Районный агроном был краток.

— Вы – люди сознательные, колхозники, не единоличники. А потому приведу лишь некоторые «за». Урожай в сухом зерне в штате Миссури составляет до четырехсот центнеров с гектара. О зеленой массе для пользы скотоводства я уж не говорю. Сделаете силосные ямы, и будет ваш скот тучен. И не надо будет снимать солому с крыш. Впрочем, никто вас принуждать не станет. Я правильно говорю?

Агроном покосился на секретаря райкома, тот – на председателя.

— Не станет, – подтвердил районный секретарь. – А за низкие урожаи зерновых спросим со всей партийной строгостью.

— А климат, климат у них какой, у этих американцев? – опомнился председатель. – У нас, то засуха, то дожди, то морозы.

— Ну и что? – ответил агроном. – Даже если снимете по двести центнеров с гектара да силоса заложите на зиму. Вы только вдумайтесь в эту цифру! Двести! А не двадцать и не пятнадцать, как в прошлом году по пшенице.

Председатель в задумчивости почесал потылицу.

— Так площадей нету, все занято.

— Расчистите гари, – сказал секретарь. – Пару тракторов под это дело мы вам подкинем.

Председатель перестал чесаться и засиял.

— Трактора – дело хорошее, нужное!

— А кукуруза – дело государственное, – строго сказал районный секретарь. – Ты хронику видел?

— Видел.

— Початки видел?

— Ну, видел.

— Словом, кончай кочевряжиться, как разборчивая девка, расчищай гари, а семян мы тебе подкинем. И материалы для клуба. Молодежь-то не разбежалась еще?

— Да вроде нет.

— Вот то-то.

Секретарь попрощался, вышел из правления, и вскоре его «Газик» заревел мотором. Остались агроном из района и председатель колхоза.

— Завтра я к соседям нагряну, - сказал агроном. – Где у вас переночевать можно?

— Пошли к Матрене с дочкой, – ответил председатель. – У них завсегда Дима-лектор квартирует. Так что дело привычное. Я провожу.

Они оделись, вышли на улицу. Хоть и весна, но ночами мороз еще пощипывал. Председатель поднял воротник полушубка, агроном натянул кепку на самые уши.

— У Матрены будете, как у Христа за пазухой, и тепло, и светло, и на полном пансионе, – хмыкнул председатель. – А я им пару трудодней запишу.

— А собаки у них нет? – заинтересованно спросил агроном. – Недолюбливают меня собачки.

— Кот у них есть, здоровущий, Степаном звать. Он у них заместо собаки.

— Кот – ладно, с котом мы поладим, – уверенно сказал агроном.

Замерзшие лужи льдисто хрустели под сапогами агронома и бурками председателя, сверху смотрели любопытные звезды.

— Ну, вот и Матренина хатка! – довольно сказал председатель.

Он постучал в низенькую дверь.

— Матрена Егоровна! – закричал председатель. – Я тебе постояльца привел!

В окошке мелькнуло женское лицо, мелькнуло и пропало. Звякнула щеколда, и дверь распахнулась. На пороге возникла дородная женщина в длинной белой рубахе, валяных черных опорках, и клетчатой шали. В руке она держала керосиновую лампу.

— Так я пошел, – сказал председатель. – Вы уж как-нибудь тут сами.

— Заходите скорее, – проворчала женщина, кутаясь в шаль. – Неча хату выстуживать.

Она осмотрела агронома с головы до ног и отступила в сторону. Он вошел, и Матрена Егоровна снова заперла дверь на задвижку.

Агроном скинул кепку, снял полушубок, повесил все на крюки и одернул пиджак.

— Сапоги снимайте. – сказала Матрена. – Чисто у нас.

Она, шаркая опорками по выскобленному до белизны полу, прошла в горницу, а агроном, стоя и опираясь на стену, долго корячился, снимая тесные сапоги. Потом все-таки снял, размотал байковые портянки, повесил их на голенища. Звонко шлепая босыми ступнями, агроном прошел в горницу. Матрена в шали на плечах, стянутой на груди узлом, стояла возле стола и ждала. И агроном стоял, поджимая холодные пальцы.

