Данный рассказ: «Машенька», найден в Интернете и отредактирован мной. Автор рассказа: Сергей Туманов 2004 год.

— Каждый человек живет той жизнью, которой достоин, Иван, — говорил тогда Владимир Дмитриевич.

— Неважно, кто ты по происхождению — дворянин, купец или мастеровой. Вырастешь, пойдешь учиться. Станешь уважаемым человеком. Выберут тебя в «Государственную Думу».

А Иван радостно улыбался, слушая важного барина. Чистил ему сапоги, представляя себя в роскошном здании Таврического дворца, среди блестящей толпы сановников и великих князей. Все залито светом, сверкают мундиры и ордена. И он во фраке. Или в мундире. Наверное, они все ходят в мундирах и фраках.

— И буду товарищем председателя Думы, да, Владимир Дмитриевич? Как вы?

— Конечно, будешь. Товарищем председателя. Учись только.

— А от какой партии? Кадетов?

Тогда важный барин немного хмурился, отвечал:

— Ну это уж как Господь повелит, кидал в замызганную коробку пару медяков и уходил в сторону Невского проспекта. А рядом с ним уходила она. Его дочка. Машенька. Закатное солнце выглядывало, из-за столпившихся вокруг домов, ласковые лучи играли в ее белокурых волосах, превращали в белое сияние легкое летнее платье. Иван долго смотрел ей вслед, стараясь разглядеть, под платьем соблазнительную фигурку молоденькой девушки.

— Да-а... — Скрипуче ворчал сидящий рядом инвалид Русско-Японской войны, дядька Михаил.

— Хороша девка. Сочная. Только не глазей ты на нее, Ванька. Все равно тебе не достанется. Барышни, — они того.... Кто мы для них? Быдло. Вот, когда барышни становятся барынями, вот тогда да... Мне давеча знакомый конюх сказывал…

Но Иван, уже не слушал. Он опускал голову, снова брал щетки и остервенело драил модные сапоги очередного клиента. Только перед глазами сияла ее улыбка, ямочки на щеках и то, как она делает легкий реверанс, от чего платьице приподнимается, приоткрывая изящные щиколотки.

Потом, он видел ее еще несколько раз. В госпитале на Конногвардейской, куда он попал после ранения в Восточной Пруссии. И в Мариинском дворце, уже после Отречения царя, когда судьба занесла его, простого солдата Петроградского гарнизона в охранение Совета Республики. Барин Владимир Дмитриевич и там был товарищем председателя. И однажды вместе с ним пришла она. Легкая и прекрасная, как всегда.

— Что, Иван, — устало спросил барин.

— Охраняешь молодую демократию?

И не дожидаясь ответа, прошел в зал.

Стоявший в паре с Иваном солдат, сорокалетний деревенский мужик, из последнего призыва, с грязной бородой и в замызганной шинели, что-то проворчал и сплюнул на пол.

Все это Иван вспомнил сейчас, на перекрестке Невского и Большой Морской, увидев бредущую в их сторону смутно знакомую фигуру в когда-то богатом, а теперь изрядно потрепанном пальто.

— Ишь ты... Благородный! — сказал матрос Петренко и спрыгнул с броневика.

— Бородка клинышком.

Он демонстративно поправил бушлат, пересекающие грудь пулеметные ленты и шагнул на тротуар.

— А кто это у нас здесь будет? Ась?

Владимир Дмитриевич немного затравленно посмотрел на наглую матросскую физиономию. Сзади подтягивались мрачные бойцы разношерстной рабочей гвардии.

— Что вам угодно, молодой человек?

— Что нам угодно? — Петренко весело оглянулся. — Братцы! Что нам угодно? Нам угодно знать, что вы такое и куда идете? Документ показывай...

Владимир Дмитриевич сделал нервное движение рукой, словно пытаясь что-то достать, из кармана. Рядом с Иваном явственно щелкнул затвор трехлинейки.

— Нет. Нет у меня документа. Я живу здесь недалеко. Вышел прогуляться перед сном. Я не знал, что здесь оцепление.

— Они не знали! Вы слышали, братцы, они не знали. Сдается, барин, из дворца ты топаешь.

— Нет, молодой человек. Я простой обыватель. Политикой не интересуюсь.

— Чего с ним болтать, — сумрачно заявил один из рабочих.

— В скверик его, и дело с концом.

От броневика к ним подошел, какой-то политический.

