Наступила секундная тишина, и все пьющие и жрущие, опрокидывая столы, ринулись в соседний зал, где располагались монахини. За верхним столом остались только первый министр, де Монтель и король. Министр был мудр и стар, он свое отгулял, граф проявил не по годам осторожность, а король решил взять свое потом. Не с вассалами же вместе ему предаваться страстям! К тому же граф обещал ему девственниц, пусть далеко и не юного возраста. Король был воспитан воином, вида крови он не боялся. И не важно, была ли эта кровь на мече, копье или члене.

Тем временем в молельной начался настоящий ад! Впрочем, не для всех. Только для некоторых престарелых девственниц. Вассалы, рыцари и стрелки, отложив в сторону оружие, накинулись на монахинь, срывали с них рясы и тащили их в углы или, наоборот, опрокидывали на столы, разбивая посуду. Часть воинов скинула доспехи, а некоторые остались в латах, находя вид прикосновения железа к обнаженным белым телам монахинь особое извращенное удовольствие. Другие вояки, потеряв в боях мужское достоинство, насиловали божьих невест с помощью древка копий, а иные – ножнами мечей. Кардинал, отвернувшись к стене, и «Три Ж» тихо молились за монахинь, но похотливые крики и стоны заставили их оставить это занятие и жадно наблюдать за видами оргии.

Наконец король встал с походного трона во весь свой немалый рост и зычно скомандовал:

— Господа! Оставьте их и удалитесь на ночлег!

Воины, погоняемые лейтенантами и капитанами, с видимым сожалением подчинились, а монахини, стеная и проклиная мужчин, тоже начали расходиться по кельям. Некоторых, окровавленных или утомленных многократными совокуплениями, вели под руки подруги.

Наконец зала, воздух которой был наполнен запахами крови, пота, спермы и женских выделений, опустела, и король спросил:

— А где же матушка Андрэ, о которой Вы мне рассказывали?

— Я советовал ей укрыться на время пира, чтобы сохранить себя и своих подруг для Вас, Ваше Величество! – ответил ему граф.

— Как? – вскричал Эдуард. – У нее есть подруги?

И, не ожидая ответа, отдал приказ:

— Найти и привести!

Первый министр почтительно склонился к уху короля:

— Я пошлю скороходов. Коридоры монастыря длинны и запутанны, так что к утру...

— Не надо скороходов! – прервал его де Монтэль. – Пошлите глашатая! Здесь хорошее эхо, Ваше Величество!

Король благосклонно кивнул, и первый министр махнул рукой. Перед королем, пав на одно колено, возник королевский глашатай.

— Пойди из зала и выкрикни имя «Андрэ». Или ты потратил слишком много сил, борясь с девственностью какой-нибудь симпатичной монахини?

— Сил еще много, Ваше Величество! – ответил глашатай. – Как объявить королевский приказ?

— Да так и скажи, экий ты бестолковый! – ответил ему де Бетюн. – Его величество желает видеть матушку Андрэ. Ну, ступай!

Глашатай, коротконогий, но с бочкообразной грудью, встал с колена и смиренно попятился, не поднимая глаз. Вскоре по всем коридорам понесся клич: «Матушку Андрэ – к королю! Матушку Андрэ – к королю!». И его клич дал свои результаты. Вскоре в трапезную торопливо вбежала запыхавшаяся Андрэ, а за ней поспевали Марион и Мари. Они упали на колени, а Андре сделала это весьма неловко, наступив коленями на подолы, застежка лопнула, ряса соскользнула на пол, и она осталась в одной белоснежной рубашке с глубоким соблазнительным вырезом, открывавшем ее полные свежие груди ниже сосков. Король многозначительно поднял бровь:

— Встаньте и снимите это! – приказал он. – Я хочу видеть Вас целиком!

Андрэ, не медля ни секунды, скинула с плеч рубашку и осталась в костюме Евы, а член короля быстро обретал твердость, угрожая королевскому гульфику. Эдуард мгновенно отстегнул застежки, и его член, наконец, увидел достойную женщину. Придворные дамы с их искусственной красотой, осиными талиями, корсетами и мушками надоели королю еще в юности, хотя именно они дали Эдуарду первые уроки любви.

