Меня зовут Лиля. Мне тридцать восемь лет. Я замужем за хорошим и любимым мною человеком. Его зовут Гриша. Мне очень повезло повстречать его в тридцать пять. Да, мы с ним оба имеем взрослых детей, которые учатся в другом городе. Общих детей у нас нет, да и не предвидится. В таком возрасте опасно беременеть. Я всю жизнь работаю в медицине, младший сотрудник, или, другими словами, медсестра. Познакомились мы с Гришей у репетитора. Мы оба водили детей к одному преподавателю и хотели отправить наших детей учиться в столицу. В начале переглядывались, а потом он, наверное, узнал у репетитора про меня. А мы с ней давние знакомые. И в один из дней он решил со мной познакомиться и пригласить на свидание.

Я впервые за долгие годы получила такое приглашение. И в начале отказалась. Мне показалось это детской глупостью. Свидание. Я даже слово такое забыла. Но знакомая, которая репетитор, мне позвонила и рассказала об этом мужчине. Что овдовел и долго не мог решиться на отношения, увидел меня и влюбился.

Я, конечно, никогда не выглядела плохо. Всегда старалась меньше есть и оставаться в своем весе - пятьдесят восемь килограмм. Красилась, как и все, прически там, ногти сама себе пилила и красила. В коллективе не хотелось выделяться, особенно в женском, соревноваться в побрякушках я не могла, но быть среднячком - вполне.

И, подумав еще раз, посмотрев на сына, который нуждался в мужчине, все-таки решила. Даже не для себя, а для него. Для моего сына Максима. Его отец, мой бывший муж, бросил нас и пропал. В прямом смысле пропал. Просто в один из дней, когда Максиму было три года, он пришел с работы в наркотическом опьянении. Я слышала, что у него были проблемы раньше. Но думала, что он завязал. Но как оказалось, он сорвался и в течение недели ушел на самое дно. Начал выносить вещи из дома. Я взяла Максимку и уехала к родителям.

Каждый день после работы я приезжала в квартиру и видела, как он из нее сделал притон. Через месяц я перестала наблюдать его среди тел этих бомжей. Я вызвала полицию, всех выгнали, и мы с родителями начали делать новый ремонт. В квартире было ужасно, выкинуть пришлось все. Еще долго к нам стучались странные личности и заставляли меня с сыном пугаться. Через год я подала в розыск и через некоторое время официально развелась. С того времени я не видела своего мужа. Может, и нет его больше на этом свете. В то время много умирало без документов, и особо не разбирались, и просто хоронили без имени.

Жили по-разному, но всегда справлялись с трудностями. Моя подработка медсестрой в своем районе иногда приносила денег больше, чем я зарабатывала в больнице. Уколы, капельницы, присмотр за больными - я делала все, чтобы мой сын ни в чем не нуждался.

О мужской ласке я совсем забыла. Когда становилось тоскливо, я доставала из глубины шкафа небольшой фаллоимитатор и тихонечко удовлетворяла себя. Мне всегда за это было очень стыдно. И мне казалось, что Максим найдет его и не поймет меня. А я хотела иногда почувствовать себя женщиной, и этот резиновый друг был единственной моей слабостью. Стыд и одиночество были вечными спутниками этих редких минут слабости. Я закусывала губу, чтобы не стонать, прислушиваясь к каждому шороху за дверью, будто мой сын, уже взрослый парень, все еще мог внезапно ворваться в комнату трехлеткой. После наступала пустота, еще более густая, чем до. Я прятала вещицу обратно, под стопки белья, и давала себе слово больше никогда. Но проходило время, тело снова начинало тосковать, а разум - искать оправдания. Ну кого я таким образом обижаю? Никого. Это же мое тело. И тихий внутренний спор заканчивался в темноте спальни, под одеялом, снова и снова.

Первое свидание за долгое время заставило меня сильно напрячься. Вы должны понимать, что я уже не молода и нужно было что-то скрыть, а что-то выделить. Я несколько часов провела возле зеркала и, наконец, получив устраивающий меня результат, вызвала такси. Я раз десять переодевала одно и то же платье, сравнивая, как оно сидит сидя и стоя. Боролась с желанием накраситься ярче - вдруг он подумает, что я легкомысленная? - и в итоге выбрала нейтральные, пастельные тона. Руки дрожали, когда я подводила глаза. Казалось, я собираюсь не на ужин, а на экзамен, от которого зависит вся оставшаяся жизнь. В последний момент перед выходом я порывисто обняла Максима, который уже догадывался, куда я собралась, и смущенно отводил глаза.

— Ты красивая, мам, - буркнул он в сторону.