— Нет, товарищи. Вы же знаете, комитет запретил напрасное кровопролитие. Если не доказано, что…

— А что нам твой комитет! Учти, паря, с временными разберемся, пойдем с твоим комитетом лясы поточим, — Петренко достал наган и потряс им перед носом политического.

Бойцы одобрительно зашумели.

— Стойте! — Иван до этого тихо стоял в стороне и даже не ожидал, от себя такой смелости. — Я знаю его. Это Владимир... Иванов. Действительно обыватель. Надо его отпустить.

— Вот видите, товарищи, — обрадовался политический. — Давайте на позиции. Скоро выступать.

Хитрая рожа Петренко повернулась к Ивану.

— Ручаешься?

— Да, — сглотнул Иван. — Ручаюсь.

— Смотри, паря. — Он спрятал наган и развязной походкой вернулся к броневику. Гвардия разошлась следом.

— Здравствуйте, Владимир Дмитриевич.

Давешний важный барин достал платок и трясущейся рукой вытер лоб.

— И вы, Иван, с ними... Впрочем, с кем еще…

— Идите домой, здесь опасно. Все оцеплено.

— Да, конечно. Спасибо. — Он двинулся прочь, но через несколько шагов остановился.

— Иван... У меня просьба. Ведь вы сейчас в Зимний? Понимаете, я точно не знаю... Там была Машенька... После совещания, я ее искал, но не нашел. Понимаете? Она может быть там. Вызвалась помогать. Медсестра все-таки... Ваня, поймите, мне не к кому больше обратиться. Все разбежались куда-то. Может быть вы поможете?

— Поможете?

Иван зажмурился.

— Там все ворота сейчас перекрыты. Никого не выпускают. Я успел выйти... Вы поможете, Ваня?

— Да... Конечно. Да.

— Мы здесь живем. Недалеко. На Большой Морской. Две минуты ходу... Я заплачу вам, Ваня, только отведите ее домой, — он достал, из кармана ворох смятых бумажек.

Иван отстранился.

— Нет. Не надо. Я так…

Владимир Дмитриевич опустил руку.

— Да. Спасибо. Спасибо вам, Ваня. — И он ушел в сторону, туда, где уже сгущались вечерние тени. Маленький и сгорбленный, совсем непохожий на важного барина. Налетевший внезапно холодный октябрьский ветер взъерошил седые волосы.

Мимо протарахтел грузовой мотор, набитый солдатами.

— Пора, товарищи, - встрепенулся политический. — Приготовьтесь.

Петренко хохотнул.

— К чему готовиться, паря? Юнкеров порвем, а баб... того-этого…

— Ага, — Зашумело воинство, веселея. — Того-этого! Уж мы их того-этого!

Броневик медленно двинулся, по Невскому проспекту.

— Каких баб? - шепотом спросил Иван у шагающего, по соседству мрачного рабочего.

— Баб. Ударниц. Это такие бабы с винтовками. Говорят, их там около сотни. Сейчас придем увидим. Эх, повеселимся!

— Ага, — Cказал кто-то сзади. — Бабы с винтовками это весело.

Невский проспект был почти пуст. Праздно шатающиеся горожане исчезли. Впереди виднелась нестройно шагающая колонна солдат, по тротуарам жались кучки черных фигур, в начинающейся темноте вспыхивали красные огоньки цигарок. И была тишина. Только издали, со стороны Невы, пару раз ухнула пушка, да раздалась короткая пулеметная очередь, которая быстро захлебнулась. И снова ватным одеялом пала тишина.

Когда они выехали на Дворцовую, было уже темно. Броневик остановился у арки, рядом с двумя грузовиками, загораживающими выход. Политический убежал, за указаниями к виднеющейся неподалеку группке людей в штатских пиджачках. Людей на площади было больше, чем на проспекте. Или в темноте это только казалось. Редкие фонари освещали лишь вход в здание Генштаба, да какие-то слабые огни метались у далекого, еле видного, через всю площадь, подъезда самого дворца. Потом оттуда донеслись несколько ружейных выстрелов, и огни метаться перестали.

— Сопротивляются, — Заметил один из рабочих.

— Какое там! Перестреляли всех давно. А кого не успели, — Разбежались.

— Главное, чтобы ударницы не разбежались.

Потом политический прибежал обратно, придерживая готовый свалиться с головы картуз, тихо сказал: «Нам, во дворец», и двинулся через площадь.

Они прошли мимо наспех сооруженной баррикады, возле которой валялся труп в юнкерской шинели.