Матрена Егоровна куда-то ушла и вернулась с парой кожаных на меху тапочек.

— Чирики надевайте. Не лето.

Он надел, и ногам сразу стало теплее.

— Теперь вечерять, и спать. Я Вам в горенке постелю, как Димке. Он у нас квартирует, когда в клубе лекции читает.

Она говорила, словно приказывала, а потом повела вечерять.

На кухне возле жарко натопленной печки на столе, покрытом клеенкой, его ожидала большая миска молока с деревянной ложкой и толстый кусок ржаного хлеба. Но агроном сначала густо намылил руки и ополоснул под умывальником.

— Димка у нас тоже все руки моет. Чистота, говорит, залог здоровья.

Он сел и накрошил в молоко хлеб большими кусками. Агроном ел, а Матрена Егоровна смотрела, как он ест.

В кухню просунулась еще одна голова, намного моложе, чем у хозяйки, и спросила, зевая:

— Маманя, Димка опять?

— Не Димка, а Михаил Сергеевич, агроном, – представился гость. – Насчет кукурузы.

— Ты иди, Натаха, спи, – сказала Матрена Егоровна. – Или тоже молочка налить?

— Не, мамань, спать пойду. На дойку скоро.

Она опять зевнула, прикрывая рот ладошкой, и ушла.

— Вот работа! – недовольно сказала Матрена. – Хошь, как хошь, а доить надо. Ни свет, ни заря, а иди, хотя, с другой стороны, молока хоть залейся!

Агроном доел тюру, положил ложку в глиняную миску.

— Может, еще? – с надеждой спросила Матрена Егоровна.

— Спасибо, хватит. Ведите спать, хозяюшка.

На лавке в горнице, где постелила ему хозяйка, было жестко, один старый тюфячок да вытертый тулуп, от окна дуло, и Михаил Сергеевич, поворочавшись, все-таки уснул, но вскоре проснулся. И было отчего! Кто-то настойчиво толкал его в бок, а потом что-то большое и теплое мягко ударило его по лицу.

Рядом стояла хозяйка, заправлявшая за широкий вырез рубахи вывалившиеся груди, когда она подтыкала одеяльце под бока гостю. Светила луна, и Михаил Сергеевич успел рассмотреть белое тело, яркие кружки и задорно торчащие соски.

— Я говорю, не холодно Вам тута? – сказала Матрена.

— Да прохладно немного.

— Тогда пошли в спаленку, – заботливо заворковала хозяйка. – Там тепло, даже жарко. Натаха потеснится, а то и вовсе перейдет ко мне на двуспальную.

Михаил Сергеевич, наверное, все-таки угрелся и доспал на лавке, но когда теплая большая женщина берет за руку и тянет за собой, сон отлетает в несколько секунд. Он схватил одеяльце, кое-как завесил исподнее и послушно, как телок на веревочке, поплелся за Матреной, позабыв про теплые чирики.

В спальне и, правда, было теплее, чем в горнице. Натаха спала, разметавшись, одеяло сползло вбок, и агронома резанули по глазам полные белые бедра, бесстыдно раскинутые в стороны.

— Спит, – безнадежно сказала хозяйка, прикрывая Натаху одеялом. – Как разоспится, пушкой не разбудишь. Придется Вам, как в книжках, «разделить со мной ложе». Если не погнушаетесь старухой.

— Не погнушаюсь, – спокойно сказал Михаил Сергеевич. – Я у стенки лягу. Не на полу же, в самом деле. Не лето.

Он откинул одеяло, лег у стенки, Матрена Егоровна – рядом. Они лежали рядом, укрытые общим широким одеялом, смотрели в потолок, а бедро хозяйки обжигало ногу агронома сквозь ее рубаху и его кальсоны. Какой уж тут сон! Михаил Сергеевич положил руку на бедро Матрены Егоровны, а она сжала сильной крестьянской рукой его гульфик на кальсонах. Он передвинул руку по бедру, а она расстегнула единственную пуговку на гульфике. Агроном и сам не понял, как он оказался на Матрене Егоровне. Он смял ладонями ее пышные груди и раздвинул коленями сжатые бедра...