Это придало мне немного уверенности. Совсем немного.

Гриша пригласил меня сразу в ресторан. Я много раз проходила мимо него, но никогда не думала, что буду в нем ужинать. Всё было вкусно, очень всё красиво, вино слегка вскружило мне голову. Мы говорили о жизни, о наших переживаниях за детей и о прошлом. Он рассказал о супруге, о том, как долго она болела и как они боролись с ней за жизнь. Мне было его жаль. Он был настоящим мужчиной, который растил дочку. В его глазах, когда он говорил о жене, не было бесконечной скорби, а была светлая, усталая печаль. Это меня тронуло. Я рассказала о своем бывшем, не вдаваясь в ужасные подробности, а просто констатируя факт - не повезло. Мы оба были ранены жизнью, но не сломаны. Мне казалось, что мы были как два пазла, которые идеально подходили друг другу. У обоих дети, только разного пола, оба одиноки, но желающие жить дальше. В какой-то момент, когда он смеялся, я расслабилась и позволила себе просто быть. Просто слушать его низкий голос, смотреть на его ухоженные, но рабочие руки и чувствовать, как внутри что-то оттаивает, трещит по швам, как весенний лед.

После свидания он попросил возможности видеться чаще, и мы начали общаться, ходить в кино, театр. Цветы, подарки. Я снова почувствовала себя юной девушкой. Его забота не ограничивалась только подарками. Он начал общаться с Максимом, и они даже выехали вместе на рыбалку. После которой мой сын просто сиял от счастья. Он вернулся пахнущий рыбой и рекой, с горящими глазами и кучей историй про то, как «Григорий Иванович» показал ему то и это. А с его дочкой Инной мы подружились быстро. Ей, как оказалось, очень не хватало такой подруги, как я, не матери, а именно подруги. Мы болтали о музыке, о глупых школьных проблемах, и я ловила себя на мысли, что мне это тоже невероятно приятно - быть не взрослой теткой, а почти ровесницей. Мы оба с Гришей не пытались заменить родителей, мы просто хотели быть друзьями.

И через полгода встреч Гриша осмелился и сделал мне предложение. Это было совсем странным, потому что я думала, что мы продолжим просто общаться. Но он хотел большего. Он хотел нормальную семью, любящую жену и честные отношения. Он сказал это просто, без пафоса, за чашкой кофе у меня на кухне, пока Максим делал уроки в соседней комнате. Я ответила, что согласна. И первая наша близость произошла после свадьбы. Ранее он намекал мне, но я боялась. Боялась, что на этом всё остановится, что мы перестанем быть теми, кем были, и станем любовниками. Я боялась разочаровать его. Боялась, что мое тело, уже не идеальное, не понравится. Боялась самой этой близости после стольких лет вынужденного целомудрия.

Первая наша ночь оставила во мне противоречивые впечатления. С одной стороны, он был нежным и любящим. Он не торопился, целовал меня, говорил ласковые слова, старался доставить удовольствие. Но был в нем, как оказалось, минус. И он был в размере его мужского достоинства. Даже мой скромный фаллоимитатор казался большим по сравнению с его членом. Когда он вошел в меня, я почти ничего не почувствовала. Только тепло, только близость, но не ту наполненность, той крепкой, почти болезненной упругости, которой иногда жаждало мое тело. Я изобразила удовольствие, зажмурилась, обняла его крепче. Но меня это нисколько не смутило в смысле моих чувств. Я любила его за другое. За его заботу, за то, что он стал моей опорой, за его смех и надежные руки. А секс - это дело вторичное, пыталась убедить я себя, глядя в потолок, пока он, удовлетворенный, засыпал у меня на плече. Удовлетворенной осталась не я, а лишь моя душа. Тело тихо и предательски скучало.

Проблема первая была с жильем. Дети с нами должны были прожить как минимум еще год, и Гриша, долго не думая, предложил купить дом за городом. Он был предпринимателем, его фирма занималась кровлей, и он знал всех застройщиков. В одном красивом коттеджном поселке продавался дом с ремонтом, и мы в скором времени в него переехали. Новый год мы праздновали в своем доме. Моя жизнь будто изменила свою траекторию и началась заново. Сказать, что я была счастлива, - ничего не сказать. Я ходила по огромным, пока еще пустым комнатам, прикасалась к новым обоям и плакала от тихой, спокойной радости. У меня был свой дом. Наш дом.