— Юнкера, мать их... — Сказал Петренко, пнув его ногой. — А бабы, бабы-то где?

Баб они увидели у дворца. Точнее, сначала они увидели густую толпу солдат, которые радостно галдели и напирали друг на друга.

— Товарищи, нам надо, во дворец, приказ товарища Антонова, — Заволновался политический.

— Погоди ты, — Осклабился Петренко. — Интересно же.

Из толпы с трудом выбрался маленький плюгавый солдат, путающийся в полуспущен-иных штанах, увидел их и весело заорал:

— Эх, ну и баба! Пол роты, уже пропустила и ничего... Налетайте, братцы!

Толпа на мгновение расступилась и Иван успел заметить в просвете женщину, лежащую на заботливо положенных шинелях. Поднятые вверх обнаженные ноги ритмично подрагивали в ответ на движения придавившего ее матроса.

— Налетайте! У нас еще есть.

Только сейчас Иван увидел невдалеке двух девушек в разорванных одеждах. Они безучастно сидели на плитах подъезда, прижавшись друг к другу, под охраной трех солдат, которые нетерпеливо переступали с ноги на ногу, ожидая своей очереди. Один из них хрипло крикнул:

— Чего «Налетайте»! Это наши бабы. Собственность Павловского полка. Пусть своих ищут.

— Во дворец, товарищи, во дворец, — Cнова сказал политический. Гвардия, оглядываясь на галдящих собратьев, вяло потянулась к подъезду.

— Эх, собственность, — Проворчал Петренко, — Собственники. Сейчас все общее, паря, но тоже пошел вслед, за остальными. — И вообще, тут же холодно. Идиоты. Надо было хватать, да во дворец. Ну ничего, паря, — он догнал Ивана и хлопнул его по плечу, — Сейчас мы найдем каких-нито ударниц, да в «Царскую спальню», их. Всегда мечтал бабу на царской койке попахать. А лучше, — не просто бабу, а царскую дочку или барышню благородную. Говорят у них женское место нежнее.

— Сказки, — авторитетно заявил один из гвардейцев. — Место как место. А вот кожа, — да, как масло. Вот мы недавно одну гимназисточку с поймали, фигурка стройненькая, сама вся сочная, бывает же такое, и кожица, как у ребеночка, гладкая, нежная, как дотронешься, сразу залезть тянет. Мы с ней двое суток забавлялись, пока не померла. Не выдержала.

— Надо было очередь составить и перерывы предусмотреть, — Сказал другой знаток.

— Мы так делали. А вы небось ее всем скопом использовали?

— Ну так, нас же много, всем хочется. А часто девок ловить командир не велит...

— Ха, — откликнулся Петренко. — Не велит. Даже спрашивать не будем. Свобода товарищи!

Тяжелые двери медленно открылись, выпуская наружу яркий свет фонарей, клубы сигаретного дыма и гвалт сотен собравшихся в холле людей.

Огромная плотная толпа в шинелях, бушлатах, пиджаках, солдатских шапках и рабочих картузах колыхалась в зале, забивая все углы, выходы и даже парадную лестницу. Стоял невообразимый гул, где-то еще стреляли, где-то произносили речи, срываясь на хриплый крик, слева, из соседнего зала, доносился хохот и женский визг.

— Нам наверх, — Повернулся к ним политический. — Товарищ Антонов ждет. — И он стал проталкиваться сквозь толпу к лестнице, помогая себе локтями. На втором этаже народу было меньше. У стены собрались десяток солдат, рядом с ними стоял ящик с бутылками водки. Солдаты пили, передавая бутылки друг другу, и пьяными голосами распевали песни.

— Эх, народ веселится, празднует, — Cказал Петренко завистливо. — А мы...

Он отошел к солдатам и вернулся, прижимая к груди несколько пузатых бутылок водки. Политический только глянул на него неодобрительно, но ничего не сказал.

— Выпьем, за победу народной демократии! — Провозгласил Петренко, раздал бутылки бойцам, оставил одну себе и хорошо хлебнул из горла.

— Пойдемте, пойдемте, — хмуро сказал политический и двинулся, по коридору.

Они долго шли, по анфиладам роскошных, но темных залов, передавая друг другу бутылки, хлебая, и разглядывая увешанные картинами стены. Несколько раз, из-за дверей, ведущих в боковые комнаты, доносились истошные женские крики, и тогда полупьяный Петренко останавливался, осоловело глядел на двери, но потом шел дальше. Однажды после такого крика раздался глухой винтовочный выстрел.

