Глава 1: Прибытие

Анастасия вышла из такси у подножия серой бетонной стены, и холодный декабрьский ветер сразу же вцепился в тонкую ткань её чёрного шёлкового платья, прижимая его к бёдрам так плотно, словно это была вторая кожа. Платье было выбрано с тайной надеждой — глубокое декольте, открывающее ложбинку между грудей, разрез сбоку почти до самого паха, ткань струилась по телу, повторяя каждый изгиб, каждую дрожь дыхания. Она знала, что Сергей, её муж, увидев её такой, забудет на несколько мгновений о решётках, о вони карцера, о бесконечных месяцах без прикосновения. Она хотела быть для него живым воспоминанием о той ночи, когда они любили друг друга на крыше старого дома под летним дождём, когда её волосы прилипали к его груди, а его пальцы оставляли синяки на её бёдрах от силы желания.

Каблуки-шпильки звонко цокали по асфальту, пока она шла к пропускному пункту. Каждый шаг заставлял платье скользить по внутренней стороне бёдер, и она чувствовала, как между ног становится влажно — не от возбуждения, а от страха, смешанного с отчаянной решимостью. Волосы цвета тёмного мёда она оставила распущенными; они падали тяжёлыми волнами на плечи и спину, и ветер играл с ними, бросая пряди ей на лицо, словно вуаль, которую она не могла откинуть. В сумочке лежали пачка его любимых сигарет «Парламент», фотография их свадьбы (она в белом, он в чёрном смокинге, оба смеются так, будто знают, что счастье будет вечным), и маленькая записка, написанная её рукой дрожащими буквами: «Я привезла тебе всё тело. Возьми его сегодня хотя бы глазами».

У железной решётки стоял охранник — широкоплечий, с коротко стриженной головой и глазами цвета мокрого асфальта. Звали его, как она позже узнает, майор Воронин. Он не просто смотрел — он пил её взглядом. Медленно, жадно, начиная с высоких каблуков, поднимаясь по длинным ногам, задерживаясь на разрезе платья, где виднелась полоска кружевного чулка, потом дольше, чем следовало, рассматривал грудь, которая поднималась и опускалась от нервного дыхания, и наконец остановился на губах — ярко-алых, чуть приоткрытых, словно она только что застонала.

«Документы», — голос у него был низкий, с хрипотцой курильщика, и в этом одном слове уже звучала власть.

Анастасия протянула паспорт и бланк разрешения на длительное свидание. Пальцы её слегка дрожали. Он взял бумаги, но не стал сразу смотреть. Вместо этого наклонился чуть ближе, так что она почувствовала запах его одеколона — дешёвого, резкого, с ноткой табака и пота. Он перелистывал страницы медленно, демонстративно задерживая взгляд на её фотографии в паспорте — той, где она улыбается вполоборота, с обнажённым плечом.

«Красивая», — произнёс он тихо, почти шёпотом, но так, чтобы она услышала. Слово повисло между ними, тяжёлое, как обещание.

Потом он выпрямился, сложил бумаги и сунул их в нагрудный карман форменной куртки.

«Подождёте здесь. Я проверю».

Он ушёл в будку, оставив её стоять под ледяным ветром. Минуты растягивались в вечность. Она обхватила себя руками, пытаясь сохранить тепло тела, но кожа уже покрылась мурашками, соски напряглись под тонкой тканью и проступили двумя твёрдыми точками — он наверняка заметил это, когда вернётся.

Когда майор Воронин появился снова, на его губах играла улыбка — не добрая, а хищная, знающая. Он подошёл вплотную, так близко, что она ощутила жар его тела сквозь форменную куртку.

«Свидание отменено», — сказал он спокойно, почти ласково.

Анастасия покачнулась.

«Как... отменено? У меня всё оформлено, я записывалась месяц назад, заплатила... Пожалуйста...»

Он поднял руку, останавливая её. Пальцы его были толстыми, с коротко остриженными ногтями.

«Приказ сверху, — он пожал плечами, но глаза его не отрывались от её губ. — Бывает. Бывает и по-другому... если очень попросить».

Последние слова он произнёс тише, почти интимно. Анастасия почувствовала, как кровь отливает от лица, а между ног, наоборот, становится горячо и страшно влажно — тело предавало её, реагируя на угрозу так, как реагировало бы на ласку.

«Пожалуйста... — прошептала она. — Это наш первый раз за полгода. Он... он невиновен. Я просто хочу увидеть его. Хотя бы на час».

Воронин наклонился ещё ближе. Его дыхание коснулось её щеки.

«Час — это долго, — сказал он. — Но можно договориться. Всё в этом мире можно... если знать цену».

Он протянул руку и очень медленно, почти нежно, убрал прядь волос с её лица. Пальцы задержались на щеке чуть дольше, чем требовалось. Анастасия не отшатнулась — не смогла. Страх парализовал её, а в глубине живота уже разгорался другой огонь — тот, что рождается, когда женщина понимает, что её собираются взять не по любви, а по праву сильного.

«Заходите в комнату для досмотра, — сказал он, указывая на низкую железную дверь сбоку. — Там поговорим... без посторонних».

Дверь была приоткрыта, и изнутри тянуло сыростью, запахом хлорки и мужского пота. Анастасия посмотрела на неё, потом на майора. В его глазах уже не было вопроса — только уверенность, что она войдёт.

Она вошла.

Дверь за ней закрылась с тяжёлым лязгом.

Майор Воронин не стал сразу хватать её за руки. Он медленно обошёл Анастасию кругом, как хищник, оценивающий добычу, которую ещё не решил — убить или сначала поиграть. Комната для досмотра была тесной, пропитанной запахом дезинфекции, старого металла и мужского пота. Единственная лампа под потолком горела холодным белым светом, отбрасывая резкие тени на её тело. На стене висело большое одностороннее зеркало — она знала, для чего оно: чтобы задержанные не видели, кто наблюдает за ними снаружи. Сейчас зеркало было тёмным, но она чувствовала — за ним кто-то есть.

Воронин подошёл к металлическому столу в центре комнаты, нажал кнопку на пульте. На маленьком мониторе в углу загорелась картинка — камера в камере Сергея. Её муж сидел на койке, опустив голову, в серой робе. Он выглядел измождённым, но живым. Сердце Анастасии сжалось так сильно, что ей показалось — сейчас разорвётся.

«Вот он, твой невинный, — тихо сказал Воронин, подходя сзади вплотную. Его дыхание обожгло её шею. — Сейчас увидишь, как он смотрит на тебя. А ты... будешь говорить с ним. Нормально. Как ни в чём не бывало».

Он включил микрофон. Голос Анастасии полетел в динамик камеры:

«Серёжа... это я. Я здесь. Я приехала».

