Данила проснулся от скрипа половиц и запаха дыма. Утренний свет пробивался через щели в ставнях, окрашивая избушку в тёплые тона. Простыня липла к спине, в паху было тепло — не боль, а лёгкое эхо вчерашнего, как будто тело помнило её руки. Агафья возилась у печи, её седая коса качалась, фартук туго завязан на широких бёдрах. Она мешала что-то в котелке, напевая низко, почти шёпотом, и Данила поймал себя на мысли, что её голос звучит, как лес за окном. Её кофта, мятая, была расстёгнута на груди, открывая морщинистую кожу и тяжёлую грудь, колыхавшуюся при движении. Он отвернулся, щёки вспыхнули, но жар в теле напомнил о вчера — её тепле, её хриплом шепоте.

— Проснулся, Даня? — Агафья обернулась, её глаза блестели, морщины у губ казались чуть мягче, будто ночь с ним стёрла пару лет. — Как спалось? Боли как?

Он сел, потирая шею, футболка липла к спине. — Нормально спал, — буркнул он, голос хриплый ото сна. — Болит… меньше. Почти не чую, только тянет иногда.

— Вот видишь, — она хмыкнула, её голос был тёплым, с лёгкой насмешкой. — Лечение моё работает. Травы знают своё дело, да и ты молодец, парень. — Она посмотрела на него, глаза сузились, будто оценивая его фигуру. В её мыслях мелькнуло: «Крепкий, горячий. Лечить его — одно удовольствие. Когда мне ещё такой перепадёт? Не только ему польза, но и мне… оживу малость, пока он тут».

— Умойся, Даня, — сказала она, указав на таз у окна, где вода блестела в утреннем свете. — Пора в себя приходить.

Он встал, потянулся, чувствуя её взгляд. Сняв футболку, он заметил, как она смотрит — не просто так, а цепко, скользя глазами по его плечам, груди, ниже, к джинсам, где проступал лёгкий бугорок. Данила, уловив её взгляд, покраснел, быстро отвернулся к тазу.

Агафья накрыла стол: миска каши, краюха хлеба, кружка травяного чая с горьковатым привкусом, от которого в голове слегка шумело. Данила ел молча, чувствуя, как её присутствие давит — не страшно, а притягательно. Она сидела напротив, кофта сползла с плеча, открывая кожу, покрытую родинками, и он поймал себя на мысли: «Она старая, а я… смотрю. Почему?»

— Пойдёшь в лес, Даня, — сказала она, отодвинув миску. — Дров принесёшь. Тебе нагрузка нужна, воздух свежий.

— Дрова? — он нахмурился, ложка замерла в руке. — Я ж не дровосек. В городе такого не делал.

— Не ворчи, — она засмеялась, её грудь колыхнулась под кофтой. — Двигаться надо, парень, а не на диване лежать.

Он пожал плечами, взял топор и пошёл в лес. Пахло соснами, солнце грело шею, ветки хрустели под ногами. Топор был тяжёлым, руки быстро устали, но с каждым ударом он чувствовал, как тело оживает. Пот стекал по спине, а мысли путались: её голос, её кожа, её тепло. «Что она со мной делает? — думал он, рубя ветку. — Хочу её… опять». Вернувшись, он свалил дрова у крыльца, мышцы гудели, а в паху тянуло — не боль, а что-то горячее, как будто чай и её слова разожгли огонь.

Пока он был в лесу, Агафья готовила обед: щи, картошку, новый чай, пахнущий мятой и чем-то терпким, почти жгучим. Она месила тесто, её руки двигались уверенно, но мысли были о нём: «Парень хочет, я вижу, да и я хочу мальца». На полке у печи стоял горшок с мазью, от которого воздух густел, будто шептал что-то.

К обеду она переоделась — кофта расстёгнута почти до живота, юбка задралась, открывая толстые бёдра, покрытые венами. Данила, сев за стол, старался не смотреть, но её движения — медленные, будто дразнящие — цепляли взгляд.

