На следующую ночь я пришёл к молодой иберийской гетере.

Воздух в этой комнате был иным. Не сладким и дурманящим, как у Фаиды, а пряным и терпким, с ароматом кедра и дикого тимьяна. Иберийка. Её звали Элисса, и она была воплощением иной красоты — не афинской утонченности, а дикой, почти звериной грации.

Она стояла передо мной, освещённая дрожащим пламенем масляной лампы. Её кожа была цвета тёплой меди, гладкая и безупречная, словно отполированная морским песком. Волосы — густая, чёрная грива, ниспадающая на спину тяжёлыми волнами, отливавшими синевой. Её лицо с высокими скулами и полными, чувственными губами не знало улыбки. Её глаза, тёмные, как маслины, изучали меня с холодным, хищным любопытством.

«Говорят, ты сломал Фаиду», — произнесла она. Её голос был низким, с едва уловимым гортанным акцентом. — «Покажи мне оружие, что победило афинскую львицу».

Я сбросил хитон. Эрекция, уже знакомая и могущественная, пришла мгновенно под её тяжёлым взглядом. Она не изменилась в лице, лишь узкие ноздри её прямого носа чуть вздрогнули.

Она подошла ближе. Её движения были плавными, как у пантеры. Она была ниже Фаиды, но сложена мощнее. Широкие плечи, упругая, высокая грудь с крупными, тёмными ареолами, и тот самый изгиб — узкая, почти хрупкая талия, резко переходящая в невероятно пышные, округлые бёдра. Песочные часы, высеченные из бронзы. Её плоть была плотной, мускулистой, обещавшей яростное сопротивление и не менее яростную отдачу.

Её пальцы, прохладные и твёрдые, обхватили мой член у основания.

«Сильный», — констатировала она без эмоций. — «Но дикий конь нуждается в ездоке, а не в рабе».

Она повернулась и, не говоря ни слова, легла на ложе на живот, подложив под таз несколько подушек. Её ягодицы, полные и высокие, поднялись передо мной, как два спелых плода. Кожа на них была натянута идеально, без единой складки. Между ними, в тени мышечной щели, виднелась та же сокровенная, тёмная розетка, что и у Фаиды, но казавшаяся ещё более сомкнутой и нетронутой.

Она протянула руку назад, не глядя, с небольшим глиняным сосудом. «Иберийское масло. Гуще. Жжётся».

Я взял его. Масло было густым и пахло полынью и кожей. Я вылил его ей на спину, и тёмная струйка потекла по медному желобку её позвоночника, разливаясь по ягодицам. Она вздрогнула от его прохлады.

«Готовь меня», — приказала она, и её голос прозвучал приглушённо из подушки.

Мои пальцы, смазанные маслом, коснулись её ануса. Он сжался в тугой, морщинистый бутон. Я начал осторожно водить по нему подушечкой пальца, чувствуя, как кольцо мышц дёргается под моим прикосновением. Она издала короткий, сдавленный вздох. Я надавил сильнее, массируя, растягивая. Под давлением мышцы начали сдаваться, становиться более податливыми. Я ввёл кончик указательного пальца внутрь.

Её тело напряглось, как тетива лука. Внутренности её сфинктера сжали мой палец с такой силой, что казалось, кости хрустнут. Она была невероятно тугой.

«Глубже», — прохрипела она.

Я медленно, миллиметр за миллиметром, погружал палец в обжигающую, пульсирующую глубину. Её кишки обхватили его, волнообразно сжимаясь. Я почувствовал каждую складку, каждое движение её плоти. Я готовил её, но она готовила и меня, закаляя мое терпение.

Когда два моих пальца двигались внутри неё свободно, она сказала: «Довольно. Входи».

Я занял позицию сзади, приставив головку своего члена, обильно смазанного густым маслом, к её теперь уже расслабленному, но всё ещё невероятно узкому входу. Контраст между её мускулистой, мощной фигурой и этой хрупкой дверцей в её нутро сводил с ума.

Я надавил бёдрами.

Это было подобно проникновению в статую. Её сфинктер, несмотря на подготовку, оказал яростное сопротивление. Он не желал сдаваться. Я чувствовал, как её всё тело напряглось, как сжались кулаки на покрывале. Я вкладывал в толчок всё больше силы, и вдруг — мышечное кольцо дрогнуло, поддалось, и головка провалилась внутрь.

Элисса издала резкий, гортанный крик, больше похожий на рычание. Её ногти впились в ткань.