Максим быстро подружился с Инной, они оба хотели поступить в один вуз на один факультет, это объединило их, и они помогали друг другу как могли, часами проводя время за учебниками. В этом коттеджном поселке был свой чат в интернете, и я решила попробовать выложить в него, что я могу делать уколы и капельницы. И понеслось. Как оказалось, в основном жители были бывшие чиновники и депутаты. Люди в возрасте болели чаще и сильно нуждались в уходе. Я сразу поняла, что к чему, и подняла цены, но как оказалось, цены были для людей не важны, они еще и сверху доплачивали. Гриша сказал, чтобы я увольнялась, что даже в этом поселке я заработаю больше, не напрягаясь, а если у меня будет больше свободного времени, мой доход здесь может быть в разы больше прошлой зарплаты.

Так и вышло. Я стала местной медсестрой. Моими пациентами были седовласые генералы и важные дамы с холеными руками. Они капризничали, как дети, но платили щедро и были безмерно благодарны за человеческое отношение, за то, что я не смотрела на них как на досадную обузу, а шутила, расспрашивала о прошлом, поправляла подушки. Я чувствовала себя нужной и значимой. Не просто Лилей, медсестрой из районной поликлиники, а Лилей Васильевной, уважаемым специалистом.

Через год наши оба ребенка поступили в вуз и уехали от нас в столицу. Поначалу было тихо и скучно. В доме стало слишком много пространства и тишины. Мы бродили по нему, как по музею, неуверенно перекликаясь из комнаты в комнату. Но потом мы смогли найти в этом свое счастье. Мы завтракали до полудня, смотрели старые фильмы, гуляли по поселку, держась за руки. Секс становился чаще и более разнообразным. Я уже и забыла, какого это - делать минет или самой принимать оральные ласки. Гриша в плане секса был более подкован. Он предлагал разные варианты совокупления и радовал меня различными игрушками. Красивыми, дорогими, из секс-шопа. Ему нравилось совращать меня, и я тоже начала играть в его игру.

Но как правило, эти игры были похожи на театральную постановку или, по-другому, ролевые игры. Мы были разными персонажами, и это заводило. Мы называли друг друга разными именами. Он приковывал меня наручниками к кровати, и я позволяла ему делать со мной всё, что он пожелает. Я с наслаждением отдавалась этой игре, вживалась в роль то пленной рабыни, то строгой учительницы. Возбуждение накатывало горячей волной, когда он что-то шептал мне на ухо, когда его пальцы скользили по коже, когда он целовал меня в самые неожиданные места.

Но как бы возбуждающе ни выглядела прелюдия, сам секс был слабым. Я не могла в полной мере ощутить его в себе. Это была игра в одни ворота. И самое приятное было в конце, когда он доводил меня до оргазма своим языком или умелыми пальцами, после того как сам уже заканчивал. В эти моменты я закрывала глаза и представляла... Ничего. Старалась не представлять ничего, концентрируясь на ощущениях, которые он дарил. Но где-то в глубине, в самом потаенном уголке, жил образ. Расплывчатый, безликий, но обладающий одним четким, подавляющим свойством - размером. Я стеснялась ему говорить об этом, боялась его обидеть и молчала. Я видела, как он счастлив, как горд собой, как наслаждается моими стонами и не могла разрушить эту его уверенность. Он был таким хорошим. Таким любящим. Разве можно из-за такой ерунды...

Но со временем копилось желание. Желание почувствовать в себе что-нибудь побольше и покрепче. Оно просыпалось внезапно, часто после наших игр, когда физическое возбуждение было удовлетворено, а вот та самая, глубинная, животная жажда наполнения - нет. Я гнала эти мысли от себя. Читала нотации себе в душе - ты имеешь всё, ты счастлива, он тебя любит, хватит быть похотливой коровой. Иногда это помогало. А иногда нет.

Иногда, приезжая к себе на квартиру, я заглядывала в шкаф и доставала из глубин своего резинового друга. Он дарил мне радость удовлетворения. Внутри снова становилось приятно, напряженно, полно. Я могла контролировать ритм, глубину, силу. И после такого сеанса на душе становилось спокойно. На месяц. Потом червячок сомнения и неудовлетворенности снова начинал точить изнутри. И я снова якобы ехала проведать квартиру, забрать старые вещи, проветрить.

Забрать его с собой в дом я боялась. Панически. Если Гриша узнает и увидит, что в сравнении его член меньше... Он будет переживать. Я не могла этого допустить. Я любила его. Любила по-настоящему. Его душу, его характер, его заботу. А свое тайное, постыдное желание я хоронила все глубже, притворяясь, что его не существует.

Так и жили. Два года в красивом доме, в достатке, в уважении соседей. Два года тихого, размеренного супружеского счастья с маленькой, тщательно скрываемой трещинкой. Я почти смирилась. Почти.