— Баб расстреливают, говорят, — Сказал один из рабочих.

— Это еще зачем?

— А тех, кто отказывается, тех расстреливают. Насилуют и стреляют. Чтобы оставшиеся помягче отдавались. С готовностью.

Иван шел позади, напряженно думая, как отстать, от гвардии. Он не представлял, как искать Машеньку в огромном незнакомом дворце, но в затуманенной водкой голове настойчиво билась одна мысль, — найти, найти и спасти, вывести, из этого ада, то единственное светлое существо, которое помнилось в его недолгой и нелегкой жизни. Пусть она его не знает, пусть они виделись всего несколько раз, да и то мельком. Но он спасет ее, и тогда... Ведь прошлая жизнь кончилась, и теперь возможно все…

— Слышь, паря, — Cказал ему Петренко, передавая уже почти пустую бутылку. — Сейчас все можно. Хочешь, — пей, хочешь, — бабу любую. Все народное.

— Да, — Тихо ответил Иван, вливая в себя вонючую жидкость. — Можно.

Потом они увидели вдалеке, в конце очередного коридора, несколько фигур в темных юнкерских шинелях. Пара пуль тут же просвистела над головами, и гвардия бросилась за колонны, бросая на пол бутылки и стряхивая с плеч винтовки.

— Осторожно! — Крикнул политический. — Не бойтесь, их мало.

Что было дальше, Иван не видел. Он юркнул в кстати подвернувшийся проход и очутился в маленькой комнате. Подождал, пока стихнут в коридоре крики и выстрелы, и вышел снова в коридор. Теперь он был один.

Наверное, он бродил, по пустому темному дворцу больше часа, чувствуя как от усталости и выпитого алкоголя шатаются ноги. Несколько раз он натыкался на одиночных мародеров, которые сдирали что-то со стен, прятали в мешках дворцовую утварь, а завидев его, быстро исчезали в боковых переходах. «Все можно, — думал Иван, глядя им вслед. — Все... Ничего, народ наведет порядок». И шел дальше. В каком-то небольшом зале он снова натолкнулся на толпу солдат и рабочих. Эти стояли непривычно тихо, и только в центре слышались какие-то приглушенные голоса. Поверх голов и в просветах между серыми шинелями, он увидел большой стол и сидящих вокруг него людей, разительно отличающихся, от окружающей их молчаливой толпы. Один из них сказал тихо:

— Антонов, я вас знаю давно. Не издевайтесь. Вы этим только выдаете себя, свою невоспитанность. Смотрите, чтобы не пришлось пожалеть. Мы не сдались, а лишь подчинились силе, и не забывайте, что ваше преступное дело, еще не увенчано окончательным успехом…

«Антонов здесь, — Подумал Иван, оглядывая толпу. — Значит, и наши тоже». Потом он увидел напротив знакомый картуз политического, и тихо вышел из зала.

Он шел наобум, по коридорам и залам, спрашивать дорогу было не у кого, да он и не знал, что спрашивать. Просто шел вперед, куда глядели глаза, сворачивал в боковые коридоры, подчиняясь непонятному импульсу, поднимался, по парадным лестницам и спускался, по черным.

Он нашел ее в подвале, заставленном старой мебелью и какими-то ящиками.

Она сидела на потрепанном диванчике, рядом лежал человек в юнкерской форме, и его голова была у нее на коленях. Лицо юнкера было залито кровью. Иван шагнул вперед.

— Пойдемте отсюда, — Сказал он заплетающимся языком. — Я вас искал.

Она подняла голову, и Иван увидел ее потемневшие заплаканные глаза.

— Кто вы?

— Я... Вы меня не узнаете?.. Помните... — Он с ужасом понял, что ему нечего сказать. Помните мальчишку, который чистил сапоги вашего батюшки? Помните солдата, который лежал в госпитале, а потом охранял Совет? Глупо, она все равно не вспомнит. — Меня послал Владимир Дмитриевич. — Cказал он. — Ваш отец. Пойдемте.

Свет в подвале был тусклый, и она только теперь увидела на Иване солдатскую шинель и красную ленту в петлице. Смесь страха и презрения промелькнула в больших глазах. Она отшатнулась.

— Не может быть. Мой отец никогда бы не послал... Вас. Уйдите, прошу.

