Жара душила, солнце палило, старая «Лада» дребезжала на ухабах, пыль липла к стёклам. Данила сидел сзади, прижавшись к окну, пот стекал по лбу, под глазами были тёмные круги. Боль в паху колола, живот ныло, будто кто-то сжал его в кулак. Мама, Ольга, обернулась, глаза блестели от слёз.

— Даня, потерпи, сынок, — сказала она мягко. — Баба Агафья тебя вылечит. Люди говорят, она знает, как помочь.

— Знает, — буркнул папа, Виктор, сжимая руль. — Оля, это же бабка какая-то. Врачи ничего не нашли, а она разберётся?

— Витя, хватит! — мама повысила голос, её руки теребили платок. — Дане плохо, ты же видишь! Тётя Маша клялась, что Агафья её мужа спасла. Надо попробовать.

— А если хуже будет? — папа нахмурился, глянул в зеркало. — Даня, ты как? Не боишься к бабке ехать?

Данила пожал плечами, щёки горели, он вытер ладони о джинсы. — Нормально, — пробормотал он, глядя в окно, где мелькали сосны. — Только… стыдно как-то. Везёте, как ребёнка.

— Какой ребёнок? — мама вздохнула, коснулась его колена. — 8 класс закончил уже, взрослый парень. Просто… боимся за тебя. Боли эти… вдруг что серьёзное?

— Да ладно, мам, просто странно, что вы меня в лес к какой-то старухе везете — он отвернулся, голос дрогнул.

— Не говори так, — папа покачал головой, но смягчился. — Слушай, сын, мы за тебя переживаем. Потерпи, может, и правда поможет.

— Ага, — Данила буркнул, боль кольнула в паху, он сжал зубы.

Деревня осталась позади, дорога сузилась, лес сомкнулся, пахло хвоей, сыростью, нагретой землёй. Избушка стояла на поляне: старая, деревянная, крыша покосилась, мох покрывал брёвна, как зелёный мех. Труба дымила, запах трав кружил голову, где-то вдали трещали сверчки. Агафья Петровна вышла на крыльцо — толстая, в длинной юбке, седая коса до пояса, фартук завязан на широких бёдрах.Выглядела лет на 70-80. Лицо морщинистое, но доброе, как у бабушки. Данила вздрогнул, когда она посмотрела на него, ноги дрожали от слабости.

— Это мальчик, у него проблемы? — её голос был хриплым. — Заходите, не стойте на жаре.

Избушка была тесной, воздух густой от запахов: воск, мята, сушёные травы, лёгкий душок её мыла. Одна комната — печь, потемневшая от времени, стол, заваленный пучками трав, полки с банками, где плавали корешки, икона в углу, потускневшая. Кровать одна, у стены, скрипучая, с лоскутным одеялом, пахнущим лавандой. Данила покраснел, глядя на неё: «Одна кровать… мы что, вместе спать будем?».

— Ну, рассказывайте, — Агафья села на стул, скрипнувший под её весом, вытерла руки о фартук, глаза сузились. — Что с ним?

Ольга затараторила: — Полгода мучается, Агафья Петровна. Живот ноет, в паху колет, слабость такая, что еле ходит. Врачи ничего не находят, а ему всё хуже. Помогите, ради бога!

— Хм, — Агафья кивнула, посмотрела на Данилу, её взгляд был цепким, но тёплым. — А ты сам что скажешь, парень? Как болит?

Данила замялся, щёки пылали, он теребил край футболки. — Ну… в животе тянет, — пробормотал он, глядя в пол. — В паху… иногда. Сильно. Не знаю, от чего.

— Понятно, — она улыбнулась, морщины собрались у глаз. — Три дня его оставьте. Травы дам, отвары заварю, массаж целебный сделаю . Вылечу вашего мальчика.

— Три дня? — Виктор нахмурился, потёр шею. — А вы… точно знаете, что делать?

— Знаю, я за свой век много повидала — Агафья хмыкнула, её голос был спокойным, но твёрдым. — Не волнуйтесь, Виктор Павлович. Мальчик в хороших руках.

— Даня, ты как? — мама коснулась его плеча, её пальцы дрожали. — Не страшно тебе?

— Да нормально, — буркнул он, но голос дрогнул. — Только… одному как-то стремно, нету интернета, света...

— Не один ты, — Агафья посмотрела на него, глаза блестели. — Я с тобой, Даня. Не переживай, всё будет хорошо, ты еще уезжать не захочешь.

— А… спать где? — выдавил он, глядя на кровать, щёки горели. — Она же… одна.

Агафья засмеялась тихо, её грудь колыхнулась под кофтой. — Вместе ляжем, парень. Кровать старая, но крепкая, места хватит. Не волнуйся, я не храплю.

