорты, ноги длинные, кожа уже загорелая. Грудь под тканью — тяжёлая, видна даже издали. Она наклонилась за пакетом, и Семён вдруг поймал себя на том, что не дышит. А потом — обернулась. Не в его сторону. Но взгляд зацепился. На секунду. Почти ничего. Но хватило. Семён втянул сигарету и хмыкнул: — Ну привет, соседка... Муж — тем временем — суетился у капота. Ниже ростом, пузатый, с усами. Майка на пузе вздута, сзади торчат семейные трусы. Ругался вслух, что-то материл, копался в багажнике, швырнул канистру. Семён смотрел, не отрываясь. Не на него, конечно. Прошло минут сорок. Семён уже допивал третью кружку чая — на пиво было рано, но привычка сидеть на крыльце осталась. Солнце припекало в плечо, воздух уже не пах влагой — теперь чувствовалась пыль и жар. На соседнем участке, под верёвкой, появилась она. Развешивала бельё. Обычное — футболки, шорты, полотенце. И — белый лифчик. Кружевной, с широкими чашками. Плотный, тяжёлый. Точно не декоративный — тот, что держит настоящую грудь. Она повесила его последним, аккуратно, чуть встряхнув. Лямки слегка закачались, ткань повисла в полупрозрачной тени, а ветерок подхватил чашку — та дрожала, будто дразня. Семён закурил, не отводя глаз. Улыбнулся уголком рта. — А что если... — пробормотал сам себе. Глубоко втянул дым. Мысль не оформилась. Но что-то внизу живота уже шевельнулось. Воспоминание? Азарт? Старое, почти забытое чувство, когда ты не просто смотришь — а прицеливаешься. Пока муж её снова копался в багажнике, чертыхаясь из-за замка на бардачке, Вера случайно — или нет — перекинула взгляд через изгородь. Мельком. Но задержалась. На секунду. Может, меньше. Хватило. Семён усмехнулся. Медленно сплюнул в траву. Поднялся, вытянулся, чувствуя, как футболка натягивается на плечах. Весна начиналась. И он знал — всё ещё впереди. Соседка развешивала бельё — быстрыми движениями, без суеты. Майки, полотенца, пара шорт. Последним — белый кружевной лифчик. Повесила аккуратно, прищепкой за лямку. Ветерок подхватил чашку, ткань закачалась, будто дразня. — Здрасьте, — раздалось из-за кустов. Голос — низкий, хрипловатый, спокойный. Она обернулась. У изгороди стоял мужчина. Высокий, крепкий, с седыми волосами и загорелым лицом. В одной руке — сигарета. Рубашка нараспашку, шорты, ноги босые. Смотрел прямо, но без наглости. — Здравствуйте, — отозвалась Вера, чуть прикрыв глаза от солнца. — Я — Семён, — кивнул он. — Тут живу. Так сказать, сосед. — Вера, — коротко ответила она. — А мы сегодня только въехали. — Ну... добро пожаловать, — сказал он, вытянув сигарету в сторону, чтобы дым не шёл на неё. — Если что — спрашивайте. Где почта, где магазин, у кого куры куда лезут. Мест тут много, но нормальных людей не так чтоб... Он хмыкнул, не договорив. — Спасибо, — спокойно кивнула Вера. — Пока пытаемся хоть сумки разобрать. — Если нужна помощь — починить, откопать — маякните. Я тут почти всё знаю, — добавил он, пожимая плечами. — Соседи у нас не кусаются. Ну, почти. Вера чуть улыбнулась. Без зубов, просто уголками губ. Но взгляд задержала. — Хорошо. Учтём. Семён кивнул. Снова сделал шаг назад. — Ладно, не мешаю. Увидимся. Развернулся и пошёл к своему крыльцу. Спина прямая, шаг размеренный. Не оборачивался. А Вера осталась стоять у белья, глядя ему в след. И впервые за день — задержала взгляд чуть дольше, чем надо. ........................................ Спустя несколько дней. Ближе к вечеру воздух стал мягче. Тени вытянулись, солнце сбавило обороты, но земля всё ещё хранила дневное тепло. Птицы замолкли, трава перестала шевелиться — вечер замирал, как перед чем-то. Семён вышел во двор в майке и старых шортах. В одной руке — миска с мясом, в другой — связка шампуров. Мясо он замариновал ещё с утра: свиная шея, лук, уксус, немного аджики и чёрного перца. Всё настоялось как надо — сока много, цвет насыщенный, запах уже в самой миске был такой, что слюнки тянуло невольно. Он сел на скамейку у мангала, открыл пиво, глотнул, выдохнул. Потом достал первый кусок — жирный, тёплый на ощупь, — и начал нанизывать. Делал это спокойно, точно, без спешки. Как умеет только тот, кто не угощает, а кормит. Шампур за шампуром. Мясо ложилось плотно, с шуршанием лука и хлюпаньем маринада. Потом — угли. Уголь тёмный, с лёгким пеплом, но тепло — крепкое, ровное. Он поставил первые шампуры, проверил жар и сел обратно. Запах пошёл сразу. Плотный, пряный, с дымком. Жар поднимал сок, он капал на угли и шипел. И с каждым шипением — в воздух поднималось что-то первобытное. Мясо. Огонь. Мужик во дворе. Семён втянул носом, кивнул сам себе. Пиво допил, открыл второе. Спина у него блестела от жара. Живот под майкой чуть вздулся. Руки — волосатые, крепкие. Смотрел на мясо, как на дело, а не на еду. А запах уже шёл по округе. Сквозь изгородь, между деревьями, по траве, по забору. Лёгкий ветер разносил его в сторону соседей. И на том дворе — тот, что напротив — зашевелились. Щёлкнула дверь. Раздались голоса. И среди них — её смех. Звонкий, грудной. Семён не обернулся сразу. Только ухмыльнулся чуть, тихо. Семён поставил последние шампуры на мангал и вытер руки о тряпку. Жар шёл ровный, мясо шкворчало — корочка уже начинала прихватываться, запах становился плотнее. Он допил пиво, выдохнул и пошёл к забору, потягиваясь в движении. Через изгородь мелькнули силуэты — сосед ходил по двору с бутылкой, что-то бурчал, искал сигареты. Семён поднял голову, громко, но спокойно крикнул: — Сосед! Усач обернулся. Остановился, глянул через щель в заборе. Семён кивнул: — Здорова. Я — Семён. Сосед ваш. — А, понял, — ответил, подходя ближе. — Юра я. — Ну вот, познакомились, — усмехнулся Семён. — Слушай, я тут шашлычки поставил, мясо знатное, да и водочка в морозилке не скучает. Если не против — подходите. По-соседски, без церемоний. Юра вскинул брови. Втянул носом воздух. Запах мяса ударил сразу — дым, специи, соки. — Уф... заманчиво, конечно. А то мы как раз ужин ещё не начали. — Вот и повод не начинать, — усмехнулся Семён. — Мясо — горячее, водка — холодная. Заходи, если что. Юра крикнул в сторону дома: — Вера! Тут сосед зовёт на шашлыки. И водочка у него там! — Сейчас подойду, — откликнулась она. — Ну всё, считай иду, — сказал Юра, хлопнув ладонью по забору. Семён коротко кивнул и пошёл обратно к мангалу. Спокойно. Уверенно. Гости были в пути. А ему — только дожарить. Семён успел перевернуть шампуры, жир начал капать на угли. Дым пошёл гуще, запах стал терпким, мясным. В такие моменты даже воздух будто слипается — настолько всё пахнет едой и жаром. Шаги по траве — он услышал ещё до того, как увидел их. Юра шагал первым, в майке, с бутылкой пива в руке. За ним — Вера. Она шла медленно, в светлой майке и шортах. Волосы собраны в хвост, пряди выбились, приклеились к вискам. Кожа — загорелая, но свежая. На фоне вечернего света казалась ещё теплее. Семён взглянул на неё бегло, ничего не показал лицом. Только кивнул: — Ну, добро пожаловать. Проходите. Не на приёме, но и без фанеры. Юра рассмеялся: — Да ты чё! Нам бы только мясо и чарку. — Мясо будет. А чарка — вот, — Семён указал подбородком на стол, где уже стояла бутылка, рюмки, нарезка. Всё