Мы вернулись в город под вечер, когда дождь сменился мелкой моросью, а улицы блестели от фонарей. Машина Артёма гудела, как старый трактор, и я сидела, глядя в окно, чувствуя, как тепло дачи уходит из меня, почти семидесятилетней старухи. Квартира встретила нас запахом пыли и холодом — я забыла закрыть форточку перед отъездом. Половицы скрипели под ногами, как на даче, но тут было теснее: маленькая кухня с облупленным столом, заваленным старыми рецептами, диван в комнате, укрытый потёртым покрывалом, и ванная с ржавыми пятнами на кафеле, где кран вечно подтекал.

Артём бросил сумку у порога и потянулся, стягивая мокрую куртку.

— Ну вот, Нина, — сказал он, оглядываясь. — Опять в городе?

— В городе, — буркнула я, включая чайник, который загудел, как уставший старик. — Тут не лес, соседи кругом.

— И пусть, — ответил он, подходя сзади и обнимая меня за талию. — Мне они не мешают. А тебе?

Я замерла, чувствуя, как его руки греют мой живот через свитер, и щеки запылали.

— Мне… неловко, — пробормотала я, глядя в пол. — Почти семьдесят мне, а ты… молодой совсем. Заметят ведь.

— Ну и что? — сказал он, прижимаясь ближе, и его дыхание защекотало мне шею. — Главное, что мы вместе.

Я кашлянула, отводя глаза, но тепло его рук не отпускало.

— Давай чай пить, — сказала я тихо, выскальзывая из объятий. — А то остынет всё.

Мы поели остатки картошки с дачи, сидя за столом, и я украдкой смотрела на него — молодой, с этими тёмными глазами, он казался чужим в моей старой квартире, но в то же время таким своим. После ужина он потёр шею и сказал:

— Пойду в душ. Дорога вымотала, весь в грязи.

— Иди, — кивнула я, убирая тарелки в раковину. — Вода тёплая, только кран капает, смотри.

— Может, заодно и починить его? — усмехнулся он, и я махнула рукой, скрывая смущение.

— Мойся давай, сантехник.

Но когда я услышала шум воды, что-то во мне дрогнуло. Я, почти семидесятилетняя, стояла у плиты, а он там, голый, под струями — молодой, сильный. Руки сами бросили тряпку, и я пошла в ванную, стесняясь каждого шага. Дверь была приоткрыта, пар валил клубами, и я увидела его — худую спину, мокрые волосы, капли, стекающие по молодым мышцам, такими живыми в отличие от моего старого тела.

— Нина? — удивился он, обернувшись, и вода стекала по его груди. — Ты чего тут?

— Молчи, — буркнула я, заходя и закрывая дверь на защёлку. — Хочу… рядом быть.

Я сняла свитер, брюки, осталась в старой сорочке, чувствуя, как дрожат руки — почти семидесятилетние, с тонкой кожей и венами. Он шагнул ко мне, потянул под душ, и вода хлынула на меня, тёплая, смывая стыд. Моя сорочка намокла, облепив грудь — тяжёлую, с тёмными ореолами, чуть сморщенными от возраста, — живот, мягкий и морщинистый, с округлыми складками, и ягодицы, широкие, дряблые, но всё ещё крепкие. Я краснела, но он стянул сорочку через голову, оставив меня голой под струями.

— Нина… — начал он, гладя мой живот, и я перебила, стесняясь:

— Не смотри так… старая я, почти семьдесят.

— А мне тепло с тобой, — ответил он, опускаясь на колени и целуя мой живот, пока вода текла по нам.

Он поднялся, прижал меня к кафелю, холодному и скользкому, и раздвинул мои бёдра. Моя вагина — горячая, влажная, с редкими седыми волосками — ждала его, и он провёл по ней пальцами, раздвигая складки, пока я не вздрогнула и не выдохнула тихо, "о-ох…". Я упёрлась руками в стену, чувствуя, как он стоит сзади, и его член — твёрдый, горячий, с выступающими венами — упёрся в мои ягодицы.

— Артём… тут тесно… — шептала я, стесняясь своего голоса, но он ответил, прижимаясь ближе:

— Ничего… я аккуратно.

Он вошёл в меня сзади, медленно, растягивая мою вагину до предела, и я застонала низко, "а-а-х…", чувствуя, как его головка упирается в глубину. Мои ягодицы — мягкие, почти семидесятилетние — тёрлись о его бёдра, живот дрожал под струями воды, складки кожи колыхались в такт его толчкам, а грудь подпрыгивала, соски твёрдые от холода кафеля. Он двигался ритмично, держа меня за бёдра, и я шептала, "нежнее…", краснея от своих слов.

Мы продолжали так минут десять, вода стекала по моему старому телу — по морщинам, по седым волосам, прилипшим к спине, — а он гладил меня, целуя шею. Его рука скользнула ниже, между моих ягодиц, и палец снова коснулся "другого колечка" — тугого, сморщенного, не тронутого никем за мои почти семьдесят лет. Я вздрогнула, выдохнув, "м-м…", от лёгкого давления, и он задержал палец там, чуть нажимая, но не проникая. Жар прошёл по телу, и я сжалась, чувствуя, как там всё напряглось, но мы ничего не сказали — я покраснела до ушей, он только сильнее прижал меня к себе.