— Как тебе тут, Даня? — спросила она, садясь ближе, её колено коснулось его ноги под столом. — Скучно? Ждёшь лечения?

Он кашлянул, ложка задрожала. — Скучно, — буркнул он, глядя в тарелку. — Не привык так… работать. Дрова, лес — не моё. Но лечение… жду, да.

— Молодец, — она хмыкнула, её голос стал ниже, почти хриплым. — Сегодня ещё лучше будет. Травы сильные заварила, мазь готова. — Она наклонилась ближе, её грудь колыхнулась, и Данила почувствовал, как жар в паху нарастает. В её мыслях мелькнуло: «Он хочет, я вижу. И я хочу… его жар, его силу. Давно такого не было».

Она встала, юбка шуршала, как листья, и пошла к печи, оставив его с мыслями. Чай в кружке дымился, и на миг ему показалось, что пар сложился в странный узор, похожий на её лицо. Он мотнул головой, думая: «Показалось». Но жар в теле говорил, что вечер будет жарче леса.

Солнце село, лес за окном затих, только сверчки трещали в траве. Избушка пахла травами, дымом и чем-то терпким, почти живым, от чего воздух казался густым. Агафья ждала вечера так же, как Данила, — её старое тело ныло, между ног тянуло, и она ловила себя на мысли: «Его молодой член… давно я такого не чуяла. Сегодня он мой, научу его, подчиню». Её волосатое влагалище, влажное от предвкушения, ждало, а сердце билось быстрее при мысли, что она не только лечит, но и берёт своё — жар, силу, удовольствие.

Ужин был простым — хлеб, травяной суп, но главное — чай. Агафья подала Даниле глиняную кружку, пар поднимался, пахнущий мятой и чем-то острым, почти металлическим. Она приготовила такой же себе, отпив глоток, чувствуя, как тепло разливается по телу, пробуждая старые кости. Данила смотрел на кружку, его пальцы дрожали, когда он спросил:

— Что за чай? Опять горький?

— Лечебный, Даня, — хмыкнула она, её глаза блестели в свете керосинки. — Для этой ночи. Сил тебе даст, боль выгонит. Пей, парень.

Он выпил, вкус был резким, обжигающим, и в голове зашумело, как будто лес шептал внутри. Странный запах — травы, её кожи, чего-то дикого — наполнил избушку, и Данила почувствовал, как член твердеет, натягивая джинсы. Он сжал кружку, щёки горели, а мысли путались: «Хочу её… хочу лечиться. Чёрт, хочу трахнуть старуху». Голова была затуманена, тело горело, и он не мог понять, чай это или она — её хриплый голос, её тяжёлая грудь под расстёгнутой кофтой.

Агафья заметила его взгляд, бугорок в джинсах, и улыбнулась, её морщины углубились, но глаза были молодыми, почти кошачьими. Она встала, где стоял горшок с мазью. «Сегодня другое лечение будет, — сказала она, её голос был низким, почти гипнотическим. — Готов, Даня?»

Он кивнул, не отводя глаз.

Она медленно развязала фартук, сбросила кофту, затем юбку.

Агафья стояла голая, её старое тело — тяжёлая грудь, обвисшая, с тёмными сосками, мягкий живот со складками, волосатое влагалище, блестящее от пота — было открыто свету. Данила замер, но глаза не мог отвести. Она легла на кровать, скрипнувшую под её весом, и раздвинула ноги, открывая себя.

Её пальцы, морщинистые, но уверенные, раздвинули влагалище, показывая розовую кожу, влажную, живую.

— Вот тут ты вчера был, Даня, — сказала она, её голос был низким, с лёгкой насмешкой, но тёплым. — Смотри, парень. Это женщина, живая, горячая, не совсем молодая, но поверь у всех у нас там похоже. А вот сверху — клитор.

Его целовать надо, ласкать. Девушкам в твоём будущем это понравится.