— Тебе нравится мой член? – спросил Эдуард.

— О, да, мой король! Он великолепен!

— Ты не откровенна. Может быть, есть другой член, который тебе нравится более?

— Да, сир. Это член де Монтэля!

— Ты его попробовала?

— Нет, сир, только видела, – смиренно отвечала монахиня, поддерживая руками тяжелые груди. – Я не испытала еще ни одного члена.

— Значит, ты – девственница?

— Да, мой король!

— Покажи мне ее!

— Сейчас, сир. Только пусть сестры Марион и Мари мне помогут.

Король кивнул, Марион и Мари встали с колен и подхватили Андрэ под руки. Она широко расставила полные белые ноги и медленно прогнулась назад, коснувшись затылком пола.

— Так видно, Ваше Величество?

— Вынужден Вас огорчить, мадам, но между ног у Вас слишком много волос. Вам удобно в этой позе?

— Не очень, сир, но несколько минут я простою.

Король звучно хлопнул в ладоши:

— Позвать мне королевского брадобрея с прибором!

Немедля явился брадобрей с подносом, полотенцем и бритвенным прибором.

— Сир?

— Побрей ее! – приказал король. – Только не порежь. Ее вульва еще не знала бритвы.

Брадобрей поклонился и, зацепив горстью мыльную пену из тазика, ловко бросил ее на волосы нижних губ и венерин холмик. Быстро работая острейшей бритвой, он срезал густые темные волосы, вытирая ее о полотенце, и Андрэ обнажалась все более. Прикосновения мужского орудия по уничтожению волос возбуждали ее все больше, и когда брадобрей протер ее пухлые губы полотенцем, она задрожала, как в лихорадке. Монахини ее отпустили, и Андрэ забилась в экстазе, сжимая в руках мягкие груди, и король не устоял перед первобытным буйством тела. Эдуард бросился на нее и проткнул ее нежные губки своим членом, до боли напряженным. Он совокупился яростно, как вепрь, осеменяющий матку, как бык, покрывающий корову, как жеребец, оплодотворяющий кобылу. В считанные минуты было все кончено. Король вышел из монахини, лег рядом на пол и смотрел вначале в потолок, а потом перевел взгляд на опадающий член.

— Крови нет! Ты меня обманула?

— Нет, сир. Я сама в недоумении.

— Позвать сюда лейб-медика! Пусть ее осмотрит.

Немедленно явился королевский медик, который, вооружившись венецианским увеличительным стеклом, долго рассматривал ее большие и малые срамные губы, трогал клитор, растягивал уретру и влагалище и, наконец, выпрямился и с поклоном доложил. Он был краток:

— Она – девственница и не девственница одновременно!

— Король был несказанно удивлен.

— Как такое может быть?

Лейб-медик пожал плечами.

— Ее гимен растянут, но почти цел, лишь немного надорван. Мне больше нечего сказать, сир! Возможно, она занималась лесбийской любовью.

Про лесбийскую любовь король не только слышал, но и видел, как придворные дамы занимаются этим, не слишком эстетичным, по мнению Эдуарда, наследием древнегреческой поэтессы Сафо.

— Это так, Андрэ? – спросил король, вставая и нависая над лежащей монахиней.

— Да, сир, – просто ответила монахиня. – Без этого тут с тоски помрешь!

— Хорошо, – смягчился король. – Сестра Андрэ, вставайте и можете быть свободны до завтра.

Сестры Марион и Мари помогли Андрэ, и она встала перед королем, одной рукой придерживая налитые груди, а другой – прикрывая голый срам. Король тоже спрятал мягкий член в панталоны и застегнул гульфик.

— Пожалуйста, мой король, не называйте меня ни матушкой, ни сестрой, ни монахиней. Я нарушила устав, и должна быть изгнана из монастыря.