Внутри было адски тесно. Её кишки обхватили мой член с силой, превосходящей всё, что я знал. Это было не шелковистое объятие, а стальной капкан, горячий и живой. Каждый микрон моего продвижения вперёд давался с боем. Её внутренняя мускулатура сжималась и разжималась, пытаясь вытолкнуть меня, принять меня, поглотить меня.

Я начал двигаться. Короткими, вначале, толчками. Каждый раз, когда я выходил почти полностью, её анус сжимался, пытаясь не выпустить меня, а когда я входил обратно — снова встречал сопротивление, прежде чем сдаться и пропустить меня глубже.

Звуки были откровенными, влажными, животными. Хлюпание масла и её соков, её прерывистое, хриплое дыхание, мои собственные стоны. Запах полыни, пота и секса висел в воздухе, густой и одурманивающий.

«Сильнее!» — её крик был приказом, вырванным из самой глубины.

Я схватил её за широкие бёдра, упираясь пальцами в плотную плоть, и начал трахать её с новой, неистовой силой. Мои яйца бились о её промежность, а мой член, этот огромный и ненасытный инструмент, достигал в её глубине точек, от которых её тело начинало биться в конвульсиях.

И тогда это случилось. Её стоны перешли в непрерывный, низкий вой. Её спина выгнулась дугой, и её анальное кольцо сжалось вокруг основания моего члена с такой нечеловеческой силой, что боль смешалась с наслаждением. Её тело затряслось в мощном, продолжительном оргазме — не волнообразном, а одном сплошном электрическом разряде, который бил из самой её сердцевины. Её внутренности молотили по моему стволу, и этот ритм стал для меня финальным сигналом.

С рёвом, в котором было больше триумфа, чем наслаждения, я вогнал себя в неё до предела и излился, чувствуя, как пульсирующие струи семени заполняют её глубины. Спазмы её оргазма выжимали из меня всё до последней капли.

Я рухнул на неё, чувствуя, как её спина, мокрая от пота, горит подо мной. Мы оба дышали, как загнанные звери. Когда я осторожно вышел из неё, её анус, красный и растянутый, медленно сомкнулся, словно запечатывая нашу яростную схватку.

Она перевернулась и посмотрела на меня. В её тёмных глазах не было ни нежности, ни усталости. Было уважение.

«Дикий конь», — хрипло сказала она, — «встретил достойную узду».

И впервые за эти двое суток моя плоть наконец-то умолкла, найдя в этой жестокой красоте то, что искала — не утончённость, а первобытную, всесокрушающую страсть.

Я поцеловал её.

Поцелуй стал неожиданностью для нас обоих. После яростного соития, больше похожего на битву, губы её были приоткрыты в попытке поймать воздух, а мои искали не воды, но причастия.

Я наклонился, и прежде чем она могла отшатнуться или принять вызов, мои губы коснулись её. Это не было нежностью. Это было продолжением. Губы её, полные и мягкие, пахли солью, полынью и чем-то тёплым, сокровенным — её собственным вкусом. Она замерла на мгновение, её тело, ещё пульсирующее от спазмов, напряглось подо мной. Я ожидал отпора, укуса, насмешки.

Но его не последовало.

Вместо этого её рука медленно поднялась, и её пальцы вцепились в мои волосы — не ласково, а с той же самой властной силой, с какой она направляла мои бёдра. Её губы ответили. Сначала неохотно, просто позволив мне быть. Затем с той же самой дикой, бронзовой страстью, что горела в её теле. Её язык, проворный и острый, встретился с моим, и этот поцелуй стал новым проникновением, столь же интимным, как и всё предыдущее.

Мы дышали друг в друга, передавая через сцепленные губы всю ярость, всю странную нежность, родившуюся из этого насильственного соединения. В этом поцелуе не было афинской сладости Фаиды. В нём был дым костра, вкус чужой земли и горьковатая правда двух тел, познавших друг друга до самых тёмных глубин.

Когда мы наконец разомкнулись, чтобы глотнуть воздух, её тёмные глаза смотрели на меня иначе. Хищная отстранённость уступила место чему-то глубокому, почти удивлённому. Она провела большим пальцем по моей нижней губе, смахивая каплю слюны.

«Вот теперь, — выдохнула она, и её голос потерял свою стальную хрипоту, став всего лишь голосом уставшей молодой женщины, — ты оставил на мне свою отметину».

И я понял, что это была правда. Я вошёл в её тело как завоеватель, но этот поцелуй, дикий и нежный одновременно, был знаком того, что нечто в ней отозвалось мне. Не просто плоть, но что-то, спрятанное глубже.