по-простому. Они присели — Юра на лавку, Вера — рядом, но чуть в стороне. Села на край, выпрямив спину. Локти положила на колени, взгляд — на мангал. Не говорила ничего. Только слушала. — У тебя тут как на даче у брата, — сказал Юра, оглядываясь. — Только тише. — Потому что брат, наверное, сам шумит, — хмыкнул Семён. — А тут всё по воздуху. Он подцепил кусок с шампура, сдул, отдал Юре. — На пробу. Юра взял. Горячий. Обжёг пальцы, но откусил. Замер. — О... мать моя женщина. Семён усмехнулся, налил в рюмки. Свою не тронул, просто протянул Юре. — За знакомство? — Конечно, — поднял тот, чокнулся. — Ну, теперь ты наш человек. Вера взяла свою рюмку, но не выпила. Просто держала в пальцах, тёплых, с короткими ногтями. Смотрела на мясо. Потом — на Семёна. На секунду. Не в упор. Скользнула взглядом — но заметно. Семён поймал этот взгляд. Не ответил. Только перевернул шампур. Шашлык дожаривался. А между ними — только начинало пахнуть дымом. Они ели медленно. Не спеша. Мясо было сочным, с дымком, с лёгкой корочкой. Семён жарил, как умел — не «для фото», а как для себя. С хрустом, но чтоб внутри мягко. Вера сидела чуть в стороне, ноги поджала, рюмку держала, но не пила. Смотрела то на стол, то в огонь, то исподлобья — на обоих. Юра быстро освоился. Говорил много, громче, чем надо. Пиво пил после рюмки, закусывал хлебом с луком, чавкал слегка. Но в голосе не было злобы, просто — такой человек. Семён слушал больше, чем говорил. Кивал, поддакивал, вставлял короткое «угу», «ясно», «бывает». Смотрел на мясо. Но слышал всё. Юра рассказывал, как в городе работал — в охране, потом в снабжении. Всё «на складах да с бумагами». Смешно махал рукой, когда говорил про бывшую жену — «та ещё штучка». Говорил, что с Верой всё спокойно: — Без истерик. Без вот этого бабского. Живём, как люди. Она у меня не капризная. Пашет, как лошадь, и не ноет. А я за ней, как могу. Говорил с уважением. Грубовато, но честно. Иногда посматривал на неё с ухмылкой — как бы между делом. Она не реагировала. Сидела молча, будто её это не касалось. Семён видел — привыкла. Юра рассказывал, как копили на участок. Что у города устали. Что решили жить «на земле». Про ремонт, про кран, который течёт. Про работу: — Сейчас пока так, туда-сюда. Подвожу, помогаю, что предложат — то и беру. Без понтов. Главное — чтоб Вера рядом. А всё остальное — наживное. Семён слушал и кивал. В какой-то момент налил себе рюмку, выпил. Положил кусок мяса в рот. И только потом — негромко, почти мимоходом — заговорил сам. Семён слушал молча. Мясо переворачивал точно, не торопясь. Пил мало, говорил ещё меньше. Но когда очередь дошла до него, заговорил — просто, без напускного: Живёт тут давно. С детства. Дом старый, ещё от родителей. Мать умерла давно, отец тоже. А жена... Жена — умерла пару лет назад. С тех пор — один. Сын есть. В городе. Фотограф. Умный, талантливый. На себя работает. Почти не приезжает — «своя жизнь у него». Семён не жалуется. Понимает. Только вот, когда тишина в доме глухая — даже холодильник звучит, как шаги. Работает по мелочи: стройка, покос, где позовут. Летом — на земле, осенью — в сарае. А зимой, если не прижмёт, просто сидит. Говорил спокойно. Как о погоде. Но у Веры, пока он рассказывал, рука с рюмкой чуть замерла. Она смотрела в огонь. Но слушала — уже не как соседка. Они сидели уже почти в темноте. Мангал догорал. Последние угли потрескивали, изредка вспыхивая под остатками жира. В воздухе — запах дыма, мяса и сырой травы. Солнце ушло. Остался только густой, влажный вечер. Юра, развалившись на лавке, закурил. Пиво