— Что за глупый устав? Никогда не слышал о таком!

— В уставе нашего монастыря сказано, что находиться в нем в качестве монахини могут лишь девицы. Правда, скажу Вам по секрету, действующий устав сильно отличается от первоначального.

— Опять загадка! – вскричал Эдуард. – Почему?

— Он был переписан и не раз.

— Вот как? Интересно! И кто, по-Вашему, мог это сделать?

В этот момент снаружи в монастырском коридоре раздался шум и женские крики.

— Кто там еще?

Вошел паж-распорядитель и доложил:

— Мать-настоятельница Жаккот и некие монахини, ее сопровождающие.

Король раскрыл чувственный рот, чтобы сказать: «Впустите!», но не успел, ибо, оттолкнув пажа, в залу вбежала Жаккот, а за ней – две другие Мойры. Дряблые морщинистые щеки ее тряслись, а в выцветших от времени глазах застыли слезы. Суровые монахи-воины с обнаженными мечами обступили трон короля и приготовились разрубить Жаккот на части, но король жестом остановил охрану.

— Ваше величество! Моему возмущению нет предела! Ваши люди нарушили устав монастыря, лишили девственности моих монахинь и послушниц, а значит, этих божьих невест больше нет. Я приказала им покончить с собой!

— Надеюсь, ты шутишь, женщина! – возмущенно вскричал Эдуард. – Никто не вправе осуждать моих людей, и ни один человек не может приказать моим подданным убить себя!

— Это она! – в ответ закричала Жаккот, увидев обнаженную Андрэ. – Она давно бунтует против меня и смущает сестер. Она – ведьма, и ее надо сжечь на костре!

— Кого и как наказать, здесь решаетЕго Высокопреосвященство кардинал Робер Коффи и я, твой король!

— Вы – не мой король! Вы – самозванец! – закричала старая женщина в высшей степени запальчивости. – Вы убили своего отца, которого я знала лично, и незаконно заняли трон!

Эдуарду вдруг стало смешно. Королевскому сыну должно быть известно лучше, чем кому бы то ни было, убивал он отца или нет. Король улыбнулся.

— У тебя есть доказательства?

— Нет. Но я думаю, что...

— Без доказательств твои слова – клевета! – вступил в разговор кардинал Робер Коффи. – И ты будешь наказана, глупая женщина!

Король Эдуард Второй трижды хлопнул в ладоши.

— Палачей сюда!

В залу вошли два палача – гигант Нормандец с длинным кнутом на плече и Гном бывший шут с кандалами и веревками, маленький и кривоногий. Оба – в синих одеждах. Они склонили перед королем головы в клобуках с прорезями.

— Сир?

— Возьмите этих сумасшедших старух и примерно накажите их.

Нормандец вышел вперед.

Сир, мы тут не теряли времени и осмотрели подвалы. Там, кроме, винных складов, обнаружены тюрьма и пыточная.

— Вот как? Хорошо! Свяжите их и отведите их туда!

Мойр увели. А к королю подошла уже одетая Андрэ.

— Ваше Величество! В этой пыточной мучили сестер за пустячный проступок, а в тюрьме в нечеловеческих условиях содержатся те, которые посмели возразить настоятельнице. Она же переписала монастырский устав. Я узнала ее почерк!

— Я все понял, – сказал король Эдуард. - Прошу следовать за мной.

В сопровождении малой свиты король спустился во мрачные подземелья монастыря, где палачи уже подготовили все необходимое. Обнаженных монахинь подвесили на крюки: руки за цепи, а ноги – за веревки, которые накинули им на шеи. Таким образом, они висели в крайне неприглядном виде с высоко задранными ногами, волосы на лобке и срамных губах выпали от старости, а груди, привязанные за соски, растянуты в стороны. Рядом с палачами стоял и лейб-медик. Он разложил на столике нюхательные соли, для того, чтобы пытуемые не теряли сознания как можно дольше, ляписный камень для остановки крови и свои инструменты, разнообразию которых мог бы позавидовать иной палач.