— Подойди ближе, — шепнула она, её глаза блестели, морщины у губ чуть разгладились, будто его взгляд делал её живее. — Возьми мою грудь в рот, Даня. Не бойся, учись.Ты у мамки сосал грудь, и тебе и ей это нравилось, так и мне тоже, мальчик мой.

Он шагнул к кровати, сердце колотилось, пот стекал по шее. Наклонившись, он коснулся её груди, мягкой, тяжёлой, пахнущей травами и её кожей. Его губы обхватили сосок, тёплый, чуть солоноватый, и он начал сосать, неловко, но жадно. Агафья застонала, её хриплый стон наполнил избушку, она гладила его по голове, как ребенка. «Молодец, парень, делаешь все как надо — хрипела она, её тело дрожало, а в глазах мелькала радость.

Она продолжала гладить его, её рука, тёплая, морщинистая, скользила по его шее, плечам, будто подчиняя его. В её мыслях было: «Он мой, совсем мой. Учу его, беру его, как сладко с ним».

— Приляг, Даня, — шепнула она, её голос был низким, почти гипнотическим, с лёгкой насмешкой. — Лечение дальше пойдёт.

Он лёг на кровать, скрипнувшую под его весом, сердце колотилось, джинсы натянулись. Агафья встала на колени рядом, её тело — старое, с обвисшей кожей, покрытой родинками — казалось живым, горячим. Она расстегнула его джинсы, медленно, будто дразня, и её пальцы коснулись его члена, твёрдого, пульсирующего. Данила ахнул, щёки горели, но он не отстранился. Она обхватила член губами, тёплыми, мягкими, пахнущими травами, и начала сосать, медленно, уверенно.

Её язык скользил, вызывая дрожь, и Данила застонал, его рука инстинктивно легла на её голову, пальцы запутались в её седой косе.

— Хорошо, да? — хрипела она, не отрываясь, её голос вибрировал на его коже. Она подняла взгляд, глаза блестели, морщины у губ чуть разгладились, будто его жар питал её.

Другой рукой она взяла горшок с мазью, стоявший у кровати, и намазала палец. Запах хвои и чего-то жгучего ударил в нос, и Данила напрягся, когда её палец скользнул ниже, к его анусу. Он сжал мышцы, тело дёрнулось, и он выдавил: «Что… это?»

— Всё нормально, Даня, — шепнула она, не отпуская его член, её губы двигались, вызывая волны жара. — Там у тебя простата, парень. Массаж нужен, для лечения. Потерпи, тебе понравится.

Он сжал анус сильнее, но её палец, тёплый, липкий от мази, был настойчивым. Она медленно ввела его, мягко, но уверенно, и Данила ахнул — дискомфорт смешался с чем-то новым, горячим, почти волшебным. Её другая рука надрачивала его член, пальцы скользили, а губы продолжали сосать, жадно, ритмично. Он стонал, держа её за голову, тело дрожало от кайфа. «Чёрт, — думал он, — это странно, но… так хорошо». Жар мази, её пальцев, её рта накатывал волнами, и он не мог остановиться.

Несколько движений её пальца внутри, лёгкое нажатие, и горячая волна ударила. Данила ахнул, тело дёрнулось, и он кончил, его семя полилось ей в рот, тёплое, липкое. Агафья не отстранилась, проглотила всё, медленно, будто смакуя, её глаза блестели, а кожа на щеках стала чуть глаже, как будто его сила оживила её. Она аккуратно вытащила палец из его ануса, вытерла руку о платок и улыбнулась, её хриплый голос был мягким:

— Многие женщины семя не любят, Даня, — сказала она, погладив его по щеке. — А мне ещё бабушка в детстве говорила: оно для женского организма полезно. Да и мужику приятно, правда?

Данила лежал, задыхаясь, пот стекал по шее, член всё ещё пульсировал. Он смотрел на неё — её морщинистое лицо, и старое тело, и ждал продолжения.