А потом в один из дней наша жизнь перевернулась.

Гриша приехал домой раньше обычного. Он был сильно взволнован и второпях переодевался, и разговаривал по телефону. Лицо его было серым, пепельным.

— Я еду, да. Постараюсь очень быстро добраться.

— Что случилось, Гриша?

Я подошла к нему, инстинктивно желая прикоснуться, обнять, но он был где-то далеко, за тысячи километров.

— Мама умерла. Я срочно вылетаю. Будем на связи.

Он бросил эти слова, не глядя на меня, запихивая в сумку паспорт и зарядку.

Про свою семью он рассказывал мало. Говорил, что мама осталась с братом и он присматривает за ней. Говорил, что всегда она к брату относилась лучше и совсем не уделяла времени ему. У него была обида, даже злоба на маму. Но ее смерть заставила его сбросить с себя все обиды. Теперь он был просто сыном, который опоздал. В его движениях читалась растерянность маленького мальчика, которого обидели и который не знает, как теперь быть.

— Я с тобой?

— Не нужно. Я сам. Позвоню вечером.

Он поцеловал меня в лоб, резко, сухо, и вышел. Я услышала, как завелась машина и удалилась. И я осталась одна.

Я впервые в большом доме была одна на ночь. До этого дети всегда были рядом, или Гриша. Теперь же тишина была абсолютной, гулкой, давящей. Скрип половицы отзывался эхом в пустых комнатах. Мне было непривычно и страшно. Я хотела в свою квартиру. В свой уютный маленький мир, где все было знакомо, тесно и безопасно. Там не было этой давящей роскоши и напоминания о том, что я здесь чуть-чуть гостья, что все это - больше заслуга Гриши, чем моя.

Вызвав вечером такси, я заехала за продуктами и уже поздно вечером была в родной квартире. Воздух там был спертый, пыльный, но родной. По пути встретила соседку, тетю Валю, мы поболтали на площадке про ее кота и ремонт у новых жильцов снизу. И мне стало так тепло и уютно от этой обыденной болтовни, от запаха тления из мусоропровода, от скрипучей двери лифта. Здесь я была своя.

Поужинав наскоро бутербродом, я зашла в комнату Максима. Там все осталось как было, когда он собирался в институт. Постеры на стенах, модели машинок на полке, школьные тетради в стопке на столе. Я села на его кровать, погладила колючее одеяло и, просматривая его фото со школы и садика, не заметила, как наступила поздняя ночь. Глаза намочились. Но это были хорошие слезы. Слезы ностальгии по тому времени, когда все было тяжело, но просто. Когда я была моложе и сильнее, когда вся жизнь была впереди у моего сына, и моя - тоже.

Пора было ложиться спать. И мой взгляд снова упал на шкаф. Старый, советский, с вытертой лакировкой. Сегодня я могла не спешить. Могла побыть с ним наедине подольше. Никто не позвонит, не вернется неожиданно. Никто не спросит, где я была так долго.

Я открыла дверцу. Запах нафталина и старого дерева. Залезла рукой в дальний угол, под стопку постельного белья. Я вытащила его.

Лежа в своей старой кровати, под своим старым одеялом, я позволила себе расслабиться. Не спеша, наслаждаясь каждым движением, я дарила себе радость. Медленно проникая в меня и выходя, он снова дарил мне чувство растяжения внутри, ту самую полноту. Я не спешила, делала все медленно, кончала очень эмоционально, в голос, кусая кулак, чтобы не кричать в тишину квартиры. Волны удовольствия накатывали одна за другой, смывая напряжение, страх одиночества, всю накопившуюся усталость. А после наступила знакомая пустота, но на этот раз сладкая, убаюкивающая. Я заснула почти сразу, с мокрым от слез лицом и странным чувством вины, которое на этот раз было слабее обычного.

На следующий день я вернулась в дом. Так как в поселке были назначены уколы и капельницы, я не могла подвести этих людей. Работа, моя новая, важная работа, возвращала меня к реальности. Я делала обход, улыбалась, шутила с генералом Петровичем, слушала жалобы дамы Клавдии Аркадьевны на нового пса. Жизнь продолжалась.

Вечером позвонил Гриша. Голос у него был усталый, глухой.

— Привет, любимая. Извини, что так сорвался.

— Как ты? Похоронили?

— Да. Только с похорон. Собираемся лететь обратно. Я не один, я с братом. Дома всё расскажу.

— Хорошо.

Он положил трубку. Я стояла с телефоном в руке, недоумевая. Брат? Тот самый, о котором он почти никогда не говорил? Почему он везет его сюда? Наверное, решил навестить, погостить после похорон. Нужно подготовиться.