Натаха, похоже, так и не проснулась, даже тогда, когда Матрена и Михаил согласно застонали на вершине наслаждения. Она все также лежала, разметавшись, и мать снова встала ее укутывать. Но дочь задержала руку матери:

— Скажи, он хорош?

— Да, доча, очень, сантиметров на двадцать. А уж как приятственно засаживает! Уж так засаживает!

Утром агроном разлепил глаза и первым делом посмотрел в окно. Ого, метелица! В двух шагах ничего не видно. Есть повод сегодня квартировать дальше. Натахи уже не было, и ее постель была аккуратно застелена. Михаил Сергеевич нехотя встал, застегнул пуговицу на кальсонах и пошел на райский запах, который щекотал ему ноздри.

Матрена Егоровна хлопотала возле керосинки. Она уже зажарила яишенку о десяти яичках на свином сале и готовила на другой сковороде картошечку на постном маслице. Агроном взял в руку бутыль и взболтал янтарную жидкость.

— Это что же за масло? – спросил Михаил Сергеевич, запуская свободную руку под мышку Матрене Егоровне.

— Известно, какое, подсолнечное! – пояснила хозяйка, вяло отпихивая локтем его руку.

— А известно ли Вам, любезная Матрена Егоровна, что из кукурузы тоже делают масло?

Он сжал одну мягкую грудь и засунул вторую руку в другую подмышку.

— Не-не, не знала я! – воскликнула хозяйка, наклоняясь к столу.

Она едва успела составить сковороду с керосинки, чтобы не подгорела, как агроном задрал на ней рубаху сзади.

Со стороны обширного зада Матрена Егоровна была также мягка и податлива, как спереди, только волос было поменьше. Она нагибалась все ниже, пока не легла на клеенку толстым лицом. Все было также, как минувшей ночью, только потрудиться агроному пришлось немного дольше. А метель все не кончалась...

В кухню пришел большой серо-белый кот, одобрительно мяукнул, глядя на их бесчинства возле керосинки, потом сел на хвост и принялся лениво искать блох и щелкать зубами. Хозяйка, скособочив голову в шали, поглядела на кота и сказала:

— А вот и Степушка пожаловал. Сейчас освобожусь, покормлю тебя. Ну-ка, Михал Сергеич, наддай!

Честно говоря, агроном раньше не знал, что пожилые женщины могут быть такими жадными до мужской ласки. Они сделали второй заход, и пошли бы на третий, если бы в сенях не затопали валенки.

— Ух, метель-то разгулялась! – воскликнула румяная с ветра Натаха, заглядывая в кухню. – А у вас пахнет вкусно!

Михаил Сергеевич и Матрена Егоровна уже сидели мирно и поедали яичницу на свином сале.

— А ты говорила, что столовой обойдешься.

— Так не работает же! Замело все. Провод где-то оборвался.

— На днях у на столовую открыли при колхозе, – пояснила хозяйка. – Чтобы по дорогам зря ноги не быть. А оно, вишь, не работает.

Они славно позавтракали втроем, и Михаил Сергеевич вдруг вспомнил свою семью. Вряд ли его бывшая жена, строгая и сдержанная, как снегурочка, позволила бы ему «обнять» себя на кухне. Она и на брачном ложе лежала, глядя в потолок невидящими глазами, и говорила только одно:

— Миша, делай это быстрее, у меня еще стирка!

Потом они спали отдельно, Михаил Сергеевич на диване в большой комнате, а она – в маленькой, а затем развелись по взаимному согласию. И затянула агронома кочевая жизнь...

Натаха наскоро поела и снова засобиралась в метель на ферму.

— Нам сегодня первотелок раздаивать, – сказала она, надевая белый полушубок. – Руками. Мука!

Когда она ушла, агроном, чтобы скоротать время, включил черную тарелку проводного вещания, но оно, как столовая, тоже не работало.

— Может, надо по хозяйству что? – неуверенно сказал Михаил Сергеевич. – Починить, подлатать?