Данила покраснел сильнее, сердце заколотилось, он отвернулся, думая: «Спать с ней… это как вообще?». Ольга обняла его, слёзы блестели: — Слушай бабу Агафью, сынок. Мы через три дня приедем.

— Держись, — папа хлопнул по плечу, голос потеплел. — Не переживай, сын. Всё будет нормально.

Машина уехала, мотор затих, лес шептал, сверчки трещали. Данила стоял в комнате, пот стекал по спине, взгляд цеплялся за кровать. Агафья налила чай в глиняную кружку, пар поднимался, пахло ромашкой, но вкус был горький, с привкусом земли.

— Пей, Даня, — сказала она, протягивая кружку. — Боль снимет, сил добавит. Ну, расскажи, девушки у тебя были?

Он поперхнулся, кружка задрожала, чай плеснулся на пальцы. — Н-нет… — пробормотал он, щёки пылали. — Я… ни с кем не гулял.Мне пока учеба важна.

— А сам себя… трогаешь, облегчаешь ? — спросила она тихо, но прямо.

— Нет! — он чуть не пролил чай, глаза округлились. — Я… никогда. Не делал такого… не знаю, как.

— Ладно, ладно, — Агафья улыбнулась, её морщины углубились. — Не переживай, парень. Боли твои от этого, Даня. Застой в теле, кровь не течёт, как надо. Травы помогут, и я подсоблю. Не бойся, это лечение.

— Как подсобите? — он нахмурился, голос дрожал. — Это… что, уколы какие-то?

— Не уколы, — она хмыкнула, глаза блестели. — Другое лечение, Даня. Ты молодой, здоровый, просто не знаешь, как себя помочь. Я научу, не бойся.

Он не понял, но чай разморил, веки потяжелели, боль в паху затихла, тело стало лёгким, как ватное. Агафья указала на кровать: — Ложись, отдохни. Вечером начнём.

Он лёг, кровать скрипела, доски впивались в спину, одеяло пахло лавандой, травяной дым кружил голову. Избушка гудела: треск печи, шелест трав на потолке, шаги Агафьи, её юбка шуршала, как листья. Он задремал, но проснулся в темноте. Керосинка горела, тени плясали на потемневших брёвнах, её морщинистое лицо казалось мягче в свете. Агафья сидела рядом, в руках новая кружка, пар пах мятой, чем-то терпким, как лес после дождя.

— Выпей ещё, — сказала она, улыбаясь, её голос был низким, тёплым. — Этот чай особый, Даня. Силы даст, для лечения.

— Ещё чай? — он сел, потёр глаза, футболка липла к спине. — А зачем столько пить?

— Затем, что болеть не будешь, — она подвинулась ближе, её колено коснулось его ноги, тепло разлилось по коже. — Пей, не переживай. Травы мои знают своё дело.Лечение необычное, но поможет.

— Что за травы? — он нахмурился, взял кружку, пар щекотал нос. — Вкус странный у них.

— Мята, зверобой, ещё кое-что, — Агафья хмыкнула, её пальцы погладили край кружки. — Секрет мой, Даня. Пей...

Он выпил, чай был горьким, но тёплым, огонь пробежал по венам, в паху закололо — не болью, а чем-то горячим, новым. Он ахнул, кружка задрожала, Агафья улыбнулась шире, её глаза блестели, как у кошки в темноте.

— Ложись, — шептала она, её рука легла на его плечо, пальцы тёплые, мягкие. — Начнём, парень. Не волнуйся, я всё сделаю.

Она подвинулась ближе. Данила лежал, сердце стучало, трусы натянулись — он не заметил, как встал. Агафья улыбнулась, её рука, тёплая, морщинистая, легла на его живот, погладила, спустилась ниже. Он ахнул, когда её пальцы скользнули под резинку трусов, коснулись члена, твёрдого, горячего. Она начала массировать, медленно, мягко, её движения были уверенными, но ласковыми.

— Не переживай, — шептала она, её голос был хриплым, тёплым, с лёгкой насмешкой. — Ты молодой, Даня, здоровый. Просто не знаешь, как это бывает. Я покажу и научу.

— Что покажете? — выдавил он, голос дрожал, он открыл глаза, её лицо было близко, морщины углубились, но глаза горели. — Это… странно, вы… старше.

— Старше, — она засмеялась тихо, её грудь колыхнулась под кофтой. — А ты мне в внуки годишься, парень. Но сейчас я тебя лечу в первую очередь Даня. Хочешь узнать, как это? Я вижу, хочешь.

