Глава семнадцатая.

Не знаю, как мое отражение, а я закаменел. Картина, что предстала перед моими глазами, была жуткой. Рассвет, мертвая Алиса в лодке, удаляется от поднимающегося над рекой солнца, а вокруг меня обугленные обнаженные человеческие тела — головешки сгоревших заживо женщин с прижатыми к себе маленькими детьми. Не в силах смотреть на этот ужас, я оглядел почерневшую от копоти печь — дунул откуда-то взявшийся ветерок и с нее, прямо мне в руки, упала расплющенная до плоскости оловянная миска, от моего живого тепла превращаясь в круглое серебряное блюдо...

— Отпусти... — шепнула Тина.

Очнулся. Она стояла передо мной и держала блюдо с одного края, я вцепился в него с другого, тянул на себя вместе с ней.

— Полегчало от изведанного? — спросила Аглая.

Промолчал, но блюдо отпустил.

Желая скрасить ситуацию шутливостью, Тина положила предмет, нашего с ней, перетягивания на стол и прислонила губы к моей щеке. Ее красивое молодое обнаженное тело приблизилось настолько, что твердые соски девичьей груди уперлись в меня. Я резко отодвинулся — скользнув по лавке голой пятой точкой, в сторону на полметра.

— Антошка, ты чего? — обидчиво бросила Тина и села рядом, больше не прижимаясь.

— Погодь, девица, — вздохнула Аглая — Отойдет... Как спать ляжем, ты его приласкай, он и отойдет от увиденного. Лучшего средства, чем любовь, от беды нет. Жизнь — она всяко сильнее смерти, а женщина начало даже после конца — возрождение. Круг и замкнется.

— Круг? — переспросила Тина.

— Он... Священная круговерть... Коловорот...

Аглая провела пальцами по кромке серебряного блюда, лежавшего на столе, замыкая тем круг. На отшлифованной плоскости, рельефно, стал проступать узор — почти равномерно разделенные на двенадцать секторов чертЫ и резы, точки кружочки, линии, в которых угадывались колоски, дожди, перемёты...

— Замыкая, размыкаю... — произнесла она.

Голос Аглаи снова стал старческим, что совершенно не соответствовало ее молодому телу. В свои слова она вложила столько себя, что пестрота цветочного боди-арта — которым от меня прикрывалась — на ее плечах, груди поблекла. Я снова увидел наготу сидевшей напротив хозяйки избы и поляны, правда, только топлис, все остальное скрывал стол, но это меня мало интересовало.

Мало, потому что сказать: совсем, не могу. То ли отражение во мне взыграло, то ли сущность бабника, то ли красота Аглаи — даже в четверть силы, но мой «конь» пошел на возрождение. Помимо моей воли, но к великой радости, поскольку признаться после увиденного зольника из женских и детских останков, у меня мелькнула мысль, что теперь мой конь навсегда останется жеребенком.

Нет, окреп и затомился в поисках женской нежности, которая не преминула придти в виде руки Тины, под столом. Сама она сидела, даже не сдвинувшись, не моргнув — смотрела на блюдо. Лаской, то, что она сделала, было назвать трудно — сжала его так, что отток крови, вопреки законам тяготения, ударил мне в голову, но стало легче.

Пока Тина, как могла незаметно, охлаждала мой пыл, чертЫ и резы на блюде раскалились, приобрели цвет расплавленного серебра, стали мягкими и податливыми.

— Круга месяцы, не перемешивая дни, встаньте в линию по три... — надрывно выдохнула Аглая.

Узор на блюде подчинился. Стекая жидким серебром на середину, таинственные знаки выстроились в четыре ряда по три, столбцом, и затвердели.

— Поздно... — тихо проговорила она, прочитав его.

— Как поздно? — бросил я пересохшими губами.

От такой новости мой «красавчик» совсем опал и теперь Тина его ласково оглаживала. По-прежнему не проявляя эмоций лицом, лишь вибрацией руки призывая не отчаиваться.

— Сам же видел, мертва. Ушла Сполохой на рассвете.

— Значит, она не застрелилась! Там, в госпитале...

— Нет...

— А если нет, то...

— Нить судьбы путать не стану! — оборвала меня Аглая. — Как Земля-Вода решила, стало быть, так тому и быть!

— Постой, Аглая! — вмешалась Тина, наконец-то распечатав свои уста словом. — Если Алиса погибла на рассвете и ее тело несет в лодке течение реки, то в госпитале погибнуть ей не судьба!

На секунду, мне показалось, в зеленых очах Тины завечерело, снова зашумели дубравы, пробежало гонимое ветром перекати-поле, но она их быстро спрятала под ресницы.