— В подполе вода стоит, – ответила хозяйка. – Слазил бы, поглядел. И летом стоит и зимой.

— Ладно, погляжу, – ответил агроном. – Но обещать ничего не могу. Не специалист.

— Вы, мужики, только в одном деле специалисты, – доброжелательно усмехнулась Матрена Егоровна. – Поддувало прочищать. Пошли, посвечу.

В подвале, и правда, неровным слоем стояла вода. Только там, где на деревянных поддонах высились гурты картофеля, моркови, стояли бочки с квашеной капустой и солеными огурцами, ее не было. Посередине стояла Матрена Егоровна и светила керосиновой лампой. В маленькие волоковые окошки дул ветер и залетали снежинки.

— Тут надо яму копать, – уверенно сказал Михаил Сергеевич. – Нужна лопата. Вода сойдет в яму, и грунт будет сухой.

— Ой, ли! – засомневалась хозяйка, но лопату дала.

— А когда снег сойдет, надо будет дом канавой окружить, чтобы вода в подвал не попадала, – сказал агроном, вовсю всаживая лопату в мягкий грунт.

— Так окружали уже, не помогло! – сказала Матрена Егоровна. – Вон там из угла сочится.

— Так у вас родник! – обрадовался Михаил Сергеевич. – Можно в подполье колодец сделать, а пока из моей ямы можно воду брать для технических нужд. Руки мыть, к примеру.

— Нет нужды корячиться, – ответила хозяйка. – Председатель к лету обещал водонапорную башню ставить, и в каждую хату водопровод провести. А колодец можно и снаружи сделать.

— Можно и так, – согласился агроном. – Можно сделать к дому пристройку, а там – колодец, чтобы из хаты зимой за водой ходить, не одеваясь.

Он уже выкопал ямку на два штыка и копал на третий. Вода потихоньку начала сходить и заполнять яму. Матрена Егоровна была довольна. Она постояла над ямой, посветила лампой и сказала:

— Теперь сухо будет. Потом хорошо бы щели в печи замазать и кровать подстучать.

И многозначительно добавила:

— Раскачалась она за ночь. Как бы не развалилась...

Натаха прибегала еще раз раз: обедать, а после вечерней дойки пришла ужинать и спать. Снег к тому времени перестал, и снова вышла луна, союзница всех влюбленных. К тому времени Михаил Сергеевич замазал глиной щели в печке и укрепил двуспальную кровать деревянными гвоздями-чопиками. Натаха принесла с почты свежую «Правду», и агроном ее взялся читать, время от времени поглядывая на шушукавшихся женщин, которые в свою очередь стреляли в него глазами. Когда Михаил Сергеевич собрался спать, Натахи уже не было, Матрена Егоровна пошла мыть посуду, а агроном – в спальню. Натаха уже спала, опять раскинувшись, но не своей, узкой, а на широкой двуспальной.

Нельзя сказать, что Михаил Сергеевич был сильно удивлен, скорее, озадачен. Он стоял и смотрел на Натаху, на ее налитые груди, на ее маленький живот с круглой ямкой пупка, и чем дальше, тем жаднее. А когда он узрел среди кудрявой поросли узкую высокую прорезь, агроном понял, что он сейчас лопнет, если не засунет девице в эту узкую прорезь.

— Ну-ка, подвинься! – сказал он Натахе и лег рядом, подвинув ее в глубину кровати.

Она охотно подвинулась и, словно не проснувшись, повернулась на бок лицом к стенке. «Что же, можно и так», – сказал агроном, аккуратно пристраиваясь сзади Натахи.

— Ах, отстаньте! – пробормотала дочка Матрены Егоровны, но одну ногу, верхнюю, подтянула к животу, облегчая проникновение. Он вошел в нее и замер, ожидая воплей вроде: «Меня изнасиловали!», но так и не дождался. И тогда агроном начал двигаться, каждую секунду увеличивая, если сказать по науке, амплитуду и частоту. А мать стояла в дверях и радовалась за дочь и за незнакомого еще вчера заезжего агронома. У Матрены Егоровны были на них большие планы...