— Я… не знаю, — пробормотал он, щёки горели, он сжал простыню. — Это… неправильно вроде.

— Правильно, — её рука скользнула ниже, по животу, пальцы задержались на резинке трусов. — Тело твоё знает, видишь? Встал уже дружок твой

Он ахнул, её пальцы коснулись члена, пульсирующего, горячего. Она массировала, медленно, ласково, но уверенно, её старая рука была влажной, липкой.Кровать скрипела, тени плясали, её коса тёрлась о его грудь, он стонал, не сдержавшись.

— Хорошо, да? — шептала она, наклоняясь, её дыхание щекотало ухо. — Не бойся, Даня, отпусти себя. Я для тебя стараюсь, скоро тебе полегчает.

Вдруг горячая волна ударила, он ахнул, тело дёрнулось, простыня намокла. Он открыл глаза, задыхаясь, посмотрел вниз — из его члена текло что-то белое, липкое, блестящее в свете керосинки. Он замер, сердце заколотилось, страх смешался с кайфом.

— Это… что? — выдавил он, голос дрожал, щёки пылали. — Что это… из меня? Я… больной?

Агафья засмеялась тихо, хрипло, её рука, всё ещё липкая, вытерлась о фартук. Она наклонилась ближе, глаза блестели, морщины углубились, но лицо было добрым, с лёгкой насмешкой.

— Не больной, Даня, — шептала она, погладив его по щеке, её пальцы пахли им. — Это твоё семя, парень. Нормально всё, так и должно быть. Ты мужик, а мужики так делают, когда им хорошо.

— Семя? — он нахмурился, пот стекал по шее, он смотрел на мокрую простыню, стыд жёг. — Я… не знал. Это… всегда так?

— Всегда, — она хмыкнула, её грудь колыхнулась под кофтой. — Ты ж не трогал себя, да? Первый раз у тебя, Даня. Со мной. Нравится, что я первая?

— Я… не знаю, — пробормотал он, отвернулся, щёки горели. — Странно… липкое такое, но было приятно.

— Липкое, — Агафья улыбнулась, её голос стал игривым, с лёгким соблазном. — Это сила твоя, парень. Молодое, горячее. Мне нравится, как ты стараешься. Хочешь ещё раз попробовать?

Он ахнул, посмотрел на неё, сердце стучало. — Ещё? — голос дрожал. — Прямо… сейчас?

— Не сейчас, — она засмеялась, похлопала его по плечу, её рука была тёплой. — Но скоро, Даня. Травы мои сильные, почувствуешь. Ложись, отдыхай. Ты молодец, парень.

Данила лежал, сердце колотилось, стыд и кайф смешались. Он смотрел на мокрую простыню, думал: «Это… моё? Чёрт, странно, но… круто». Через пятнадцать минут в паху закололо, член встал, твёрже, горячее, будто чай разжёг огонь. Он ахнул, прикрыл глаза, но Агафья заметила, её улыбка стала шире.

— Ого, — шептала она, глаза блестели. — Чай мой силён, да? Не переживай, парень, сейчас по другому попробуем лечить.

— Опять? — он смотрел, голос дрожал, пот стекал по шее. — Я не могу так… это слишком.

— Можешь, ты молодой, ты много можешь — её голос стал игривым, низким. — Посмотри на меня, Даня. Хочешь увидеть?

— Увидеть… что? — выдавил он, сердце стучало, он сжал простыню.

— Женщину, хоть и старуху, но тебе надо все увидеть , — она хмыкнула, встала, её юбка шуршала, как лес. — Не бойся, парень, я не кусаюсь.

Она скинула юбку, кофту, платок, её движения были медленными, будто дразнила.

Данила замер: перед ним стояла голая женщина, старая, толстая, с обвисшей грудью, тяжёлой, с тёмными сосками, покрытыми родинками. Её живот был мягким, складки дрожали, между ног — тёмная, волосатая вагина, блестящая от пота. Он думал: «Она старая и не красивая ». Но куда ему было деться ночью в лесу со стоящим членом.

— Что уставился? — Агафья улыбнулась, с лёгким соблазном, её голос был хриплым. — Первый раз бабку голую видишь?

— Да, — выдавил он, щёки горели, он отвернулся. —Это странно.

— Странно, — она засмеялась, шагнула ближе, её бёдра колыхнулись. — Но твоему дружку, все равно сколько мне лет. Хочешь потрогать меня ? Не бойся, ни кто не узнает о нашем лечение.

— Потрогать? — он ахнул, глаза округлились. — Я… не могу… простите.

— Можешь, — шептала она, взяла его руку, тёплую, дрожащую, прижала к своей груди, кожа была мягкой, горячей. — Вот так, парень. Чувствуешь?