— Хочу тебя… по-разному, — выдохнул он, и я поняла, что он имеет в виду, но смущение сковало язык.

— Артём… это… — начала я, задыхаясь, но он перебил:

— Не сейчас. Просто… подумай.

Он убрал палец, вернувшись к моей вагине, и вошёл снова, глубже, сильнее. Я застонала, "о-ох… сильнее…", чувствуя, как моя вагина сжимает его, мокрая и горячая. Мой живот дрожал, ягодицы тёрлись о него, и он провёл рукой по ним, сжимая складки. Я выгнулась, шепча, "кончай, мой дорогой… хочу твоё семя в себе почувствовать…", и оргазм накатил тяжёлый, заставив меня задрожать с тихим, "а-а…". Он ускорил ритм и кончил в меня — горячая, густая сперма хлынула внутрь, заполняя мою вагину, стекая по её стенкам, смешиваясь с водой и моей влагой. Я ощутила его тепло внутри и выдохнула, "м-м-м…", почти семидесятилетняя, в его молодых руках.

— Нина… — выдохнул он, прижимаясь ко мне, и я ответила, задыхаясь:

— Тише… хватит уже…

Мы вышли из душа, завернувшись в старые полотенца — моё с дыркой на краю, его с выцветшим узором. Я сушила волосы, чувствуя его сперму внутри, и стеснялась этого ощущения, но в то же время оно грело меня — старую, почти семидесятилетнюю. Ночью он остался у меня, и мы лежали на диване, слушая шум города за окном.

— Будешь теперь каждый день заходить? — спросила я, глядя в потолок.

— Если пустишь, — ответил он, гладя мне руку. — Не прогоняй только.

— Посмотрим, — буркнула я, краснея. — Соседи увидят, шум поднимать начнут.

— Пусть шумят, — сказал он, подвигаясь ближе. — Я всё равно останусь.

Я молчала, чувствуя, как его тепло становится частью моей жизни — старой, почти семидесятилетней, но живой. А тот момент в душе, его палец у моего "другого колечка", не выходил из головы. Я знала, что он хочет большего, и я, смущаясь до дрожи, думала об этом — о том, как его молодость может открыть мне, почти семидесятилетней, то, чего я никогда не знала. Это пугало, но манило, и я понимала, что когда-нибудь скажу "да".

Прошло несколько дней после той ночи в душе, но его палец у моего "другого колечка" не выходил из головы. Я ловила себя на том, что думаю об этом — смущённо, с жаром в щеках, но с любопытством, которого не знала раньше. Артём заходил каждый вечер после работы, чинил кран, ел мою стряпню, спал на моём диване, и я привыкла к его теплу в этой старой квартире — тесной, с облупленным столом на кухне, скрипящими половицами и ржавой ванной.

В тот вечер он пришёл позже, с запахом машинного масла на руках, и я грела чай, чувствуя, как сердце колотится. Он сел за стол, потирая шею, и сказал:

— Устал сегодня, Нина. На складе завал.

— Вижу, — ответила я, ставя чашку перед ним. — Ты бы руки помыл, пахнут железом.

— Сейчас, — усмехнулся он, вставая. — А ты чего такая тихая?

Я замялась, краснея, и пробормотала:

— Думаю… о разном.

Он ушёл в ванную, а я стояла у плиты, теребя край свитера. Думала о том, как он трогал меня там, о его словах "хочу тебя по-разному". Это казалось безумием, но тело знало своё — оно хотело его, молодого, сильного. Когда он вернулся, я решилась.

— Артём… — начала я, глядя в пол. — Помнишь… в душе?

Он замер, глядя на меня с лёгким удивлением.

— Помню, — ответил он тихо. — Ты о чём, Нина?

— О том… — я покраснела до ушей. — Что ты там трогал. Я… хочу попробовать.

Он шагнул ко мне, положив руки мне на плечи.

— Ты серьёзно? — спросил он, и в его голосе была нежность. — Это не шутка?

— Не шутка, — буркнула я, отводя глаза. — Только… я не знаю, как это.

— Я тоже, — сказал он, улыбнувшись. — Но сделаю так, чтоб тебе было не страшно. Пойдём?

Он взял меня за руку, и мы пошли в спальню — маленькую, с узкой кроватью, покрытой старым одеялом, и комодом в углу, где лежали мои лекарства. Я села на край, дрожа от стеснения, а он принёс бутылочку масла — оливкового, что я брала для готовки.

— Ложись, Нина, — сказал он мягко. — На живот. Я начну медленно.

— Ты… уверен? — спросила я, краснея. — Это же…

— Уверен, — ответил он, улыбаясь. — Доверяй мне.