Я засуетилась, готовясь к их приезду. Закупила продуктов для ужина, убралась в доме, постелила свежее белье в гостевой комнате. Внутри росла легкая тревога. Что это за брат? Что он из себя представляет? И вот в окне я увидела, как подъехало такси. Из него вышли двое. Впереди шел мой муж Гриша, усталый, помятый, с огромной сумкой через плечо. А за ним, немного сгорбившись и со странной, растянутой, совершенно детской улыбкой, шел другой мужчина. Он был выше Гриши, шире в плечах, но как-то нелепо сутулился, словно стесняясь своего роста. Одет он был в старомодный, мешковатый спортивный костюм и держал в руках полиэтиленовый пакет, из которого торчала какая-то игрушка.

Я открыла дверь, пытаясь сохранить гостеприимную улыбку.

— Проходите, проходите.

Гриша вошел, бросил сумку и потянулся ко мне обнять. В его объятиях я почувствовала всю его усталость и горечь.

— Лиль, это Витя, - сказал он, отпуская меня.

Мужчина за его спиной застенчиво потупился, а потом поднял на меня глаза. Большие, светло-голубые, совершенно ясные и чистые глаза. Как у ребенка. В них не было ни капли взрослой умудренности, хитрости или печали. Только открытое, наивное любопытство.

— Тетяяя... - протянул он, и его голос оказался высоким, немного гнусавым.

— Витя, тетю зовут Лиля, - поправил его Гриша, и в его голосе прозвучало раздражение, тут же погашенное усталостью.

— Лиляяя... - повторил Витя, как бы пробуя имя на вкус. И улыбнулся шире, показав ровные белые зубы. - Здравствуйте.

— Здравствуй, Витя, - сказала я мягко. - Проходи, разувайся.

Он с энтузиазмом начал стаскивать огромные китайские кроссовки, сильно наклоняясь и кряхтя.

Я быстро накрыла на стол, поставила простую, сытную еду - котлеты, картошку, салат. Они ели молча. Гриша потому что был выжат, Витя потому что с упоением уничтожал еду, аккуратно, но очень быстро, причмокивая от удовольствия. Я сидела и ждала объяснений, поедая его глазами. Витя выглядел на свои... Сколько ему? Грише сорок два, значит, брату где-то под сорок. Но лицо у него было гладкое, почти без морщин, если не считать лучиков вокруг глаз от постоянной улыбки. Волосы темные, густые, торчали вихрами. Руки большие, лапистые. Внешне - вполне взрослый, крепкий мужчина. Но движения, мимика, этот взгляд... Это был ребенок. Очень большой ребенок.

Когда Витя, справившись с третьей котлетой, откинулся на стул и довольно протянул «спасибо», Гриша вздохнул.

— Знакомься, Лиля, это мой родной младший брат. Виктор. Или просто Витя. Он жил с мамой. И теперь... теперь только я у него остался.

Он говорил медленно, подбирая слова, не глядя ни на меня, ни на брата. Витя слушал, кивая, с серьезным выражением лица, будто речь шла о чем-то очень важном и понятном ему.

— Он все понимает на уровне семилетнего ребенка. Мама рассказывала, что это случилось из-за прививок, которые делают в роддоме. Диагноз я не помню... Документы его все в моем портфеле. Я не знал, что делать. И забрал его с собой. Ума не приложу, как быть.

Я молча смотрела на мужа и на его брата. Они не были похожи совсем. Гриша - поджарый, с острыми чертами лица, живыми, умными глазами. Витя - крупный, мягкий, с круглыми щеками и этим неземным, чистым взглядом. Он был безобидным. Это читалось в каждой его позе, в том, как он теперь аккуратно складывал салфетку, делая из нее самолетик.

— Витя, а тебе нравятся мультики? - спросила я, потому что нужно было что-то сказать, разрядить эту давящую атмосферу.

Лицо Вити осветилось тысячей солнц.

— Дааа! Хочу мультикиии! Люблю-люблю-люблю!

Он захлопал в ладоши и затопал ногами под столом.

Я отвела его в гостиную, к большому телевизору, включила детский канал. Витя тут же устроился на диване, поджав под себя ноги, уставился на экран и замер, лишь изредка потихоньку повизгивая или смеясь тому, что происходило на экране. Он был милым ребенком. Несмотря на его взрослый вид, он был малышом.

Вернувшись на кухню, я села напротив Гриши. Он опустил голову на руки.

— Лиль, я не знаю... Он же как ребенок. Совсем. Мама за ним ухаживала. Стирала, готовила,, мыла. Он сам почти ничего не может.