Иван топтался на месте, с трудом собирая разбегающиеся мысли.

— Идемте, здесь опасно.

Она тряхнула головой, светлые волосы выбились, из-под заколки, рассыпались по плечам.

— Вы напрасно теряете время. Я не пойду... Я не оставлю... его…

Ее тонкие пальцы нежно перебирали спекшиеся, от крови волосы юнкера. Иван тупо смотрел на прелестное, хоть и заплаканное, личико своей принцессы, и чувствовал, как голову медленно заполняет душевная горечь напополам с завистью к этому окровавленному господину недоофицеру, который даже сейчас выглядел породисто красивым. И наверняка был дворянином. Кто я, собственно, для нее? Нищий паренек, без родословной и даже без образования, не ее круга. Быдло. Не стоящее даже взгляда. То самое быдло, что скинуло с поста ее папашу и заполнило Зимний дворец толпами грубых, воняющих людей. Мразью. Что я для нее? Наивно…

— Идемте... — Упрямо сказал он, преодолевая рвущийся наружу гнев.

— Нет! — Её голос внезапно сорвался на крик. — Уходите! Сейчас же! Вы... Вы убили всех, я видела, что вы делали... Вы животное! Прочь!

Он рванул ее за плечи, стаскивая с дивана. Голова юнкера безжизненно упала с ее колен.

— Да кто тебя спрашивает, «Дура»! Иди, говорю, пока цела.

Он толкнул ее к выходу и сам шагнул следом.

Резкий хлопок отразился, от стен подвала, горячий воздух, от пронесшейся рядом пули ожег ухо. Год на фронте научил Ивана действовать быстро и не думая. Он развернулся, сдергивая с плеча винтовку. Юнкер с трудом поднимался, револьвер дрожал в изуродованных пальцах. Трехгранный, идеально заточенный штык вошел в дворянское горло, под самым подбородком. Кровь толчками выдавилась наружу, заливая и без того окровавленный мундир. Иван машинально двинул вперед винтовкой, стараясь достать, до мозга. Он смотрел в горящие ненавистью глаза, в ушах шумело, и он не сразу услышал истошный визг.

Он схватил ее, уже у самых дверей, втащил обратно, красная пелена стояла перед глазами. Она пыталась отбиться, вырываясь из его рук, но ему уже было все равно. Быдло, — Свербило в мозгу. Не такие, как они. Взбунтовавшаяся чернь, которую вы столетиями поливали грязью, не принимая, за людей. Теперь вы можете нас ненавидеть, можете сопротивляться, но мы все равно возьмем свое. Все, что хотим. Нам теперь все можно. Он срывал с нее платье, смачно, с треском, мечтая полностью оголить это роскошное тело, такое недоступное в прошлой жизни и такое доступное сейчас. Сначала она еще отбивалась, но он заломил ей руки за спину и сорвал остатки юбок, обнажив округлые бедра. Потом, не обращая внимание на слабые удары нежных кулачков по спине, отнес в угол и разложил на удачно попавшемся, по дороге столе. Ее изумительное и всегда желанное тело дрожало перед ним, белея в слабом свете фонаря. Он старался не смотреть на ее лицо, рыская глазами, по восхитительным, торчащим в разные стороны грудям с маленькими розовыми сосками, по узкой талии и в меру широким бедрам, по всей этой роскоши, покорно лежащей сейчас перед ним. Потом развязал подвязки штанов и раздвинул ее ноги. Она только тихо вскрикнула, когда он резко вошел в нее. «Девочка ещё», — подумал он. — Не удосужился юнкерок-то. Не успел поломать «Целку». Тем лучше. И он стал яростно трахать ее, впившись пальцами в нежные бедра, стараясь вбить член как можно глубже и как можно больнее. Ему казалось, что с каждым движением исчезает его прошлая забитая, никчемная и несчастная жизнь. Ведь он добился своего. Его мечта, теперь действительно его. Вот она, лежит перед ним, раздвинув ноги. И пусть она плачет, пусть в ее глазах навсегда застыло презрение, это неважно. Он имеет ее, а баба только и существует для того, чтобы ее иметь. И потом, — «Cтерпится слюбится», сегодня я заделаю ей ребенка, и ей ничего не останется, как и дальше жить, со мной. Кто ее возьмет, опозоренную? А солдат прав, кожа у барышень действительно нежная, как масло, так и хочется сдавить, до крови, чтобы пальцы прошли сквозь тело. Такая нежная, что дотронувшись, хочется их снова и снова. И он трахал ее снова и снова. Кончив, переворачивал к себе задом, любуясь гладкой упругой попкой, а потом раздвигал ей ляжки и входил то медленно, то резко, наблюдая, как дрожит ее тело. Он хотел думать, что оно дрожит, от желания. А если и не от желания... Ну что же, на свете много барышень, таких же красивых и нежных. Они сейчас все доступны...