На экране Сергей вздрогнул, поднял голову. Его глаза расширились.

«Настя? Господи... ты... ты настоящая?»

Она улыбнулась сквозь слёзы, но улыбка вышла кривой.

«Да, любимый. Я здесь. Я... я так соскучилась».

Воронин тем временем подошёл ещё ближе. Его руки легли ей на бёдра — не грубо, а медленно, властно, словно он имел на это право с самого начала. Пальцы скользнули по разрезу платья, нашли край чулка и стали подниматься выше, задирая ткань.

«Продолжай говорить, — прошептал он ей на ухо. — Расскажи ему, как ты по мне скучала. А то... я нажму другую кнопку. И завтра его переведут в двадцать третью камеру. Знаешь, что там делают с такими, как он? Сначала ломают, потом... используют. А потом — выбрасывают, как тряпку. Хочешь этого?»

Анастасия задрожала. Её голос сорвался:

«Серёжа... я... я каждый день думаю о тебе. О том, как мы...»

Воронин резко дёрнул молнию на спине платья. Ткань разошлась, обнажая спину до самых ягодиц. Холодный воздух коснулся кожи, и соски мгновенно затвердели ещё сильнее, проступая сквозь тонкий кружевной лифчик.

«Расскажи ему подробнее, — приказал он шёпотом. — Как ты представляешь нас троих. Нет... нас двоих. Меня и тебя. Прямо здесь».

Она молчала, только слёзы текли по щекам.

На экране Сергей встал, подошёл ближе к камере.

«Настя? Что происходит? Почему ты плачешь?»

Воронин усмехнулся. Его рука скользнула вперёд, под платье, между ног. Пальцы нашли трусики — уже влажные, предательски мокрые. Он провёл по ним, надавил на клитор через ткань. Анастасия ахнула, ноги подкосились.

«Говори, — прошипел он. — Или я сейчас позвоню в двадцать третью. Они ждут свеженького».

Она сглотнула, заставила себя улыбнуться в камеру.

«Я... я просто нервничаю, милый. Здесь... холодно. И... страшно. Но я держусь. Ради тебя».

Воронин тем временем отстегнул лифчик одним движением. Ткань упала, обнажив полные груди с тёмными, набухшими сосками. Он взял один в ладонь, сжал — не больно, но требовательно. Другой рукой продолжал гладить между ног, теперь уже под трусиками, прямо по мокрым складкам.

«Расскажи ему, как тебе нравится, когда тебя трогают, — шептал он. — Громче. Чтобы он слышал».

Анастасия закрыла глаза. Слёзы текли по щекам, но голос она заставила звучать ровно:

«Серёжа... помнишь, как ты... как ты ласкал меня там... пальцами... медленно... Я всё помню. Я... я хочу, чтобы ты снова...»

Сергей прижался лбом к стеклу камеры. Его лицо исказилось болью и непониманием.

«Настя... что с тобой? Там кто-то есть? Скажи мне правду!»

Воронин засмеялся тихо, уткнувшись губами в её шею. Он укусил кожу — не сильно, но достаточно, чтобы оставить след.

«Молодец, девочка. Продолжай. А теперь... снимай платье полностью. Медленно. Пусть он видит, как красиво ты раздеваешься для своего мужа».

Он отступил на шаг, скрестив руки на груди, и включил запись на телефоне, который лежал на столе.

Анастасия посмотрела в зеркало — увидела своё отражение: платье сползло до талии, груди обнажены, соски торчат, между ног — рука майора, которая продолжает двигаться ритмично, заставляя её бёдра дрожать.

Она медленно потянула платье вниз. Ткань соскользнула по бёдрам, упала к ногам. Осталась только в чулках, трусиках и на каблуках.

Сергей на экране ударил кулаком по стене.

«Прекратите! Кто там?! Отпустите её!»

Воронин наклонился к микрофону.

«Тихо, зэк. Смотри и молчи. Или завтра будешь смотреть совсем по-другому — через глазок в двадцать третьей, пока твою жену будут рвать по кругу».

Анастасия всхлипнула.

Глава 2: Унижение перед зеркалом

Майор Воронин не спешил. Он наслаждался каждым мгновением, каждым дрожащим вздохом, который вырывался из груди Анастасии. Комната досмотра казалась ещё меньше — воздух стал густым от запаха её страха, её возбуждения, его одеколона и металлической прохлады стен. Одностороннее зеркало отражало её почти обнажённое тело: чулки в сеточку, натянутые до середины бедра, тонкие чёрные трусики, уже пропитанные влагой, высокие каблуки, которые заставляли икры напрягаться, а попку выгибаться чуть сильнее. Грудь — полная, тяжёлая — поднималась и опускалась в рваном ритме, соски стояли твёрдыми вишнями, тёмными на фоне бледной кожи.

Воронин положил руку ей на затылок — не грубо, но твёрдо, как хозяин, который знает, что сопротивление уже сломано.

«На колени, — произнёс он тихо, почти ласково. — Прямо сюда. Лицом к зеркалу. Чтобы твой муж видел каждую деталь».

Анастасия опустилась медленно, колени ударились о холодный линолеум. Боль пронзила, но она даже не поморщилась — страх был сильнее. Теперь её лицо было на уровне пояса Воронина; она видела выпуклость в его форменных брюках, видела, как ткань натянулась. Он не стал расстёгивать ширинку — пока нет. Вместо этого достал телефон, включил камеру, направил объектив вниз, на неё.

«Руки между ног, — приказал он. — Раздвинь их шире. И начинай ласкать себя. Медленно. Очень подробно рассказывай ему, что ты делаешь. Каждое движение. Каждое ощущение. Если соврёшь или замолчишь — завтра он в двадцать третьей. А ты знаешь, что там делают с такими нежными мальчиками».

На экране в углу Сергей стоял вплотную к камере в своей камере. Его кулаки были сжаты так сильно, что костяшки побелели. Глаза — красные от слёз и ярости.

«Настя... нет... пожалуйста... не надо...»

Его голос дрожал через динамик, но Воронин только усмехнулся.

«Тише, зэк. Смотри внимательно. Это ради тебя».

Анастасия закрыла глаза на секунду, собираясь с силами. Потом открыла их, посмотрела прямо в зеркало — в своё отражение, в пустоту за ним, где был Сергей. Она медленно раздвинула бёдра шире, каблуки скользнули по полу. Пальцы правой руки легли на трусики, поверх ткани. Она начала гладить себя — круговыми движениями, едва касаясь.

«Серёжа... — голос её был хриплым, прерывистым. — Я... я трогаю себя... вот здесь... между ног... пальцами... по трусикам... они уже мокрые... очень мокрые... от страха... и... и от всего этого...»