почти не лезло, глаза слипались. Он шумно потянулся, встал, хлопнув себя по животу. — Ладно, я в дом. Ноги уже не чувствую. Спасибо, мужик, накормил как царя. Семён кивнул: — Бывай. — Вера, ты как? — Сейчас подойду, — сказала она просто. Юра ушёл. Дверь хлопнула. Зашуршали шаги по гравию, потом — тишина. Вера осталась сидеть. Рюмка — нетронутая. Волосы растрепались, один локон прилип к щеке. Она убрала его медленным движением. Смотрела на остатки огня. — Помочь убрать? — спросила. Тихо. Без взгляда в его сторону. Семён пожал плечами: — Если хочешь. Она встала. Подошла ближе. Начала складывать пустые тарелки, поднимать хлеб, стряхивать крошки с клеёнки. Двигалась молча. Не суетилась. Просто делала. Семён собрал шампуры, выложил на край стола, отнёс в таз. Потом вернулся и встал рядом. Они молчали. Не потому что нечего было сказать — потому что впервые никто не мешал молчанию. Она подала ему тарелку. Их пальцы коснулись. Мягко, почти невесомо. Он не отдёрнул руку. И она — тоже. — Спасибо за вечер, — сказала она наконец. Не как гость. Как женщина. — Всегда пожалуйста, — ответил он. Голос чуть ниже, чем обычно. Она задержала взгляд. На секунду. Потом взяла чашку, отвернулась и пошла к дому. Семён стоял, не двигаясь. Смотрел ей в спину. Она ушла. Но запах её кожи остался. И он знал — это только начало. ..................................................... Прошло пару дней. Дождей не было, но небо хмурилось с самого утра. Воздух стал прохладнее, пахло сырой землёй и травой, которой давно не косили. Юру не было видно. Утром он уехал, сказав, что «надо мотнуться к Пашке, там тачку перегнать». Вера осталась одна. Целый день шуршала на участке — полола грядки, развешивала бельё, таскала что-то по двору. Вокруг — тишина. Только иногда хлопала дверь сарая у Семёна. Ближе к вечеру она вышла к забору. На ней был домашний сарафан на тонких бретелях, распахнутый по бокам. Волосы — собраны, лицо чуть усталое, руки в земле. Пахло кожей, солнцем, мылом. Семён был во дворе — сидел на корточках, что-то чинил у теплицы. — Семён! — окликнула она, негромко, но с уверенностью. Он поднял голову. Встал. Подошёл к изгороди. — Слушаю. — Извини, можешь на минутку зайти? У нас там кран в ванной сорвало. Я перекрыла воду, но он капает всё равно... Я не очень понимаю, что там. Сказала спокойно. Без просьбы в голосе — просто как человек, который знает: или сама будет возиться, или позовёт того, кто умеет. Семён кивнул: — Сейчас возьму ключ. Через пару минут он уже был у них в доме. Прошёл босиком по линолеуму, она показала на дверь. Внутри — ванная. Светлая, простая. В углу — капли на полу, полотенце, ведро. Семён склонился под раковину, подтягивал соединение, крутя ключом. Сантиметр за сантиметром. Работал молча, сосредоточенно, но в какой-то момент — чуть повернул голову. И тогда увидел. Сарафан, тонкий, домашний, сдвинулся, когда она наклонилась слегка вперёд — чтобы придержать ведро. Ткань поднялась. И перед ним — её ноги. Длинные, загорелые, с мелкими царапинами от травы. Бёдра — плотные, сильные, и между ними — мягкая тень. Сарафан не скрывал почти ничего. Ни формы, ни изгиба, ни того, что под ним — только голое тело. Он замер на долю секунды. Не дышал. Видел всё. До самого верха. Глаза соскользнули вверх — по внутренней стороне бедра, по тугой линии ягодиц под лёгкой тканью. Виднелась тень, очертание, и в этом не было кокетства. Она просто стояла. Он отвёл взгляд. Медленно. Не рывком — просто вернулся к крану, как будто ничего не заметил. Но руки стали тяжелее. И внутри что-то