Я легла, задрав свитер до груди, и он стянул мои брюки, обнажая ягодицы — широкие, дряблые, с морщинистой кожей. Моя грудь прижалась к одеялу, живот дрожал, складки колыхались, и я стеснялась своего вида. Он налил масло на руки, согрел его и начал гладить меня — сначала ягодицы, мягко разминая, потом ниже, к "другому колечку". Я вздрогнула, выдохнув, "о-ох…", когда его палец коснулся там, тёплый и скользкий.

— Расслабься, — шепнул он, и я кивнула, чувствуя, как он нажимает чуть сильнее.

Его палец вошёл медленно, только кончик, и я застонала тихо, "м-м…", от лёгкой боли, смешанной с неловкостью. Моя вагина сжалась невольно, влажная от его близости, и он двигал пальцем осторожно, добавляя масла, пока я не привыкла. Боль была острой, но терпимой, и я дышала глубже, пытаясь расслабиться.

— Как тебе? — спросил он, гладя мне спину.

— Больно… немного, — выдохнула я, краснея. — Но… продолжай.

Он ввёл палец глубже, и я ахнула, "а-а… нежнее…", чувствуя, как моё тело сопротивляется ему. Минуты шли, он ласкал меня, и боль стала глуше, сменилась странным теплом, но удовольствие было слабым, далёким. Потом он убрал палец, и я услышала, как он расстёгивает джинсы. Его член — горячий, твёрдый — коснулся моих ягодиц, и я замерла.

— Можно? — спросил он, и я кивнула, шепнув:

— Да… только медленно.

Он нанёс масло на себя, раздвинул мои ягодицы и вошёл — медленно, осторожно, растягивая моё "другое колечко". Я застонала громче, "о-ох…", от резкой боли, которая пронзила меня, и сжала простыню в кулаках. Это было туго, непривычно, и я дышала чаще, шепча, "нежнее…". Он замер, давая мне привыкнуть, и я чувствовала, как его головка растягивает меня, как моё тело поддаётся ему с трудом. Моя грудь тёрлась о кровать, соски напряглись, живот дрожал, а вагина текла, не тронутая, но живая.

— Нина… всё хорошо? — спросил он, гладя мне бёдра.

— Да… — выдохнула я, краснея. — Больно, но… не останавливайся.

Он двигался медленно, минут десять, и я привыкала — боль не уходила совсем, но становилась терпимой, и где-то глубоко начинался слабый жар, намёк на что-то новое. Удовольствия не было — только странное чувство близости, его желание взять меня так.

— Хочу твоё семя в себе почувствовать… — шепнула я, стесняясь своих слов, и он ускорил ритм, выдохнув моё имя.

Он кончил в меня — горячая, густая сперма хлынула внутрь, заполняя моё "другое колечко", и я ощутила её тепло, липкость, пока он оставался во мне. Когда он вышел, я лежала, чувствуя, как сперма медленно стекает из моей попы — тёплая, скользкая, она текла по ягодицам, капала на простыню, оставляя липкий след, и я краснела, пряча лицо в подушку. Моя вагина была влажной, но пустой, и это ощущение — его семя там, где я никогда не думала, — смущало меня до дрожи.

Он лёг рядом, обнимая меня, и я повернулась, глядя на него.

— Тебе… больно было? — спросил он, гладя мне волосы.

— Да… немного, — ответила я, отводя глаза. — А тебе… как? Это же… первый раз у тебя тоже?

Он кивнул, чуть улыбнувшись.

— Первый. Не думал, что так… туго будет. Ты как, Нина? Не жалеешь?

— Не жалею, — буркнула я, краснея. — Больно, конечно, но… странно. Не против ещё попробовать… потом.

— Правда? — удивился он, приподнимаясь на локте. — Я боялся, что тебе совсем не понравится.

— Не совсем, — сказала я, теребя край одеяла. — Чувствую тебя… ближе, что ли. А ты чего ждал?

— Не знаю, — признался он, глядя на меня. — Хотел тебя так взять, но… неловко было. Вдруг тебе противно?

— Не противно, — ответила я тихо, стесняясь. — Просто… непривычно. Ты правда первый раз такое делал?

— Правда, — усмехнулся он. — Думал, вдруг не смогу… аккуратно. Боялся тебе больно сделать.

— Сделал, — фыркнула я, но улыбнулась. — Только не страшно. Ты как… долго хотел?

— С дачи ещё, — сказал он, гладя мне руку. — Когда там трогал тебя… думал об этом. А ты?

— Я… — замялась я, краснея сильнее. — После душа. Думала, что с ума схожу… в мои-то годы.

— Не сходишь, — ответил он, притягивая меня ближе. — Ты живая, Нина. И я с тобой всё хочу попробовать.

— Ну… попробуем, — сказала я, пряча лицо у него на груди. — Только не сразу. Больно ещё…

— Не сразу, — пообещал он, целуя мне макушку. — Будем медленно. Тебе понравится… потом.

— Посмотрим, — буркнула я, но внутри грело — он был мой, молодой, и я, старая, хотела его так же.

Я лежала, чувствуя его сперму на коже, её липкость между ягодиц, и думала, что это было не совсем приятно — боль ещё ныла, — но я знала, что в будущем, может, найду в этом что-то своё. И с ним я была не против повторить.