Воронин наклонился ближе, телефон в его руке фиксировал каждое движение. Объектив ловил, как её пальцы надавливают сильнее, как ткань впивается в складки, как клитор проступает под тонким кружевом.

«Продолжай, — шепнул он. — Снимай трусики. И входи в себя. Двумя пальцами. Расскажи ему, как глубоко».

Она зацепила резинку большим и указательным пальцами, медленно стянула трусики вниз — до середины бёдер. Её половые губы раскрылись, блестя от влаги, клитор набух, розовый и пульсирующий. Она раздвинула себя пальцами другой руки, показывая всё зеркалу — и Сергею.

«Я... снимаю трусики... Серёжа... видишь? Я вся открыта... мокрая... Я ввожу... два пальца... вот так... медленно... они входят легко... внутри горячо... тесно... я чувствую, как стенки сжимаются...»

Она начала двигать рукой — внутрь-наружу, медленно, с влажным звуком, который разносился по комнате. Её бёдра дрожали, грудь колыхалась при каждом толчке. Соски торчали ещё сильнее, словно просили, чтобы их тоже тронули.

Сергей на экране отвернулся, но Воронин рявкнул в микрофон:

«Смотри! Или я сейчас позвоню ребятам в двадцать третью. Они уже точат зубы на твою попку».

Сергей заставил себя смотреть. Слёзы текли по его щекам.

Анастасия продолжала, голос становился всё более прерывистым:

«Я... я ускоряюсь... пальцы входят глубже... касаются той точки внутри... там... там так хорошо... я чувствую, как всё сжимается... я... я близко... Серёжа... прости... я не могу остановиться...»

Воронин опустился на корточки рядом с ней, чтобы лучше видеть. Его свободная рука легла ей на грудь, сжал сосок — сильно, до боли. Она вскрикнула, но не остановилась. Движения стали быстрее, влажнее, отчаяннее.

«Громче, — приказал он. — Скажи ему, что ты кончаешь. Что кончаешь от того, что он смотрит. И от того, что я снимаю».

«Серёжа... я... я кончаю... — простонала она, тело выгнулось дугой, бёдра задрожали. — Я кончаю... для тебя... смотри... смотри, как я теку... как всё тело дрожит... о-о-ох...»

Оргазм накрыл её волной — резкой, унизительной, стыдной. Она закричала, пальцы замерли внутри, соки потекли по ладони, по бёдрам. Воронин держал телефон неподвижно, ловя каждый спазм, каждый стон, каждую каплю.

Когда она обмякла, тяжело дыша, он выключил запись, но не убрал телефон.

«Хорошая девочка, — сказал он спокойно. — Это только начало. Для архива. А теперь... вставай. У нас впереди ещё много дел».

Анастасия осталась на коленях, слёзы текли по лицу, смешиваясь с потом. Она не могла посмотреть в зеркало — не могла встретиться взглядом с Сергеем, который теперь молчал, только смотрел, раздавленный, сломленный.

Майор Воронин дал ей всего несколько секунд, чтобы отдышаться после оргазма — ровно столько, сколько потребовалось, чтобы его собственное желание стало невыносимым. Он схватил Анастасию за локоть, рывком поднял на ноги. Ноги её дрожали, каблуки скользили по линолеуму, тело всё ещё подрагивало от недавнего спазма. Трусики так и остались спущенными до середины бёдер, чулки сползли чуть ниже, грудь колыхалась тяжело, соски были тёмно-бордовыми от возбуждения и боли.

«К зеркалу, — приказал он хрипло. — Вплотную. Прижмись грудью. Сильно. Чтобы он видел, как они расплющиваются».

Анастасия сделала шаг вперёд, потом ещё один. Холодное стекло встретило её тело как ледяная пощёчина. Она прижалась — сначала животом, потом грудью. Полные груди расплющились о поверхность, соски прижались к стеклу, оставляя влажные следы от пота. Она чувствовала, как они трутся о холод, как становятся ещё твёрже. Её лицо оказалось в сантиметрах от отражения — она видела свои распухшие губы, размазанную тушь, слёзы, текущие по щекам.

За её спиной Воронин расстегнул ремень. Звук молнии был громким в тишине комнаты — как выстрел. Он спустил брюки ровно настолько, чтобы освободить член — толстый, набухший, с выступающими венами, уже мокрый на кончике. Он не стал снимать штаны полностью — только расстегнул, чтобы было удобно.

«Руки на стекло, — сказал он. — Шире. Ноги раздвинь. И говори. Громко. Чтобы он слышал каждое слово».

Анастасия положила ладони по обе стороны от головы, раздвинула ноги шире. Её попка выгнулась назад, приглашая. Она чувствовала, как воздух холодит мокрые складки между ног.

Воронин подошёл вплотную. Сначала он вошёл в неё пальцами — двумя, резко, до упора. Она ахнула, тело дёрнулось вперёд, груди сильнее прижались к стеклу.

«Говори, — прошипел он, начиная двигать рукой быстро, грубо, с влажными чавкающими звуками. — Скажи ему, как тебе нравится, когда тебя берут грубо. Как шлюху».

Анастасия всхлипнула, но голос послушно полетел в микрофон:

«Серёжа... мне... мне нравится... когда меня берут грубо... пальцами... глубоко... вот так... он входит в меня... сильно... я чувствую, как растягивает... как внутри всё горит...»

Сергей на экране в углу комнаты стоял неподвижно, лицо белое как мел. Его губы шевелились беззвучно — «нет... нет...»

Воронин вынул пальцы, они блестели от её соков. Он провёл ими по её губам, заставляя попробовать себя на вкус. Потом схватил её за бёдра, притянул к себе. Головка члена упёрлась в вход — горячая, твёрдая.

«Продолжай, — приказал он, медленно надавливая. — Расскажи, как тебе нравится быть трахнутой, как последнюю шлюху. Пока твой муж смотрит».

Он вошёл одним толчком — резко, до конца. Анастасия вскрикнула, тело выгнулось, груди снова расплющились о стекло. Стекло задрожало от удара.

«А-а-ах... Серёжа... он... он внутри меня... большой... толстый... входит грубо... растягивает меня всю... мне нравится... нравится, когда меня берут так... как шлюху... без нежности... просто используют...»

Воронин начал двигаться — сильно, ритмично, каждый толчок вгонял её грудь в стекло с влажным шлепком. Его руки сжимали её бёдра так, что останутся синяки. Он наклонился к её уху:

«Громче. Скажи, что ты его шлюха теперь. Что кончишь от этого. Что хочешь, чтобы он видел, как ты течёшь».