Король, граф и первый министр с неподдельным интересом осмотрели подвешенных старух, и де Бетюн сказал:

— Они напоминают мне гусынь, развешанных для откорма!

— А куда же мы будем вкладывать орехи? – поинтересовался де Монтэль.

— Думаю, сюда! – король показал на безволосые промежности. – Но сначала надо их прочистить. И что же, они все тоже девственницы?

— О, да! – ответил лейб-медик. – В высшей степени!

— Ну, что же, господа! Предлагаю приступить к наказанию бунтовщиков. Предлагаю их сначала зверски изнасиловать, а потом немного посечь.

— Я возьму вот эту! – сказал де Бетюн и похлопал ладонью по промежности одну из старух, худую ребрастую Жоржет.

— А я – вот эту! – сказал де Монтэль, указывая на безобразно толстую Жаннэ.

— Ну, мне остается эта противная Жаккот, – вздохнул король. – Ох, и вздую же я ее.

Рты у Мойр были заткнуты грязными тряпками, найденными тут же в пыточной монастыря, и им оставалось только вращать дико выпученными глазами, ожидая своей участи.

Первым прорвал гимен тощей Жоржет лысый и бородатый де Бетюн. Это оказалось очень легко, ибо девственная плева ее истончилась со временем до тонкой папиросной бумаги. Он совсем немного подвигал тазом и изверг-таки несколько капель старческой спермы в узкое, как у девушки, влагалище. Впрочем, она девушкой и была.

Немного дольше провозился со своей подопечной де Монтэль. Он тоже легко проткнул Жаннэ и наполнил ее широкое от природы влагалище спермой до краев. «Роди мне маленького, ладно?», - сказал Жаннэ граф и в шутку похлопал ее по круглому животу.

А королю не повезло. Влагалище Жаккот заросло настолько, что член короля входил только на полголовки. Он даже не смог извергнуть в старуху-настоятельницу свое семя и очень расстроился. «Я накажу тебя завтра!», – пообещал король монахине и щелкнул ее в нос.

Вдруг в конце коридора раздался шум, шаркающие шаги и возмущенные женские голоса. Это кардинал Робер Коффи освободил из подземной тюрьмы наказанных монахинь, которых использовали только на самых тяжелых и грязных работах и держали на хлебе с мякиной и тухлой воде. Двух женщин, оборванных и худых, по приказу короля пропустила охрана.

— Это, она, она, – кричала одна, тыча грязным пальцем в сторону тощей Жоржет. – Оторвала мой клитор, а потом прижгла его раскаленным железом!

— А эта жирная жаба, – стонала другая. – Лишила меня моих великолепных грудей, чтобы они не мешали мне работать! Она отрезала их тупым ножом и зашила раны сапожной дратвой!

Король был мрачен. Он осмотрел орудия палачей, выбрал два самых коротких кнута и вручил их бедным женщинам. «Хлещите их, куда знаете!». – сказал король Эдуард и отошел в сторону.

Первой ударила кнутом свою визави женщина без клитора. Бить было удобно, и первый удар пришелся по складчатому животу и капюшону клитора. Жоржет вздрогнула и закачалась в своих путах, но Нормандец придержал ее за ногу. Несчастная нанесла Жоржет лишь пять ударов, после чего зашлась в рыданиях, и ее отвели наверх. Кнут, сплетенный из тонких полосок кожи, сразу рассек тонкую кожу в нескольких местах, и к влагалищной крови добавилась обильная кровь из губ и клитора. Много больше досталось боли толстой Жаннэ. Безгрудая секла ее по толстым бесформенным грудям, стараясь попадать по соскам, и остановилась лишь на пятидесятом ударе, да и то потому, что ее ухватил за руку Гном.

— Кнут намок, – кратко пояснил он. – Надо заменить.