Ох уж эти женщины! Потеряла, не искала, а нашла и не сказала... И все же спросил:

— Откуда знаешь то, что я видел?

— Так и я видела... — ответила она, вкинув на меня свои колдовские глаза с обычной женской влюбленностью. Ничего кроме, это тебе за хотение, но не меня! — в них уже не было.

— Мертвая она! — прекратила наш перегляд Аглая.

— Но не в госпитале!!! — обратив глаза к ней, одновременно, ответили мы оба.

Это нас с Тиной померило, она в знак дружбы помяла моего «жеребенка», я огладил ее спину провел рукой по ягодицам.

— Хватит! — крикнула хозяйка избы, так, что чуть столбец из черт и резов на блюде не разбежался на отдельные символы.

— Чего?!! — снова ответили мы вместе.

— Ласкаться под столом хватит! Мысли должные не собираются...

Тина зарделась от смущения и убрала рука от моего «красавчика». Я с ее попы.

— Так как, насчет помочь?.. — нагло заявил я.

— Еще одно такое слово, гостюшка дорогой, и ты у меня не на теплых углях, на раскаленные голой задницей приземлишься!

— Аглая, помоги... — попросила Тина умоляющим голосом. Отказать ей было невозможно. Я бы точно не смог.

— Земля-Вода вам дорогу открыла в наш мир... — пробурчала хозяйка избы и поляны.

Я вскинул на нее глаза.

— Тебе, гостьюшка, тебе... Стало быть, спуталось какой судьбы нить и вам ее распутывать, поскольку ваши нити с ней переплетены... Оборвутся — так все разом.

Тина кивнула.

— Ладно, хоть и не мое это дело, покидать свои чертоги, но видимо придется.

Аглая снова обратила взор на блюдо, разогрела им уже остывший столбец и продолжила:

— Разделитесь ряд веков на срока по сорок сороков. Нарушая путь свой мерный — год явись мне сорок первый!

По столбцу из черт и резов прошла яркая световая волна, похожая на электрический разряд.

— Месяц?! — совсем не своим голосом крикнула мне Аглая.

— Июнь... — словно она выдавила из меня. — Минск взяли 28 числа, а госпиталь бомбили на следующее утро...

— День не день, а вечер теплый. Озерцо и я, вода капает с меня...

Услышали мы с Тиной как бы издалека. Напротив, за столом никого не было. Столбец на середине блюда тоже исчез, вместо него, обнаженной женщиной с распущенными прядями длинных черных волос, крадясь и прячась в камышах, выходила из воды Аглая...

*****

— Солдатик, ты бы отъехал, а! — проговорила она.

— Вообще-то, я танкист, — весело ответил ей мужской голос.

— Да, хоть кавалерист! Не видишь, баба не прибрана, а ты у ее наряда такую махину расположил и ухмыляешься.

У берега небольшого озера стоял КВ 2, «колос на глиняных ногах». С огромной башни по поручням-сходням спустился до гусеничных траков невысокий усатый парень в промасленном комбинезоне механика-водителя с петлицами — по три треугольника в каждой.

— Ну и дура же ты! — спрыгивая на землю, ответил он. — Это чего тебе бочонок с огурцами?! Отодвинуть. Трансмиссия, мать ее... полетела. Теперь его не всякий тягач с места сдвинет.

— Дура — это твое железо! А я Аглая!

— А я Василий...

— Чего ж, Вася, ты на мой сарафан, как на германца наехал!

— Извини, обзор у танка слабоват. Зато огневая мощь!.. Пушка любой немецкий танк бьет.

— И где же ты ихний танк, тут у нас у озера Тихого нашел, Вась?

— Не здесь, Аглая, но уже пришлось встретиться... В общем, чего рассказывать...

— Дай все ж прикрыться, — высунулась Аглая из камышей, кивнув под тракт танка, на свою одежду.

Василий поднял, потянул — раздался треск.

— Порвал?!

— Кажись...

— Кажись!.. Сарафан-то выходной, нарядный был. Жалко...

— Подожди, я сейчас...

Танкист снова взобрался по поручням в башню. Через некоторое время выглянул, бросил Аглае новый, чистый комбинезон темно-синего цвета.

— Держи, красавица! Дарю... А сарафан твой теперь только на тряпки и годен...

— Чего же не докинул, Вась? Ослабел на казенном харчевании?

— Да нет, Аглая, все при мне и в силе. Ты уж порадуй глаз красотой, за подарок-то.

— А ты встань на башню, оттуда, поди, меня и за камышами видно будет.