«Серёжа... я... я твоя шлюха... но сейчас... сейчас я его... он трахает меня... грубо... сзади... как суку... я теку... так сильно теку... о-ох... я хочу кончить... хочу, чтобы ты видел... как я кончаю от чужого члена...»

Скорость нарастала. Воронин рычал, вбиваясь в неё всё глубже. Её стоны превратились в непрерывный крик — смесь боли, стыда и оргазма, который уже подкатывал снова. Стекло запотевало от её дыхания, от тепла тела.

Сергей в камере упал на колени, закрыл лицо руками, но Воронин рявкнул в микрофон:

«Смотри, зэк! Смотри, как твоя жена кончает! Или завтра ты будешь кончать по-другому — в двадцать третьей!»

Анастасия закричала — оргазм накрыл её второй раз, ещё сильнее. Тело содрогнулось, ноги подкосились, но Воронин держал её крепко, не давая упасть. Он продолжал двигаться, пока не излился внутрь — горячо, обильно, с низким рыком. Только тогда он медленно вышел, оставив её стоять, прижатой к стеклу, с семенем, текущим по внутренней стороне бёдер.

Она стояла, тяжело дыша, слёзы капали на линолеум. Сергей больше не кричал. Он просто смотрел — пустыми, сломанными глазами.

Воронин застегнул брюки, вытер руки о её платье, валявшееся на полу.

«Хорошая девочка, — сказал он спокойно. — Теперь ты знаешь цену. А это... только разминка».

Он выключил микрофон. Экран с Сергеем погас.

Глава 3: Кабинет начальника

Майор Воронин не стал затягивать унижение в тесной комнате досмотра. Он смотрел на Анастасию, всё ещё прижатую к запотевшему зеркалу, с текущим по бёдрам семенем и дрожащими ногами, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на удовлетворённое милосердие — или на предвкушение новой игры.

«Хватит здесь торчать, — сказал он спокойно, поднимая её платье с пола и небрежно бросая ей в руки. — Одевайся. Хотя бы частично. Пойдём наверх. В мой кабинет. Там... уютнее».

Анастасия медленно нагнулась, поднимая платье. Ткань прилипла к влажной коже, когда она натягивала его обратно. Молния на спине осталась расстёгнутой, но она не стала её застегивать — руки не слушались. Трусики она так и не надела — они остались лежать на полу, мокрые комком. Воронин не возражал; наоборот, его взгляд задержался на её обнажённых бёдрах с удовольствием.

Он взял её под локоть — крепко, но не грубо — и вывел из комнаты. Коридор тюрьмы был пустым в этот поздний час; только гул ламп дневного света и далёкий лязг решёток. Они поднялись по металлической лестнице на второй этаж. Каждый шаг отдавался эхом в её каблуках. Она чувствовала, как семя медленно стекает по внутренней стороне бедра, оставляя липкий след. Воронин шёл сзади, иногда касаясь её ягодицы ладонью — якобы поправляя платье.

Кабинет начальника охраны оказался неожиданно просторным: большой стол из тёмного дерева, кожаное кресло, шкаф с папками, сейф в углу. На стене — портрет президента и флаг. В дальнем углу — маленькая душевая кабина с матовым стеклом, явно не для рядовых сотрудников. Запах здесь был другим: кофе, сигаретный дым, мужской одеколон.

«Раздевайся, — приказал Воронин, закрывая дверь на ключ и включая тусклый свет над душем. — Полностью. Приму душ. Под моим присмотром. Никаких фокусов».

Анастасия сбросила платье. Оно упало к её ногам чёрной лужей. Она расстегнула чулки, скатала их вниз, сняла каблуки. Осталась голой — кожа в мурашках от холода и стыда. Грудь всё ещё была красной от прижатия к стеклу, между ног — липко и горячо.

Воронин открыл душевую кабину, включил воду — тёплую, почти горячую. Пар сразу поднялся.

«Заходи. И мойся медленно. Чтобы я видел каждое движение. Мыла грудь, между ног, попку. И не закрывайся руками».

Она вошла под струи. Вода хлестнула по коже, смывая пот, слёзы, его семя. Анастасия взяла гель для душа с полки — дешёвый, с запахом хвои — и начала намыливаться. Руки скользили по груди, сжимая её, поднимая, проводя по соскам. Она чувствовала его взгляд — тяжёлый, жадный. Потом опустилась ниже: намылила живот, бёдра, между ног. Пальцы вошли в себя — якобы для того, чтобы вымыть, но движения были медленными, почти ласковыми. Вода стекала по её телу ручьями, смывая пену, обнажая розовую кожу.

Воронин стоял у открытой дверцы, скрестив руки. Иногда он поправлял член в брюках — уже снова твёрдый.

«Хорошо, — сказал он наконец. — Выключай. Вытирайся».

Она вышла, взяла полотенце — тонкое, казённое. Вытерлась медленно, под его взглядом. Кожа порозовела от горячей воды, соски стояли торчком.

Воронин подошёл к шкафу, достал комплект одежды — женскую униформу заключённой, но сильно укороченную, явно перешитую под его вкусы. Короткая серая юбка-плиссе, едва прикрывающая верхнюю треть бёдер. Белая блузка без пуговиц — вместо них только узлы из ткани, которые можно было легко развязать. Без лифчика, без трусиков. На нагрудном кармане — нашивка «З/К».

«Одевайся. Будешь моей зэчкой сегодня. Послушной. Тихой. Готовой на всё».

Анастасия надела блузку первой. Ткань была тонкой, почти прозрачной под лампой. Узлы на груди едва держали — один неверный жест, и грудь вываливалась наружу. Юбка села плотно, подол едва прикрывал ягодицы. Когда она наклонялась, всё было видно.

Воронин усмехнулся.

«Идеально. Теперь садись вон туда, на стул у стола. Ноги шире. Руки за спину».

Она села. Юбка задралась, обнажив всё до самого верха. Он подошёл, взял её за подбородок.

«Через пять минут приведут твоего мужа. Короткое свидание. Через решётку в стене — там специальное окошко. Ты будешь стоять на коленях. Говорить только то, что я скажу. Ни слова от себя. Если ослушаешься — он завтра в двадцать третьей. Поняла?»

Она кивнула, слёзы снова навернулись на глаза.

Воронин включил интерком на столе.

«Приведите з/к Иванова. Короткое свидание. Через окошко».

Через несколько минут за решёткой в стене послышались шаги. Дверь с той стороны открылась — и появился Сергей. В наручниках, в той же серой робе. Его глаза были пустыми, лицо осунулось за эти часы.

Он увидел её — на коленях, в униформе зэчки, с мокрыми волосами, с блузкой, которая вот-вот разойдётся.

«Настя...» — прошептал он.