— Ты хочешь, чтобы он пожил с нами? - тихо спросила я.

— Пока наверное поживет. А потом... Может, пристрою его в платную лечебницу. Или может, есть дома по уходу за такими. Хорошие, частные.

Я знала о таких домах не понаслышке. И то, что там творится, нельзя считать нормальным. Моя коллега по бывшей работе подрабатывала в таком частном пансионате премиум-класса. Она рассказывала про это с виноватым видом, но деньги были хорошие. Про тихие сильнодействующие психотропные лекарства, чтобы пациенты не донимали персонал. Про то, как их, взрослых людей, кормят с ложечки, как младенцев, потому что так быстрее, а на индивидуальный подход нет времени. Про равнодушие, граничащее с жестокостью. Я рассказала Грише об этом, без страшных подробностей, но достаточно, чтобы он понял. И увидела, как он изменился в лице. Побледнел. Он не хотел так поступать с родным братом. Но и обузу, в первую очередь для меня, он тоже не хотел.

— Но как же мы? - прошептал он. - Моя работа, твоя работа. Наша жизнь. С ним всё изменится. Он же как ребенок.

— А он может сам быть дома? Твоя мама оставляла его одного?

— Да. Мама работала, и он целыми днями сам был в квартире. В туалет он сам ходит. Еду ему оставляла в термосе, чтобы разогрел в микроволновке. Он умеет включать. Только купала его мама. Он может поскользнуться. Ну, это я могу делать вечером. И стирка... Я не знаю, Лиля. Я в растерянности.

Я смотрела на своего мужа. Он был растерян и подавлен. Он только потерял мать, а теперь на него свалилась огромная ответственность. И я любила его. Любила этого сильного, но в данный момент такого беспомощного мужчину. Мне всегда было жалко таких людей, как Витя. Тем более не чужого человека. Это был брат моего мужа. Его кровь. Его семья.

Внутри меня боролись два чувства. Паника от мысли, что наш устоявшийся, слаженный мир рухнет, что в дом войдет хаос, что мне придется стать сиделкой. И жалость. Глубокая, пронзительная жалость к этому большому ребенку, который только что потерял единственного близкого человека и теперь оказался в чужом доме у людей, которые не знают, что с ним делать.

Жалость победила. Вместе с ней пришло что-то вроде материнского инстинкта, давно забытого, так как Максим уже давно не был малышом.

— Пусть поживет пока, - сказала я тихо, кладя свою руку на его руку. - Разберемся. Вместе. Я помогу.

Гриша поднял на меня глаза. В них была такая благодарность, такая облегченная боль, что у меня внутри все перевернулось.

— Ты уверена? Это будет тяжело.

— Посмотрим. Он же смышленый, по крайней мере, выглядит так. Может, не все так страшно.

Витя оказался действительно смышленым. За следующие несколько дней я это поняла. Он всё понимал. Мог рассказать о своей жизни, о маме, о том, как ходил в специальную школу, как ему там нравилось. Он знал буквы, умел немного читать по слогам, считать до ста. Казалось, что внутри него сидит взрослый мужчина, который видит и понимает мир, но не может пробиться сквозь прозрачную, но непреодолимую преграду своей болезни. Всё, что он говорил, звучало немного несерьезно, с детскими интонациями, но смысл был ясен.

Мы с ним сдружились. Я стала ему вместо мамы, старшей сестры, няньки. Витя вел себя хорошо, не проказничал, слушался, и это меня радовало. Он мог часами сидеть перед телевизором или рисовать карандашами в альбоме. Я научилась оставлять его одного на пару часов, когда ходила на процедуры к соседям. Оставляла ему еду, включала мультики и была уверена, что все будет хорошо. Мне даже удалось научить его пользоваться простым смартфоном с большим экраном. У него раньше был кнопочный телефон, а в телефонной книге - один контакт «Мама». Я добавила номер Гриши, свой, и он был так рад этому. Рад тому, что у него появились друзья. Он звонил мне по десять раз на дню, просто чтобы сказать: «тетя Лиля, привет» или спросить, когда я вернусь.

Гриша выиграл тендер на большой объем работ и с головой окунулся в дела. Он уезжал рано утром, возвращался поздно вечером, уставший, часто даже не поужинав, падал в кровать. Забота о Вите почти полностью легла на мои плечи. И я не могла на него злиться. Он старался. Он обеспечивал нас всех. И я видела, как ему тяжело. Как он пытается найти баланс между работой, новой семьей и вот этим неожиданным грузом ответственности.