пошло волной — низкой, горячей, не терпящей слов. Вера молчала. Не двигалась. Может, не заметила. А может — знала. Закончив с работой он отодвинулся от раковины, выпрямился. Вера всё так же стояла рядом. Он поднялся медленно — и вдруг понял, насколько близко они оказались. Почти вплотную. Лицо к лицу. Она чуть выше, он — массивнее. Сарафан касался его руки. Она не сделала ни шага назад. Свет в ванной — холодный, прямой. Он падал сверху и подсвечивал её ключицы, шею, мягкий изгиб между грудью и подмышкой. Ткань сарафана слегка просвечивала. Сквозь неё — намёк на соски, тень от живота, линия, уходящая вниз. Семён стоял прямо. Смотрел на неё. Не жадно. Не голодно. Просто — в упор. Без улыбки. Без фразы. Как мужчина, который видит женщину. Она подняла взгляд. В глаза. И не отвела. Ни на секунду. Тишина заполнила всё. Был слышен только капающий кран где-то в глубине трубы. И собственное дыхание. Он мог бы сказать: «Готово.» Она могла бы сказать: «Спасибо.» Но никто не сказал ничего. Пауза длилась чуть дольше, чем нужно. Не неприлично. Но достаточно, чтобы всё стало ясно. Потом она чуть опустила глаза, сделала полшага в сторону — и пошла на кухню. Семён остался стоять. Спина напряглась. Дыхание было ровным. Но внутри — всё гудело. На кухне пахло чем-то липовым — чай заваривался в прозрачной кружке. Скатерть — старая, с пятном в углу. Окно приоткрыто, в проёме тянет вечерним воздухом. Из угла щёлкает холодильник. Вера поставила перед ним кружку. Сама села напротив. Без суеты, не как хозяйка — как человек, который просто устал за день и хочет немного тепла. Они пили молча. Горячий чай немного обжигал губы. Было спокойно. Через какое-то время она сказала: — Я за Юру вышла, когда мне двадцать было. Голос — низкий, ровный, чуть охрипший. Как у тех, кто много молчал. — Не по любви. По... я не знаю. По тишине, наверное. Хотелось, чтоб спокойно было. Он был старше, с машиной, с работой. Не пил. Не бил. Не бегал. Всё ровно. Всё «как надо». Семён не перебивал. Только кивнул едва заметно. Вера продолжила, глядя в кружку: — Мне казалось, это и есть счастье. Когда тебя не обижают. Когда холодильник полный. Когда никто не орёт. А потом оказалось — просто... пусто. Не плохо. Не страшно. Просто ничего. Ни жара. Ни холода. Она улыбнулась криво. Почти устало. — Он не плохой. Просто... не мой. Мы живём рядом, но не вместе. Понимаешь? Семён смотрел на неё. Спокойно. Но видел — глаза у неё не холодные. Просто долго не смотрели в кого-то всерьёз. — А назад дороги нет. И вперёд тоже вроде нет. И вот сидишь... пьёшь чай... и думаешь — а может, я зря так рано сдалась? Она замолчала. Сделала глоток. Откинулась на спинку стула. Ветер шевелил прядь у виска. Глаза её были спокойные — не стеклянные, не пустые. Просто тихие. Как у человека, который долго что-то носил в себе, и только что — отпустил. Хоть немного. Семён смотрел на неё. Не улыбался, не жалел. Просто смотрел, как на живую женщину. Не соседку. Не жену кого-то. Женщину. Он встал. Медленно, без резких движений. Подошёл к двери, взялся за ручку. Но не открыл. Обернулся. — Я тут... пирог собрался печь, — сказал он тихо. — Тесто завёл, начинку нарезал. Только руки мужские — они, знаешь, как топором. А ты, если хочешь — помоги. Будет, как у людей. Голос у него был почти равнодушный. Почти. Но в каждом слове — была пауза. И приглашение. Не на пирог. На тепло. На продолжение. Вера подняла на него взгляд. Не сразу. Помолчала. И потом — едва заметно кивнула: — Ладно. Почему бы и нет. Она пришла ближе к вечеру. Не сразу. Дала паузу — пару