Он стонал, её сосок тёрся о его ладонь. Агафья забралась на кровать, её колени дрожали, простыня скомкалась. Она села сверху, бёдра, липкие, горячие, прижались к его ногам, её вагина тёрлась о его член, твёрдый, пульсирующий.

— Не переживай, — шептала она, наклоняясь, её грудь колыхнулась, пот стекал по шее. — Я научу, Даня. Хочешь меня, да?

— Д-да… — выдавил он, голос ломался, он сжал её бёдра, пальцы дрожали.

Eё рука нашла его член, погладила, направила в себя. — Но хорошо, парень. Дай мне тебя лечить.

Она опустилась, медленно, её вагина, горячая, влажная, обхватила его, кровать заскрипела, шлепки звучали в тишине.

Агафья двигалась медленно, её тепло, мягкое и влажное, обхватило Данилу, и он задыхался от новых ощущений. Кровать скрипела, тени от керосинки метались по стенам, смешиваясь с запахом трав и её кожи — терпким, с ноткой мяты и лесной сырости. Она наклонилась ближе, её тяжёлая грудь колыхалась, касаясь его груди, и хрипло шептала: «Вот так, Даня… двигайся со мной». Её глаза блестели в полумраке, и в них мелькнула искра — не только заботы, но и удовольствия.

Агафья ловила себя на мысли: «Сколько лет я не чувствовала такого жара… Этот мальчик, молодой, горячий, он и мне силёнки возвращает. Лечение-то, выходит, не только ему на пользу». Она улыбнулась, её морщины углубились, но в этой улыбке была жизнь, которую она давно не знала. Её тело дрожало, не только от движений, но и от того, как его сила, юная и неуклюжая, будила в ней что-то давно спящее. «Такое лечение и мне по душе», — подумала она, и её пальцы, тёплые, сжали его бёдра чуть сильнее.

Данила стонал, его руки вцепились в её мягкие бёдра, пальцы дрожали. Он толкнулся, неловко, и вдруг горячая волна ударила, заливая её. Он ахнул, тело дёрнулось, и он замер, задыхаясь. Агафья хрипела, её движения замедлились, она чувствовала, как его тепло наполняет её, и её собственное тело отозвалось дрожью. Она улыбнулась шире, глаза горели, и прошептала: «Молодец, парень… хорошо постарался».

Она медленно поднялась, кровать скрипнула, простыня скомкалась. Данила лежал, сердце колотилось, пот стекал по шее, а в паху было тепло — не боль, а что-то новое, лёгкое. Агафья встала, её силуэт в свете керосинки казался мягким, почти призрачным. Она потянулась к стулу, где лежала длинная ночнушка, белая, с потёртыми кружевами. Надела её не спеша, ткань скользнула по её телу, обрисовав тяжёлую грудь и широкие бёдра. Трусов она не надела, и Данила, заметив это, почувствовал, как щёки снова заливает жар.

Агафья обернулась, её коса качнулась, и она посмотрела на него с лёгкой насмешкой. «Чего стесняешься, Даня?» — сказала она, голос был тёплым, но с игривой хрипотцой. «Ты мужик, а я женщина. Нечего бояться. Я тебя научу, парень, как не робеть перед нами. Женское тело — оно разное. Ещё узнаешь, как его понимать». Она подмигнула, и в её глазах мелькнула искра — то ли доброта, то ли что-то глубже.

Она вернулась к столу, зашуршала травами, готовя новый чай. Данила лежал, глядя в потолок, где висели пучки сушёных цветов. Боль в паху почти ушла, осталась лишь лёгкая тяжесть, как напоминание. Он думал о её руках — тёплых, уверенных, как они гладили его, массировали, будили огонь. И о том, как она двигалась сверху, мягкая, тяжёлая, но такая… живая. «Чёрт, это странно, — думал он, — но… круто. Она старая, а я… хочу ещё». Сердце стукнуло сильнее, когда он представил второй день. Что она ещё покажет? От этой мысли жар пробежал по телу, и он сжал простыню, не замечая, как уголки губ дрогнули в улыбке.

Агафья поставила кружку на стол, пар поднимался, пахло мятой и чем-то терпким. «Спи, Даня», — сказала она, не оборачиваясь, но в её голосе чувствовалась улыбка. «Завтра продолжим». Она погасила керосинку, и избушка погрузилась в темноту, только лес шептал за стенами, а кровать скрипела под их весом.

Данила закрыл глаза, но сон не шёл. Боль отступила, тело было лёгким, а в голове кружились её слова: «Научу… узнаешь». Он лежал, чувствуя её тепло рядом, и предвкушал, что принесёт новый день.