Однажды, вернувшись с обхода, я застала Витю в гостиной. Он сидел на полу, окруженный листами бумаги, и что-то старательно выводил карандашом.

— Тетя Лиля, смотри, что я нарисовал!

Я подошла. На рисунке был дом, очень похожий на наш, рядом - машина, а перед домом - большая собака и три фигурки. Две побольше и одна поменьше.

— Это наша собака? - улыбнулась я.

— Да! Я хочу собаку! И это ты, это дядя Гриша, а это я!

Я похвалила его, погладила по взъерошенной голове. И в этот момент почувствовала от него едкий, тяжелый запах пота. Да, конечно. Гриша вчера поздно вернулся и, наверное, забыл помочь Вите принять душ. А сегодня снова улетел на стройку с утра.

Мысль о том, что придется мне самой его купать, вертелась у меня в голове с самого его приезда, но я отгоняла ее. Гриша обещал, что будет делать это сам. Но жизнь внесла свои коррективы. Витя явно нуждался в мытье. И ждать вечера, когда вернется Гриша было уже нельзя.

Я перестала видеть перед собой взрослого мужчину. Я видела в нем мальчика. Большого, нелепого, но мальчика. Так же, как когда-то видела в своем пациенте-генерале просто больного старичка, а не важного военачальника. Это был мой профессиональный щит. Я решила, что ничего такого не произойдет, если я его сама искупаю. Просто помогу. Как сиделка. Как нянька. Без всяких мыслей.

— Витя, - сказала я как можно более обыденно. - Пойдем, помоемся в ванной. Ты же любишь купаться?

Лицо его снова озарилось восторгом.

— Купаться! Ура! Люблю купаться!

Он вскочил, подхватил с дивана двух резиновых утят, которых я купила ему в первые дни, и помчался вверх по лестнице в свою комнату за пижамой, а оттуда в ванную. Я, вздыхая, пошла за ним.

В большой ванной комнате на втором этаже было просторно и светло. Я набрала теплой воды, проверила локтем температуру, как для ребенка. Потом добавила немного пены, которую Витя очень любил.

— Раздевайся, Витя, и залезай.

Он с энтузиазмом начал стаскивать свой спортивный костюм и белье. Я, стараясь не смотреть в его сторону, убирала его вещи в корзину для грязного белья. Слышала, как он копошится, бормочет что-то про уточек. Потом раздался всплеск, и довольное угуканье.

Только тогда я обернулась. Витя стоял в ванне спиной ко мне, уже по пояс в воде, запускал утят в плавание. Его спина была широкая, мускулистая, покрытая темным пушком. Я вздохнула с облегчением, он уже в воде. Теперь можно просто помыть ему спину, плечи, а спереди... Ну, может, он сам справится.

Прошло полчаса. Витя увлеченно играл, устраивая гонки утят, разговаривая с ними разными голосами. Вода начинала остывать, а мне нужно было через час быть у Клавдии Аркадьевны на уколы. Ждать, пока он наиграется, не было времени.

— Витя, а ты умеешь мыться сам? - спросила я, приблизившись.

Он поднял на меня свои большие голубые глаза, в которых отражалась пена.

— Витя не умеет... Мама мыла. Всегда мама мыла.

Он сказал это без капли стеснения. Да, конечно. Он же ребенок. Семилетний ребенок в теле сорокалетнего мужчины не умеет мыться сам.

Времени было в обрез. Внутри все сжалось от неприятного предчувствия, но я взяла себя в руки. Я медсестра. Я видела тысячи обнаженных тел. Это просто тело пациента. Особенного пациента.

— Давай вставай, быстро помоемся и вылезай, а то простудишься.

Он послушно встал. Вода с пенной шапкой стекала с его крупного тела. Я взяла мочалку, налила на нее гель для душа с запахом ромашки и начала быстро намыливать ему плечи, спину, руки. Потом сказала

— Повернись.

Он повернулся. И я замерла.

С одной стороны, передо мной был взрослый мужчина. А с другой маленький ребенок, мальчишка. Мой разум метался между этими двумя образами, не зная, на чем остановиться. Но тело... Тело было однозначно взрослым. Очень взрослым. И то, что я увидела между его ног, заставило меня на секунду забыться.

Между ног у него свисал массивный, совершенно недетский орган. Даже в спокойном, расслабленном состоянии он был внушительных размеров. Из-под крайней плоти слегка выглядывала крупная, темно-розовая головка. Я мимоходом видела обнаженных мужчин в больнице, в спортзале, но это... Это было что-то иное. Это было пропорционально его крупному телу - большое, тяжелое, основательное. Я даже не могла представить, каким он становится в возбужденном состоянии. Мой фаллоимитатор в шкафу, даже... Мысль о сравнении промелькнула и тут же была вытеснена шоком.