— Что ж мальчишка какой, без твоего желания за тобой подглядывать.

— Усы отрастил, так уже и мужик... Жёнка-то есть у тебя?

— Не обзавелся еще, вот отгоним немца за рубежи границ, на тебе женюсь.

— Прямо так и женишься?!

— А чего? Ты мне нравишься.

— Ладно, считай, уговорил. Смотри, да не слепни.

Аглая вышла из камышей во всей красе, раскинула руки, потягиваясь, подняла верх, сплела ладони над головой, потянулась, улыбнулась танкисту. Наклонилась, подобрала с прибрежного песка его подарок.

— А тебе как меня виднее, передом или задом? — прислонив ладонь ко лбу, словно прикрывая глаза от солнца, посмотрела она на башню и засмеялась. — Ты бы сверху бы слез, помог глупой бабе разобраться в воинской одежонке-то.

Дважды Василия просить не пришлось. Превышая норматив посадки и высадки экипажа в танк, он оказался около Аглаи, еще влажной от купания, с маленькими капельками воды на плавных, красивых плечах.

Его порыв обнять, она остановила вопросом:

— В петлицах два кубика. Вась, ты чего командир? Не сержант?

— Не моя форма это...

— Не твой, а даришь! — она протянула комбинезон танкисту.

— Сказал — бери! Погиб лейтинат, вчера... Считай, что подарок тебе от всего нашего экипажа, из которого только я в живых и остался...

— Как же так-то... и теперича чего?

— Хода у танка нет, но пять снарядов да патроны для пулеметов остались. Коль немец досюда дойдет — приму бой, а нет — из корпуса тягач пришлют. Людей у меня, правда, маловато.

— Маловато! Один ведь?..

— Откуда про петлицы понимаешь?

— Да я их видала, перевидала, знаешь сколь?! Тут я, рядом, при госпитале прачкой. Не только солдатские и сержантские портки стираю, бывает и командирские...

— Портки?..

— Куда ж и комдиву без них – Аглая улыбнулась.

— И танкисты в госпитале есть?

— Имеются. Только тяжелораненые они, все больше обгоревшие. Я вот к тетке ходила, а утром мне снова в прачечную... Утром, Вась! До утра немцев не будет, как думаешь?

— Думаю, нет.

— Стало быть, и ты свободен до утра?

— Трансмиссию попробую наладить...

— Ой, Вась, совсем ты не догадлив... Показывай, как подарок одевать-то?

— Ноги в штанины суй...

— Вась, не наше это дело... штаны...

— Суй, сперва-наперво одну ногу, потом вторую...

— Ой, чуть не упала! — засмеялась она. — Подержи, что ли! Не привычная я. Баба, не мужик, аль не видно?

— Видно, — ответил он, словно после целого дня хода по пустыни без воды.

— Сомлел никак. А говорил — мужик! Да не бойся, Вась, берись ниже и основательнее... Слава богу, ноги сунула! Чего дальше?

— Продевай руки в рукава... накидывай на плечи

— Продела... накинула... В груди тесновато как-то...

— Застегивай пуговицы, с гульфика вверх...

— С чего, чего?

— Ну, снизу-вверх...

— Покажи...

Аглая прижалась к танкисту пышными формами, вызывающе и маняще, грудь не желала втискиваться в плотную хлопчатобумажную материю.

— Не могу! Сама как-нибудь...

— Чего же?

— А то, тебе непонятно?!

Аглая схватила его руку и сунула в гульфик. Обдавая мужские пальцы жаром и влагой своего обнаженного нутра, прижимая его вихры к груди, она простонала:

— Какой ты чумазый Вася... раздевайся... постираю...

— В чем же я останусь?

— В шкуре, на нее я не претендую. Снимай с меня эту командирскую сбрую, пошли купаться. Может в последний раз. Война.

Они разделись и побежали к реке. Солнце висело в зените припекало.

*****

Мы с Тиной сидели на лавке, прижавшись друг к другу, затаив дыхание, не в силах пошевелиться, пока не услышали Аглаю:

— Будет смотреть-то. Завтра утром, гостьюшки дорогие, чтобы духу вашего в моей избе не было! И блюдо переверните, чай, вам не интернет... На повтор не нажмешь...

— Откуда Аглая про это в курсах? — удивленно посмотрел я на Тину.

— Не знаю, — пожала она плечами. — Но танк с пятью снарядами к госпиталю, она завтра подгонит точно.

— Он же не ходячий?

— Если Аглая захочет, не только поедет, полетит! Пошли спать укладываться.

— Только спать?

Я обнял Тину, но она игриво меня отстранила.

— Укладываться...