Данила лежал на кровати, задыхаясь, пот стекал по шее, а тело всё ещё дрожало от оргазма. Агафья вытерла губы платком, её глаза блестели, кожа на щеках стала чуть глаже, будто его сила питала её. Она посмотрела на него, улыбнулась, её хриплый голос был мягким: «Молодец, Даня. Лечение идёт как надо».

Она откинулась на спину, кровать скрипнула, её старое тело — дряблая кожа, тяжёлая грудь, покрытая родинками, волосатое влагалище, влажное и блестящее — открылось свету. Она раздвинула ноги, её пальцы коснулись себя, показывая, как живая, горячая она всё ещё была. Данила смотрел, сердце колотилось, и хотя её тело не возбуждало его, как молодые девушки из его фантазий, жар чая и её голос тянули, как магнит. Она похлопала по кровати рядом, её голос стал ниже, почти гипнотическим:

— Не только в мужском семени сила, Даня, — сказала она, её морщины у глаз чуть разгладились, будто его взгляд оживлял её. — В женских соках тоже много полезного. Иди ко мне, целуй между ног, языком. Я подскажу. Заодно время для своего дружка выиграешь.

Данила сглотнул, он смотрел на её мокрое, волосатое влагалище, зморщеный анус, и думал: «Старуха… но я должен. Она знает, как лечить».

Он придвинулся, опустился к ней, чувствуя терпкий запах — землистый, с лёгкой ноткой мочи. Его язык неумело коснулся её кожи, влажной, горячей, и Агафья застонала, её хриплый звук наполнил избушку. Она схватила его за голову, её пальцы, тёплые, морщинистые, вцепились в волосы, направляя его.

— Вот так, парень, — хрипела она, её бёдра дрожали. — Лижи мягче, выше… клитор, я показывала.

Он старался, чувствуя солоноватый вкус на языке, но продолжал, подчиняясь её рукам. Её стоны становились громче, и Данила, сам того не ожидая, почувствовал, как его член снова твердеет, будто чай и её голос разжигали огонь. Она протянула ему горшок с кремом, пахнущим хвоей и чем-то жгучим, и шепнула:

— Возьми крем, Даня. Намажь на пальцы — средний и указательный засунь в меня, а безымянный… в попу, как я тебе. Не бойся, учись.

Он неуклюже взял крем, пальцы дрожали, и намазал их. Впервые он увидел её анус так близко — зморщеный, тёмный, но податливый. Он медленно ввёл средний и указательный пальцы в её влагалище, тёплое, влажное, а безымянный — в анус, и она выгнулась, застонала громче, её тело задрожало. «Умничка, — хрипела она, — вот так, двигай ручкой, туда-сюда. И лижи клитор, не останавливайся».

Данила работал, его язык кружил по клитору, пальцы двигались, неловко, но ритмично. Ему не нравилось, что он делает — вкус, запах, её старость давили, — но её стоны, её руки, сжимавшие его голову, заставляли продолжать. Минут пять он старался, пот стекал по шее, и вдруг его член встал колом, пульсируя, будто тело решило за него. Агафья задыхалась, её стоны стали громче, почти криком, и она кончила, сжимая его пальцы мышцами влагалища и ануса. Её тело дёрнулось, она выгнулась, а потом обмякла, тяжело дыша.

Она отдышалась, её голос стал спокойным, почти слабым, будто оргазм забрал её силы. Она посмотрела на Данилу, его горящие глаза, член, стоящий колом, и улыбнулась. «Спасибо, парень, — хрипела она, её грудь колыхалась. — Не думала, что такое испытаю. Давно меня так не накрывало». Она потянулась, её тело было мягким, живым, и добавила: «Давай продолжим наше лечение. Вижу, ты готов».

Она потянулась к полке, взяла две глиняные баночки с мазями, пахнущими хвоей и чем-то жгучим, почти металлическим. Первую она открыла, зачерпнула пальцем густую, тёмную мазь и намазала его член. Данила ахнул — мазь обожгла, как огонь, член будто горел, набухая, становясь тяжелее, словно у взрослого мужика. Он сжал кулаки, пот стекал по шее, и подумал: «Чёрт, что это? Хочу её, хочу сильно, сейчас изнасилуюю..». Вторую мазь, светлую и липкую, она нанесла на своё влагалище, раздвинув ноги. Её кожа задрожала, она застонала, её соки потекли сильнее, и запах стал гуще, почти одуряющий. «Для нас обоих, Даня», — хрипела она, её глаза блестели.