Воронин встал за её спиной, положил руку ей на затылок.

«Говори, — прошептал он ей на ухо. — Повторяй за мной. Громко».

И начал диктовать.

Воронин стоял за спиной Анастасии, всё ещё на коленях перед окошком решётки. Его пальцы сжимали её мокрые волосы у корней, не больно, но достаточно твёрдо, чтобы напомнить: любое сопротивление — и всё кончится для Сергея гораздо хуже. Майор наклонился, его губы почти касались её уха.

«Хорошо слушаешь, зэчка. Теперь сделаем так, чтобы твой муж увидел тебя по-настоящему близко».

Он потянул рычаг на стене — решётка с лязгом отъехала в сторону ещё на двадцать сантиметров. Теперь окошко стало достаточно широким, чтобы Анастасия могла просунуть голову и плечи. Сергей стоял по ту сторону, в метре от неё, в наручниках, под тусклой лампой коридора. Его глаза были красными, веки опухли от слёз, которые он уже не пытался скрывать. Он смотрел на жену — в этой унизительной униформе, с блузкой, едва державшейся на узлах, с юбкой, задравшейся до талии, — и не мог отвести взгляд.

«Ползи ближе, — приказал Воронин тихо, но жёстко. — На четвереньках. Лицом к нему. Чтобы он видел каждую деталь твоего рта».

Анастасия опустилась на ладони. Колени скользили по холодному линолеуму кабинета. Она подползла к окошку, пока её лицо не оказалось в нескольких сантиметрах от решётки. Сергей мог видеть каждую ресницу, каждую слезинку на её щеках, каждое дрожащее движение губ. Её дыхание обжигало воздух между ними.

Воронин расстегнул ширинку медленно, демонстративно. Член уже стоял — толстый, горячий, с блестящей головкой. Он взял его в руку, провёл по её щеке, оставляя влажный след. Потом прижал к её губам.

«Открывай рот, — сказал он. — И благодари мужа. Громко. Чётко. Каждое слово».

Анастасия закрыла глаза на мгновение, потом открыла их — и встретилась взглядом с Сергеем. Её губы дрогнули, но она послушно приоткрыла рот. Воронин вошёл медленно, заполняя её рот теплом и вкусом. Она обхватила его губами, начала двигаться — медленно, глубоко, с влажными звуками, которые эхом отдавались в тишине кабинета.

«Говори, — прошептал Воронин, начиная слегка двигать бёдрами. — Повторяй за мной».

Она вынула член изо рта на секунду — только чтобы произнести слова, потом сразу вернула обратно, работая языком по всей длине.

«Серёжа... спасибо... спасибо тебе... — голос её дрожал, прерывался от движений. — Спасибо... что дал мне возможность... служить... начальнику...»

Воронин толкнулся глубже, заставив её подавиться слегка. Она закашлялась, слюна потекла по подбородку, но продолжила.

«...я... я теперь его... его игрушка... спасибо... что позволил мне... сосать ему... так хорошо... так глубоко...»

Сергей стоял неподвижно, как статуя. Его губы шевелились беззвучно — «Настя... прости... прости...»

Анастасия ускорила движения, взяв член глубже, до горла. Её щёки втягивались, губы растягивались. Она смотрела прямо в глаза мужа — не отводя взгляда, как приказал Воронин.

«Спасибо... Серёжа... что ты... смотришь... видишь, как я стараюсь... для него... как я глотаю... весь... спасибо... что не сопротивляешься... что позволяешь мне... быть шлюхой... здесь...»

Воронин зарычал тихо, схватил её за волосы сильнее. Его бёдра задвигались быстрее — толчки стали резче, глубже. Анастасия давилась, слёзы текли ручьями, но не останавливалась. Она продолжала бормотать между стонами и влажными звуками:

«Спасибо... любимый... спасибо... что дал ему... мою ротик... мою глотку... я... я благодарна... так благодарна...»

Воронин кончил внезапно — с низким рыком, вливая всё прямо в её горло. Она проглотила — не моргнув, как учили. Только потом он медленно вышел, оставив её губы распухшими, блестящими от слюны и семени. Она тяжело дышала, слёзы капали на пол.

Воронин застегнул брюки, похлопал её по щеке — почти нежно.

«Молодец. Видишь, как быстро учишься».

Он повернулся к Сергею через окошко.

«Доволен, зэк? Твоя жена — лучшая зэчка в моей смене. А теперь... вали обратно в камеру. Завтра подумаем, что ещё она может для тебя сделать».

Решётка с лязгом закрылась. Сергей исчез в темноте коридора — его шаги удалялись, тяжёлые, как приговор.

Анастасия осталась на коленях, дрожа всем телом. Воронин наклонился к ней.

«Это ещё не конец, красавица. У нас впереди целая ночь. И завтра... новые гости».

Глава 4: Комната отдыха

Воронин смотрел на Анастасию сверху вниз — она всё ещё стояла на коленях у решётки, губы распухшие, подбородок блестел от слюны и его семени, блузка без пуговиц едва прикрывала грудь, юбка задралась до талии. Он провёл большим пальцем по её нижней губе, размазывая влагу, словно ставя печать собственности.

«Хватит личного кабинета, зэчка, — сказал он спокойно, почти по-отечески. — Ты теперь официально зачислена в штат «личных услуг» нашей колонии. Приказ подписан мной лично. С сегодняшнего дня ты — собственность смены. А смена сегодня большая».

Он схватил её за руку, рывком поднял на ноги. Ноги Анастасии подкосились, но он держал крепко. Провёл по коридору — мимо железных дверей, мимо тусклых ламп, мимо взглядов других охранников, которые уже знали, что происходит, и ухмылялись в тени. Она чувствовала, как их глаза скользят по её обнажённым бёдрам, по расстёгнутой блузке, по мокрым следам на внутренней стороне ног.

Комната отдыха охраны находилась в подвале — низкий потолок, запах табака, пота, алкоголя и мужского возбуждения. Длинный стол, заваленный бутылками пива, пустыми пачками сигарет и картами. Диван, потрёпанный, с пятнами. Несколько стульев. На стене — большой монитор, подключённый к внутренней сети тюрьмы. Сейчас на нём светился пустой экран, но Воронин знал, что через минуту там появится лицо Сергея.

В комнате уже собрались шестеро. Четверо сержантов — молодые, грубые, с короткими стрижками и руками, покрытыми татуировками. Двое постарше — один с седыми висками, другой с шрамом через щеку. Все в расстёгнутых рубашках, все смотрели на вошедшую женщину с жадным, голодным интересом.