Дверь в подвал с грохотом распахнулась.

— О! Вот ты где! — Пьяно завопил Петренко, вваливаясь внутрь. За ним виднелась галдящая толпа в шинелях.

— А мы тебя потеряли.

Иван отскочил, от стола и попытался надеть штаны.

— Думаем, куда пропал наш Ваня, — Матрос подошел ближе. — Ого... — Его глаза сально уставились на обнаженное девичье тело. — Какая тут у тебя барышня... Ну ты, паря, не промах, где поймал?

Не дожидаясь ответа, Петренко отстранил Ивана, сунул тому бутылку водки в руку: «На, выпей», и пристроился к столу, расстегивая бушлат.

— Эй, — Cлабо прошептал Иван. — Не надо…

— Ты чего, паря? — Шальные глаза с изумлением воззрились на него. — Как так не надо? Такая девочка! Грех. Или ты только, для себя хотел? — Петренко с силой раздвинул девичьи ноги. — Эх, собственники! — И резко натянул ее влагалище на свой огромный вздыбленный член.

Иван прикрыл глаза и, запрокинув голову, в несколько глотков осушил бутылку водки.

В подвал вваливалась галдящая солдатня, которая тут же весело окружала стол, сотрясающийся, под мощным матросским напором. Некоторое время Иван глядел, как дергается, под тяжело пыхтящим Петренко, безучастное голое тело. Потом тот слез, вытер член валяющейся рядом разодранной юбкой и подошел к Ивану.

— Ну ты это, паря, не грусти. Знаешь сколько таких барышень у нас сейчас будет? И таких и даже лучше. Трахай не хочу. Всем хватит. На вот, еще выпей водки.

И Иван выпил. Потом еще выпил, глядя на выстраивавшуюся к столу солдатскую очередь. И только теперь, он наконец нашел силы посмотреть в лицо своей бывшей мечте. На ее дрожащие, словно шепчущие молитву, губы, и на прикрытые глаза, в которых, казалось, навсегда застыли слезы.

Он сел на пол, прислонился к стене и провалился в тяжелую темноту пьяного сна.

Разбудило его бившее прямо в лицо яркое солнце. Невдалеке свинцово блестела одетая в гранит Нева. Иван лежал на крыльце служебного дворцового подъезда, над ним нависала кудлатая голова Петренко.

— Ишь, очнулся. А я думал ты совсем скопытишься. Вытащил тебя сюда авось думаю, поможет. Ты еще малой, тебе пить много нельзя. Скажи спасибо дяденьке матросу.

— Где Машенька?

— Кто?.. А, это та девка что ли, которую ты в подвале драл? Ты с ней даже познакомится успел? Ну ты кавалер!

— Где она?

Петренко смутился.

— Она понимаешь ли, кончила... В смысле с собой кончила. Там какой-то дохлый юнкер валялся, так она схватила его наган, да и засунула себе дуло в сахарный ротик. Все мозги, по потолку разлетелись, половину ребят забрызгало её мозгами.

Представляешь, какая дура?.. Эй, ты чего?!

Петренко отшатнулся, от Ивана. Тот закрыл глаза, с трудом успокаиваясь.

— Нет, Петренко, ничего... Это я так просто…

— Хе, так просто. У тебя в глазах такая ненависть была, что я думал, помру от страха. Или в штаны наложу. Ладно, расслабься. Дура она была. Мы бы потешились, да и домой отвели. Чего такого? Все были бы довольны. А она дура. Сочненькая конечно была, сладкая, но, прямо тебе скажу, есть и лучше.

— Да, — Тихо сказал Иван.

— Вот и я говорю, таких девок сейчас будем драть, закачаешься. У меня один матросик, по расчету список квартирок надыбал, с гимназисточками, ребята вечерком планируют прогуляться. Давай и ты тоже, расслабимся. Ты как готов?

— Да! Готов!

— Ведь нам теперь все можно. Помни об этом, паря! Не раскисай.

— Да, — сказал Иван. — Все можно. Пошли...