Она встала на колени, повернулась, оперлась на кровать, её старое тело — дряблая кожа, широкие бёдра — открылось ему.

Перед глазами Данилы были её две дырочки, влажные, волосатые, блестящие от мази и соков. «Видел, как собачки друг друга любят? — шепнула она, её голос был низким, властным. — Так и ты меня, парень». Он придвинулся, сердце колотилось, и приставил член к её влагалищу. Вошёл легко, её тепло обволакивало, горячее, влажное, и мазь перестала жечь, будто её тело гасило огонь. Он толкнулся, медленно, затем быстрее, чувствуя, как член, набухший от мази, заполняет её. «Больше… кажется больше», — думал он, стон вырывался из груди.

Он трахал её, то медленно, то сильно, кровать скрипела, её стоны смешивались с запахом трав. Один раз член выскользнул и коснулся её ануса, зморщеного, тёмного. Она сжала мышцы, хмыкнула: «Эта дырочка для последнего дня, Даня. Пока туда не надо». Он вернулся в её влагалище, продолжая, но через минут двадцать устал, пот лил градом, а кончить не мог. Жар мази гнал его вперёд, но оргазм не приходил. «Почему… не могу?» — думал он, дыхание сбилось.

Агафья обернулась, её лицо блестело, морщины чуть разгладились. «Как тебе эффект мази, парень? — хрипела она, улыбаясь. — Это чтоб ты дольше старался, женщину удовлетворил. Ложись, ты устал, я сверху поработаю».

Он лёг, задыхаясь, член всё ещё стоял колом. Агафья забралась на него, её тяжёлое тело оседлало его, грудь колыхалась, пот капал на его грудь.

Она двигалась, медленно, ритмично, её влагалище сжимало его, и она стонала, её хриплый голос наполнял избушку. Минут десять она двигалась, её бёдра дрожали, и вдруг она ахнула, выгнулась, кончая, её соки текли по его бёдрам. Она задыхалась, но заметила, что он всё ещё твёрдый, не кончил. «Ох, парень, — хрипела она, её глаза блестели. — Перемудрила я с мазью. Бедный мальчик, не можешь разрядиться, а я уже два раза кончила, пока ты меня имел».

Она слезла, взяла тряпку, вытерла мазь с его члена, горячего, набухшего. «Сейчас помогу», — шепнула она и наклонилась, её губы, тёплые, пахнущие травами, обхватили головку.

Она сосала, жадно, ритмично, одной рукой надрачивая его член. Другой рукой она зачерпнула мазь, намазала два пальца и скользнула к его анусу. Он напрягся, но она шепнула: «Расслабься, Даня, для лечения». Её пальцы, тёплые, липкие, вошли в него, два сразу, и начали двигаться, надавливая на простату. Данила стонал, его анус сжимался, давил на её пальцы, а её губы работали быстрее, язык кружил по головке.

Жар накатил волной, он ахнул, тело дёрнулось, и он кончил, горячее семя брызнуло ей на грудь

. Агафья не глотала, а размазала его по своей коже — тяжёлой груди, мягкому животу, — улыбаясь: «Молодая сперма на теле — лучше любой мази, Даня. Хорошо мы друг друга полечили». Её кожа блестела, морщины у глаз стали ещё мягче, будто его сила оживила её.

Они оба были уставшими, потные, задыхающиеся. «Давай спать, парень», — хрипела она, её голос был мягким, почти нежным. Она накинула ночнушку, не надевая ничего под неё, и легла рядом. Данила смотрел в потолок, чувствуя, как тело гудит, а боль в паху почти ушла.

Так и закончился второй день лечения.