«Господа, — объявил Воронин, толкая Анастасию в центр комнаты. — Знакомьтесь. Это наша новая сотрудница отдела личных услуг. Зовут Анастасия. Жена зэка Иванова из четвёртого блока. Сегодня она будет обслуживать смену полностью. Без ограничений. И мы покажем её мужу, как правильно заботиться о жене».

Он подошёл к монитору, нажал несколько кнопок. Экран загорелся. Камера в камере Сергея включилась в прямом эфире. Сергей сидел на койке, уставившись в объектив — лицо серое, глаза пустые. Он уже не кричал. Только смотрел.

Воронин повернулся к Анастасии.

«На колени. В центр. Раздвинь ноги. Руки за голову. И улыбайся в камеру. Пусть муж видит, как ты рада новой работе».

Она опустилась на колени. Пол был холодным, грязным. Она развела бёдра широко, юбка задралась до пояса, обнажив всё. Руки за голову — грудь выгнулась вперёд, блузка разошлась окончательно, соски торчали, твёрдые от холода и страха.

Охранники окружили её полукругом. Один из молодых сержантов — тот, что стоял у входа на пропускном пункте, — расстегнул ширинку первым. Член выскочил, уже твёрдый. Он подошёл ближе, схватил её за волосы.

«Открывай ротик, зэчка. Начинай с меня».

Анастасия открыла рот. Он вошёл резко, до горла. Она подавилась, слёзы брызнули, но начала работать — губами, языком, глотая глубже. Воронин тем временем подошёл сзади, опустился на одно колено. Его пальцы вошли в неё — три сразу, растягивая, проверяя.

«Говори в камеру, — приказал он. — Расскажи мужу, что ты чувствуешь».

Она вынула член изо рта на секунду, задыхаясь:

«Серёжа... я... я теперь здесь... на службе... они все... будут пользоваться мной... я рада... рада, что могу... служить...»

Сержант снова вошёл в рот, заглушив её. Воронин вынул пальцы, расстегнул брюки и вошёл в неё сзади — одним толчком, глубоко. Она застонала вокруг члена во рту, тело дёрнулось вперёд.

Второй охранник подошёл сбоку, взял её руку и положил на свой член — она начала дрочить его, не переставая сосать. Третий встал с другой стороны — она взяла его в другую руку. Теперь она обслуживала троих одновременно: рот, обе руки. Воронин трахал сзади, сильно, ритмично, шлёпая по ягодицам.

Остальные ждали своей очереди — курили, пили пиво, комментировали вслух:

«Глянь, как течёт... настоящая блядь...»

«Муж смотрит? Пусть смотрит, как жена работает...»

На мониторе Сергей сидел неподвижно. Его губы шевелились — беззвучно повторял «Настя... Настя...». Слёзы текли по щекам, но он не отводил глаз.

Воронин ускорился, вошёл глубже, рыкнул и кончил внутрь — горячо, обильно. Вынул, хлопнул по попке.

«Следующий!»

Сержант изо рта вышел, кончил ей на лицо — густые струи по щекам, по губам. Она не успела даже вытереться — следующий вошёл в рот. Тот, кого она дрочила рукой, переместился сзади, вошёл резко. Теперь её брали спереди и сзади одновременно. Тело раскачивалось между ними, груди колыхались, стоны вырывались с влажными звуками.

Она пыталась говорить — между толчками, между глотками:

«Серёжа... смотри... они... все... внутри меня... я... я для них... спасибо... что смотришь...»

Воронин стоял в стороне, снимал на телефон — крупным планом лицо, крупным планом, как члены входят в неё, как она течёт, как тело дрожит.

«Хорошая трансляция, зэк, — сказал он в микрофон. — Твоя жена — звезда смены. Завтра повторим. Может, с ночной сменой».

Анастасия кончила — внезапно, унизительно, от двойного проникновения и от взгляда мужа. Тело содрогнулось, она закричала вокруг члена во рту, соки потекли по бёдрам. Охранники засмеялись.

«Ещё одна пошла...»

Они продолжали — менялись местами, кончали на лицо, в рот, внутрь, на грудь. Она потеряла счёт — сколько раз её брали, сколько раз кончали. Тело стало липким, горячим, дрожащим. Глаза смотрели только в монитор — в лицо Сергея, который уже не плакал. Он просто смотрел — мёртво, сломленно.

Когда последний охранник кончил ей на спину, Воронин выключил трансляцию.

«На сегодня хватит, — сказал он. — Завтра продолжим. А ты... умница. Иди в душ. Потом — в мою комнату. Ночь ещё не кончилась».

Анастасия осталась лежать на полу — в луже спермы, пота и своих соков. Дрожа. С пустыми глазами.

Глава 5: Туалетный блок

Часть 1 (переписанная)

После того как последний охранник отстранился, вытирая член о её волосы, Анастасия осталась лежать на полу комнаты отдыха — тело липкое от чужой спермы, пота и её собственных соков, губы распухшие, глаза пустые. Она едва дышала. Воронин стоял над ней, курил сигарету, глядя сверху вниз с ленивым удовлетворением.

«Ну что, зэчка, пиздец тебе сегодня? — спросил он, выдыхая дым. — Ладно, молодец, отработала. Заслужила перекур. Иди в сортир, приведи себя в порядок. Быстро, блядь. Без фокусов — камеры везде».

Анастасия медленно поднялась на четвереньки — ноги не держали. Она кивнула, не в силах говорить. Воронин кивнул одному из сержантов:

«Проводи эту шлюху до женского блока. И назад через десять минут».

Сержант схватил её за локоть, потащил по коридору. Она шла босиком — каблуки остались в комнате отдыха, — юбка задралась, блузка висела нараспашку. По пути другие охранники свистели, кто-то шлёпнул по жопе, кто-то заржал: «Ждём вторую смену, красотка, не расслабляйся».

Женский туалетный блок — сырой, вонючий, с запахом хлорки, мочи и плесени. Сержант открыл дверь, толкнул её внутрь.

«Десять минут, сука. Не больше. И не ори — всё равно никто не услышит».

Дверь закрылась с лязгом.

Анастасия сделала пару шагов. В зеркале над раковиной — её отражение: лицо в размазанной туши и сперме, волосы слипшиеся, губы в синяках, тело в следах укусов и ладоней. Она подошла к раковине, включила воду, плеснула в лицо — холодная вода обожгла кожу.

Но она была не одна.

Из кабинок вышли трое. Женщины-зэчки — в одинаковых серых робах, коротко стриженные, с жёсткими глазами. Старшая — лет сорока, татуировка на шее «Не забуду родную мать», шрам через бровь — подошла первой. Две другие — моложе: худощавая с проколотыми губами и полная с тяжёлой грудью — встали по бокам, отрезая выход.