Мой член снова встал.

Да. Он снова встал. Не просто наполнился кровью, а поднялся с новой, почти яростной силой, будто разъяренный бык, почуявший свежую кровь. Он ударил её по внутренней стороне бедра, твёрдый, как бронза, и обжигающе горячий.

Элисса вздрогнула от неожиданности. Её глаза, ещё секунду назад смягчённые странной нежностью после поцелуя, снова сузились, в них вспыхнул тот самый хищный, знакомый огонь. Она посмотрела вниз, на мой член, упёршийся в её медную кожу, и на её губах появилась медленная, понимающая ухмылка.

«Так вот каков твой нрав», — прошептала она, и в её голосе снова зазвучали стальные нотки. Её рука скользнула вниз, и её пальцы снова обхватили меня у основания, сжимая с такой силой, что было почти больно. — «Ненасытный. Я должна была догадаться».

Она оттолкнула меня, заставив перевернуться на спину. Теперь она была сверху, её мощные бёдра охватили мои, а её тёмные волосы заслонили свет лампы, окутав её лицо тенями. Она смотрела на меня сверху вниз, как смотришь на достойного противника.

«Фаида пыталась его ублажить», — сказала она, её голос был низким и уверенным. — «Я попытаюсь его укротить».

Она приподнялась на коленях, одной рукой направляя мой член, а другой раздвигая свои половые губы. Её взгляд не отрывался от моего лица, когда она медленно, с демонстративным усилием, начала опускаться на меня.

Вход был шокирующе другим. После тугой, сопротивляющейся анальной мускулатуры, её влагалище оказалось обжигающе горячим, глубоким и невероятно влажным. Но в нём была своя сила — не стальное сжатие, а мощные, волнообразные сокращения, которые обхватили мой ствол и принялись втягивать его внутрь, сантиметр за сантиметром.

Она не спешила. Она опускалась на меня с невероятной медлительностью, заставляя меня чувствовать каждую складку, каждую пульсацию её внутренностей. Её тёмные глаза, прищуренные от наслаждения, буравили меня, словно выжидая, когда я сломаюсь и начну метаться под ней.

«Вот так», — прошипела она, наконец, приняв меня целиком. Я был поглощён её нутром до самого основания. — «Теперь лежи. И не двигайся. Это моя воля».

И она начала двигаться. Не страстные рывки, а медленные, гипнотические вращения бёдрами. Она использовала внутренние мышцы, сжимая и разжимая их вокруг моего члена в таком сложном ритме, что мне казалось, будто её тело играет на моих нервах, как на струнах. Она контролировала всё: глубину, скорость, угол. Каждое движение было рассчитано, чтобы дразнить, доводить до края, но не позволять сорваться.

Я лежал, вцепившись пальцами в покрывало, стиснув зубы. Моё тело трепетало от напряжения, от желания вскочить и трахнуть её с той же яростью, что и прежде. Но её воля, её гипнотизирующий танец, были сильнее. Она была жрицей, а я — алтарём, на котором она совершала своё таинство.

Пот стекал по её медной коже, очерчивая мускулы её живота. Её стоны были тихими, сдавленными, больше похожими на рычание удовлетворённой хищницы. Она ускорилась, её движения стали резче, её пальцы впились в мою грудь.

И тогда, глядя мне прямо в глаза, она достигла оргазма. Это не было бурным извержением, как прежде. Это был глубокий, сокрушительный спазм, который прошёл через всё её тело волной. Её внутренности сомкнулись вокруг моего члена в серии мощных, выжимающих пульсаций, и она издала долгий, низкий, гортанный стон.

Этот спазм стал для меня сигналом. Моё терпение лопнуло. С рыком я перевернул её, оказавшись сверху, и, всё ещё находясь внутри неё, начал трахать её с новой, финальной яростью. Она уже не сопротивлялась, её тело, расслабленное оргазмом, лишь принимало мои удары, её ноги обвились вокруг моей спины.

Моё окончание было молчаливым и бездонным. Я излился в неё, чувствуя, как пульсации моего члена смешиваются с затухающими спазмами её влагалища. Я рухнул, и на этот раз в моей плоти не осталось ничего — ни желания, ни силы, лишь полная, блаженная пустота.

Она лежала подо мной, её дыхание было тяжёлым и ровным. Через некоторое время её рука легла на мою затылок.

«Укрощён», — прошептала она, и в её голосе звучала усталая победа. — «Но не сломлен».