Но Жаннэ хватило и этого, ее голова безжизненно висела, истерзанные груди повисли рваными клоками, а из жабьего рта беспрерывно шла пена. Безгрудую тоже отвели в кельи, где ее приняли монахини. Жоржет и Жаннэ сняли с крюков и заперли в тюрьме, а Жаккот оставили висеть на крюке. До утра, как сказал король.

Остаток ночи Эдуард Второй провел в объятиях Андрэ, а утром поднялся свежий и веселый. Андрэ тихо спала, подложив под щеку кулачок, и причмокивала во сне, как маленькая девочка, которой снится леденец. Король спал одетый, и де Монтэль лишь помог ему надеть сапоги. Во дворе уже поставили широкий низкий стол, к которому была привязана Жаккот с широко раскинутыми, словно для объятий, руками и ногами. Рядом со столом стояли оба палача, лейб-медик, скотницы с монастырским козлом, королевский псарь с догом, и грумы с королевским жеребцом.

— Это кто приказал? – не без раздражения спросил король.

— Я, Ваше величество, – ответил де Монтэль. – А кардинал одобрил.

В нескольких словах он объяснил королю, что он задумал, и Эдуард улыбнулся. «Будет весело!», – подтвердил король и в сопровождении графа и мрачной охраны сбежал во двор. Поднялась и Андрэ. Ее влагалище немного болело, растянутое королевским членом, но во всем теле была непривычная легкость, словно она помолодела лет на десять. Она надела рясу и тоже вышла во двор.

Король объяснял толпе то, что ожидает наставницу:

— Сначала ее испробует козел, у него член длинный и тонкий, он проткнет ее лоно, затем – мой любимый дог, кобель Жан, он растянет ее влагалище, а потом мы подложим ее под моего жеребца. У него очень большой член. Это – мое слово!

Монахини, натерпевшиеся от настоятельницы Жаккот, встретили наказание бурной радостью. Они хлопали руками, топали ногами, вздымая пыль, и даже визжали. Королю стоило большого труда, чтобы успокоить толпу и начать экзекуцию.

С козлом проблем не возникло. Ему помогали скотницы, знакомые с животным, и его тонкий член пронзил гимен наставницы, задав направление для дога Жана. Тот, долго принюхивался к промежности, но, наконец, взгромоздился на Жаккот и задал ее влагалищу продолжительную трепку. Его шар не поместился во влагалище обнаженной монахини, но он залил его едкой собачьей спермой. Оставался жеребец.

Бесчувственную Жаккот отвязали, два дюжих королевских грума схватили настоятельницу Жаккот за ноги и потянули ее белое тело, медленно насаживая влагалище на огромный конский член, обильно политый прованским маслом. Она пришла в себя, но лучше бы она оставалась без сознания. Сначала она крепилась, но протяжно закричала, когда грибообразная головка вошла внутрь, разрывая остатки гимена в клочья и разглаживая неровности влагалища. Крики ее усилились, когда грумы принялись двигать настоятельницу туда-сюда, имитируя фрикции. Член жеребца окреп настолько, что старуху пришлось отпустить, иначе ее влагалище было бы разорвано, а такого граф не хотел. И престарелая настоятельница закачалась на конском члене, как флаг на ветру. Наконец, конь победно заржал и выстрелил внутрь старухи пульсирующим потоком спермы, обжигая ее измученное влагалище. Разумеется, после таких процедур от ее застарелой девственности не осталось и следа. А жеребец еще пускал и пускал фонтан за фонтаном, хотя настоятельница уже лежала под конем, залитая спермой с головы до ног...

Выжившую Жаккот и ее подруг оставили в монастыре и перевели на скотный двор, назначив новой наставницей Андрэ. Кардинал вернул старый устав, который был гораздо демократичней, чем старый, и позволял принимать в монастырь всех, и девственниц, и портовых шлюх. Андрэ на посту наставницы сделала немало послаблений, например, отменила телесные наказания. Ксаверий де Монтэль решил ей помогать хотя бы первое время.

— Как же Вы будете наказывать монахинь за проступки? – спросил ее король на прощание.

— Лишу их сладкого! – ответила заметно помолодевшая Андрэ.