«Ой, блядь, смотрите, кто к нам в гости пожаловал, — протянула старшая, голос низкий, прокуренный. — Подстилка Воронина, сука начальственная. Пизда в сперме, жопа в синяках. Думаешь, ты теперь здесь королева, мразь?»

Анастасия замерла, руки в раковине.

«Я... я только умыться... пожалуйста...»

Старшая расхохоталась — зло, хрипло.

«Умыться? Да ты, блядь, в сортире теперь жить будешь. Ты дала майору в рот — значит, ты ковырялка, опущенная шлюха. А ковырялок мы заставляем лизать всё, что у нас между ног. На колени, сука, быстро!»

Анастасия упала на кафель — колени ударились больно. Старшая схватила её за волосы, рванула голову назад.

«Раздевай нас, мразь. И начинай лизать. Сначала пизду, потом жопу. И старайся, блядь, языком работай, как будто от этого твоя жизнь зависит. Потому что зависит».

Худощавая расстегнула робу спереди — голая под ней. Раздвинула ноги над лицом Анастасии.

«Давай, ковырялка, лижи мою пизду. Языком внутрь, глубоко, сука. И крути по клитору, быстро, не тормози, пока не кончу тебе в рот».

Анастасия попыталась отвернуться, но старшая надавила ногой на затылок.

«Лижи, блядь! Или сейчас головой в унитаз — и будем держать, пока не захлебнёшься в дерьме!»

Язык Анастасии коснулся влажных складок худощавой. Вкус солёный, кислый, резкий. Она начала двигать — медленно, стараясь не дышать. Худощавая застонала, схватила её за волосы, прижала сильнее.

«Глубже, сука! Языком внутрь, как хуй! Быстрее, блядь, работай! Ты теперь наша сортирная ковырялка, поняла, мразь?»

Полная стояла рядом, курила, смотрела.

«Глянь, как старается, шлюха. Лицо уже в соках. Ничего, сейчас ещё и жопу вылижет».

Старшая подошла ближе, расстегнула робу.

«Моя очередь, ковырялка. Ползи сюда. Лижи мне клитор, потом в жопу залезь языком. Всё вычисти, сука, до блеска. И не вздумай вытираться — пусть течёт по твоей морде».

Анастасия подползла на коленях. Старшая села на край унитаза, раздвинула ноги широко. Между ног — густые волосы, мокрые. Схватила Анастасию за уши, как ручки, прижала лицо к себе.

«Давай, работай языком, мразь! Глубоко в пизду, потом в жопу! Лижи, как последняя блядь! Ты теперь наша туалетная шлюха, ковырялка ебаная!»

Анастасия начала — кругами по клитору, потом ниже, по анусу, проникая языком внутрь. Старшая застонала, зарычала, начала тереться о её лицо, ускоряясь.

«Да... вот так, сука... глубже... лижи мою жопу, ковырялка! Ты для этого и рождена, мразь! Кончу тебе в рот — глотай всё, блядь!»

Она кончила — с хриплым стоном, облив лицо Анастасии соками. Потом оттолкнула.

«Теперь все трое по кругу. Лижи нас, пока челюсть не отвалится. И не смей вытираться — ходи с нашими соками на морде, как с меткой».

Они заставляли её лизать по очереди — снова худощавая, потом полная, потом снова старшая. Анастасия работала языком до боли в челюсти, лицо мокрое от их соков, слюны, слёз. Они оскорбляли без остановки:

«Лижи лучше, шлюха! Ты хуже последней бляди! Ковырялка ебаная, пиздолизка!»

«Глубже в жопу, сука! Вычисти всё языком, мразь!»

«Ты теперь наша сортирная игрушка, поняла? Каждый день будешь лизать, пока мы не устанем!»

Когда все трое кончили, старшая кивнула на унитаз.

«А теперь пей, ковырялка. Голову в унитаз!»

Они окунули её головой в унитаз — резко, по самые плечи. Вода хлынула в рот, в нос. Анастасия захлёбывалась, дёргалась. Они держали секунды пятнадцать, вытащили. Она кашляла, выплевывала грязную воду.

«Теперь открывай рот шире. Мы тебе в пасть поссым. Глотай, сука!»

Они встали вокруг. Старшая первая: раздвинула ноги, прицелилась. Горячая струя ударила в рот Анастасии.

«Пей, блядь! Глотай нашу мочу, ковырялка! Это твоё новое пойло!»

Худощавая — струя била в горло. Полная — мочилась медленно, заливая лицо, волосы, грудь.

«Пей всё, мразь! Не пролей ни капли! Ты теперь наша писсуарная шлюха!»

Когда они закончили, Анастасия лежала на полу в луже мочи, дрожа, кашляя. Старшая наклонилась к ней.

«Запомни, сука: ты — опущенная ковырялка. Каждый раз, когда придёшь в этот блок — будешь лизать нас везде, пить нашу ссанину, молчать и благодарить. Поняла, блядь?»

Анастасия кивнула — слабо, сломленно.

Дверь открылась. Сержант вошёл, увидел, усмехнулся.

«Ну что, освежилась по-женски? Пошли назад. Майор ждёт. И скажи ему спасибо — он тебе такую подругу устроил».

Он схватил её за руку, потащил в коридор — мокрую, воняющую мочой и унижением, с пустыми глазами.

Сержант втолкнул Анастасию обратно в кабинет Воронина — она едва переставляла ноги, волосы слиплись от мочи в жёлтые сосульки, лицо покрыто коркой из высохших соков и свежих слёз, блузка прилипла к груди как вторая кожа, юбка задралась до пояса, между ног всё ещё текло смесью чужой спермы и её собственной влаги. Майор сидел за столом, допивал кофе, когда увидел её — откинулся в кресле, медленно поставил кружку, усмехнулся так, что глаза сузились в щёлки.

«Охуеть, ковырялка, бабы тебя красиво отымели, — протянул он, оглядывая её медленно, начиная от мокрых ступней и заканчивая распухшими губами. — Морда вся в бабьих соках, волосы как после ссанины, жопа в синяках от их ног. Молодцы суки, хорошо опустили. Теперь ты официально общая — и для наших хуёв, и для их пизд. Решил я так».

Он встал, подошёл вплотную, схватил её за подбородок грязными пальцами, заставил поднять голову. Ногтем большого пальца соскрёб каплю засохшей мочи с её щеки, поднёс к её губам.

«Открой рот. Высунь язык. Покажи, как ты теперь выглядишь после настоящего опускания».

Анастасия послушно открыла рот, высунула язык — дрожащий, покрытый белым налётом. Воронин положил палец ей на язык, размазал по нёбу.