часов. Как будто просто пошла домой, убрала со стола, умылась, постояла у окна. Но потом — вышла. Без звонка. Без слов. Просто подошла. Семён услышал шаги ещё до того, как она постучала. Открыл дверь, не удивляясь. — Ну что, — сказала она. — Печь будем? Он кивнул. Отступил, пропуская внутрь. На кухне было тихо. Стол чистый. Ни муки, ни миски, ни скалки. Она остановилась у порога, провела взглядом по столу. Потом — на него. Он смотрел спокойно. Ровно. Но в глазах — не было обмана. Тесто — не заводили. Никогда не собирались. Она прошла к столу, прислонилась к краю бедром. Провела ладонью по столешнице. — Тут, значит? — спросила. Тихо. Без улыбки. Семён подошёл ближе. Не спешил. Руки у него были тёплые, сильные, пахли деревом и дымом. Он встал напротив. — Тут, — сказал он. — Если ты — правда хочешь. Она не ответила. Только подняла на него глаза. В них не было просьбы. Была — готовность. Он подошёл вплотную. Не касался. Ждал. А потом — коснулся. Сначала плеча. Потом ключицы. Потом — медленно, обеими руками, провёл по талии, ощутил под пальцами всё, что нельзя было трогать, но давно хотелось. Она не дрогнула. Тесто — тёплое, живое, податливое. Но с характером. Семён стоял напротив неё. Близко. Тепло от тела чувствовалось, будто между ними не воздух, а мягкая ткань. Вера не двигалась. Только смотрела — ровно, уверенно, чуть снизу вверх. Он поднял руку, медленно коснулся её плеча. Сарафан держался на тонких бретельках. Провёл пальцем по одной — тёплая, натянутая, как струна. Аккуратно — сдвинул. Та съехала с плеча, повисла на руке. Потом — вторая. Сарафан опустился почти сам. Лёгким движением она помогла и ткань скользнула вниз. По бокам, по бёдрам, по коленям. Упала к ногам. Тихо. Без звука. Свет из окна падал сбоку, выделяя её фигуру мягкими тенями. Тело — настоящее. Не девичье, но живое. Живот — мягкий, не плоский, но собранный. Бёдра — широкие, с округлым переходом. Ноги — длинные, с лёгкой мышцей по внутренней линии. Грудь — тяжёлая, полная. Не натянутая вверх, а висящая с мягким весом. Соски — тёмно-розовые, крупные, втянутые внутрь. От малейшего взгляда — уже твердеют. Ареолы широкие, с бархатистой текстурой. На ней оставались только трусики. Простые, светлые, с тонкой резинкой. По телу — мягко, плотно, почти сливаясь с кожей. На фоне наготы — они казались особенно интимными. Почти ненужными. Но именно поэтому — заметными. Семён сделал шаг. Плотный, уверенный. Подошёл вплотную. Ладони положил ей на бёдра. Потом — медленно, почти с медитативной точностью — провёл вверх, по талии, по рёбрам. И только тогда — взял её грудь в руки. Она была горячая. Живая. Податливая. Не игрушка — полноценная тяжесть тела, открытая мужчине. Семён сжал её ладонями снизу — бережно, но с силой. Пальцы прошлись по бокам, по краям ареол. Большие, жёсткие руки — и мягкая, тёплая плоть внутри. Она чуть выдохнула — не стон, не вздох. Просто дыхание сжалось в горле. Он наклонился ближе. Лоб — к её лбу. Щека — к щеке. И только тогда — коснулся губами. Сначала — медленно, в уголок. Потом — чуть глубже, полнее. Она раскрылась сразу. Целовалась так, будто знала — это надолго. Или впервые. Или слишком поздно. Именно поэтому — как в последний раз. Он держал её за грудь. Массировал, вжимал, чувствовал. Она — прижалась к нему животом, бедром, грудью, не убирая рук. Поцелуй тянулся. Как и тишина в этом доме. 10487 76 60 Комментарии 10
Зарегистрируйтесь и оставьте комментарий
Последние рассказы автора Kazuo![]() ![]() |
© 1997 - 2025 bestweapon.one
Страница сгенерирована за 0.009936 секунд
|
![]() |