Я стояла в замешательстве, с намыленной мочалкой в руке. Витя смотрел на меня с полным доверием, ожидая, что я продолжу. Он не прикрывался, не стеснялся. Для него это была обычная гигиеническая процедура.

— Тетя Лиля, холодно, - пожаловался он, и по его коже побежали мурашки.

Это подстегнуло меня. Времени нет. Нужно делать.

— Сейчас, Витя, сейчас.

Я набрала в ладошку еще геля, сделала глубокий вдох и начала мыть у него там. Стараясь делать это быстро, механически, без лишних касаний. Но кожа под моими пальцами была живой, теплой, упругой. И под этой кожей что-то начало меняться. Я почувствовала, как орган в моей руке начал крепнуть, наполняться, становится тяжелее. Я попыталась ускорить движения, но было поздно. Перед моими глазами, на уровне моего лица, разворачивалось почти нереальное зрелище. Он рос. Становился длиннее, толще, тверже. Через несколько мгновений передо мной стоял уже полностью эрегированный, огромный член. Крупный, с мощными венами, с большой, идеальной формы головкой, полностью освободившейся от крайней плоти. Он был таким крупным, что казалось невероятным, как он может быть частью этого наивного, детского существа.

Я постаралась быстрее смыть пену, но зрелище было то еще. Он смотрел своей головкой прямо на меня, будто живое, отдельное существо. Внутри у меня все сжалось от противоречивых чувств. От ужаса, от стыда, от дикого, запретного любопытства. Сколько радости он мог бы принести... Эта мысль пронеслась как удар молнии, оставив после себя жгучую волну стыда. Что я думаю? Это же Витя!

Я подняла глаза от его промежности к его лицу, ища в его глазах понимание, смущение, что-то. Но Витя смотрел куда-то поверх моего плеча, продолжая играть с уточкой, которую он держал в руке. Он переливал воду из одной игрушки в другую, увлеченно булькая. Ему было все равно, что происходило здесь, внизу. Его мир был в этих игрушках, в теплой воде. А его взрослое, здоровое, мужественное тело жило своей собственной жизнью, требовало другой ласки, о которой его детский разум даже не подозревал.

Он не смотрел. Возможно, даже не заметил бы. Мысль была ужасной, греховной, недопустимой. Но она пришла. И застряла. Сердце заколотилось где-то в горле, в ушах зазвенело. Внутри стало сильно жарко, по телу разлилась слабость, и между ног предательски заныло, застучало кровью, отвечая на увиденное. Я ненавидела себя в этот момент. Но не могла отвести взгляд.

Осмелившись, движимая каким-то темным, неконтролируемым импульсом, я наклонилась. Медленно. Будто не я это делала, а кто-то другой, кто жил внутри меня и только ждал своего часа. Я приблизила губы и слегка, едва касаясь, поцеловала кончик его головки. Кожа была горячей, гладкой, почти шелковой. Вкус мыльной пены и что-то еще, едва уловимое, мужское. Адреналин ударил в голову, мир поплыл.

Подняв голову, я увидела, что он продолжает играть. Он не обратил внимания. А что если... еще немного? Еще чуть-чуть? Ведь он не поймет. Никто не узнает. Это будет моя тайна. Моя маленькая, ужасная, позорная тайна.

Осмелев еще больше, уже почти не думая, я открыла рот шире и попыталась впустить его глубже. С непривычки, от волнения, у меня это не вышло. Он был слишком велик. Но во рту остался вкус его смазки, солоноватый, пряный. И этот вкус, и этот запах, и ощущение невероятной, почти пугающей мощи под тонкой кожей свели меня с ума. Я отпрянула, как от удара током.

— Все, Витя, одеваемся! - выдохнула я, и голос мой прозвучал хрипло, чужим.

— Тетя Лиля, можно еще поиграть? Пожалуйста...

— Нет. Холодно. И мне надо идти. Давай скорее.

— Хорошо... - обиженно сказал он.

Я помогла ему выйти из ванны, накинула на него большое банное полотенце. Он стоял, вытираясь, и вдруг рассмеялся, глядя на свой член, который все еще был в состоянии полу-эрекции.

— Смотри, как прыгает! - весело сказал он и легонько щелкнул по нему пальцем, отчего тот действительно качнулся.

Привет мои дорогие извращенцы, как вам начало? Стоит продолжать?

Мне показалось что я разленилась и мои главы стали короткие, как вам такой объем?

Ставьте оценку повыше, чтобы я поняла что вы хотите продолжения.