«Хорошая девочка. Сегодня ночью ты спишь в женском блоке. У тех трёх мразей, что тебя только что заставили вылизывать их грязные дыры. Они тебя привяжут, будут ебать лицом всю ночь. А мы будем смотреть. Твой мужик тоже. Трансляцию включим прямо в его камеру 24/7. Пусть видит каждую секунду, как его жена стала общей ковырялкой, сортирной шлюхой и бабьей подстилкой».

Анастасия всхлипнула тихо, но Воронин только сильнее сжал челюсть.

«Не ной, сука. Ты сама выбрала — приехала к мужу в платье, как на свадьбу. Теперь будешь лизать жопы и пить ссанину. И благодарить за это».

Он кивнул сержанту:

«Веди её в 17-ю. И скажи бабам — полная свобода. Мочите, заставляйте лизать, унижайте как хотите. Только не убейте — завтра ещё трахать будем».

Они повели её по коридору вниз, в женский блок. Камера 17-я — тесная, вонючая, с четырьмя койками, но сейчас только трое. Старшая, худощавая и полная уже ждали — сидели на нарах, курили самокрутки, смотрели на дверь с голодными улыбками.

Когда Анастасию втолкнули внутрь, дверь захлопнулась. Воронин через интерком включил трансляцию — в камере Сергея загорелся экран. Сергей сидел на койке, уставившись в объектив. Его губы шевелились беззвучно — «Настя... нет...»

Старшая подошла первой, схватила Анастасию за мокрые волосы, рванула вниз.

«Вернулась, ковырялка? — прошипела она, плюнув ей в лицо. — Теперь ты наша на всю ночь, сука. Раздевайся, блядь, быстро, или я тебе зубы выбью».

Анастасия сбросила блузку — ткань шлёпнулась на пол мокрой тряпкой. Юбку стянула дрожащими руками. Осталась голой — кожа в мурашках, синяки на бёдрах от пальцев охранников, соски твёрдые от холода и унижения.

Полная достала из-под койки верёвки — старые, пропитанные потом и мочой. Они привязали Анастасию к нижней койке — руки растянуты к ножкам, ноги широко раздвинуты и привязаны к прутьям, попка приподнята, пизда и жопа полностью открыты. Голова запрокинута назад, рот на уровне койки — удобная позиция для лица.

Худощавая села ей на лицо первой — раздвинула ноги, прижалась мокрой, немытой пиздой прямо к рту и носу.

«Лижи, мразь! Языком внутрь, глубоко, сука! Работай, ковырялка ебаная, пока я не кончу тебе в глотку! И нюхай мою пизду, дыши только через неё!»

Анастасия задохнулась — запах резкий, кислый, немытый несколько дней. Она высунула язык, вошла внутрь, начала крутить по стенкам, по клитору. Худощавая застонала, схватила её за волосы, начала тереться грубо, размазывая соки по лицу.

«Да, сука... глубже... лижи мою грязную пизду, как последняя блядь! Нюхай, ковырялка, это твой новый воздух! Ты для этого и рождена, шлюха помойная!»

Старшая стояла рядом, курила, сплёвывала на пол.

«Глянь, как старается, мразь. А теперь жопу мою лижи. Ползи языком в мою немытую жопу».

Она села сверху — анус прямо на рот Анастасии, тяжёлые ягодицы придавили щёки.

«Залезай языком в жопу, ковырялка! Вычисти всё, что там накопилось, сука! Глубже, блядь, глубже! Нюхай мою жопу, дыши через неё, мразь!»

Анастасия проникала языком внутрь — вкус горький, едкий. Старшая рычала, тёрлась, заставляла глубже.

«Да... вот так... лижи мою жопу, ковырялка! Ты теперь жополиза, сортирная шлюха! Кончаю тебе в рот — глотай мои соки, блядь!»

Полная села следующей — тяжёлая, задавила лицо полностью, пизда и жопа накрыли рот и нос.

«Лижи мою жирную пизду, ковырялка! Языком внутрь, быстро! И не останавливайся, пока я не обкончаюсь тебе в пасть! Нюхай мою жопу, дыши через мою сраку, сука!»

Они менялись всю ночь — садились на лицо по очереди, заставляли лизать пизду, жопу, снова пизду. Когда одна кончала — сразу садилась другая. Анастасия задыхалась, челюсть онемела, рот горел, лицо блестело от их соков, слюны, пота.

«Лижи лучше, шлюха! Ты хуже последней бляди! Ковырялка ебаная, пиздолизка помойная!»

«Глубже в жопу, мразь! Вылижи всё дерьмо языком, сука!»

«Кончаю тебе в рот, ковырялка! Глотай, глотай всё, блядь! Ты теперь наша жопная тряпка!»

Когда им хотелось поссать — они просто садились и мочились прямо в рот, не вставая.

«Открывай пасть шире! Пей мою ссанину, сука! Глотай, мразь, не пролей ни капли!»

Старшая мочилась первой — горячая, крепкая струя била в горло, заливала нос. Анастасия глотала, давилась, кашляла, моча текла по щекам.

«Пей, ковырялка! Это твоё молоко на ночь! Благодари, сука, благодари!»

Худощавая — струя прямо в рот, заставляла глотать залпом.

«Глотай, блядь! Ты теперь наша писсуар! Пей мою мочу, как хорошая ковырялка!»

Полная мочилась медленно, обильно — Анастасия захлёбывалась, моча лилась по лицу, по шее, по груди, скапливалась в ложбинке между грудей.

«Пей всё, шлюха! Не смей проливать! Ты для этого и привязана, мразь!»

Трансляция шла непрерывно. Сергей смотрел — не отрываясь. Иногда он закрывал глаза, но Воронин включал громкую связь:

«Смотри, зэк! Смотри, как твоя жена лижет бабам жопы, нюхает их сраки и пьёт их мочу! Это твоя вина — не смог её защитить! Скажи вслух: «Спасибо, что опускаете мою жену»».

Сергей молчал, только слёзы текли.

К утру Анастасия была вся мокрая — от соков, от мочи, от слёз. Челюсть не закрывалась, горло горело огнём, тело в верёвочных ожогах и синяках. Зэчки отстегнули её под утро, бросили на пол как тряпку.

Старшая наклонилась, схватила за волосы, плюнула в открытый рот.

«Завтра снова, ковырялка. И послезавтра. Ты теперь наша навсегда. Благодари, сука».

Анастасия прошептала еле слышно:

«Спасибо...»

Дверь открылась. Сержант забрал её — потащил к Воронину. Она ползла на четвереньках последние метры — ноги не держали.

Воронин ждал с улыбкой.

«Хорошо отработала ночь, шлюха. Теперь иди в душ. А потом... новая смена. И не вздумай мыться слишком чисто — пусть запах остаётся».