РАНЕЕ...

Женя, мать своенравной Али, годами жила в тени неудачного брака. Случайная встреча в супермаркете с вежливым и спокойным Константином дала ей шанс на новую жизнь. Их роман развивался стремительно, и вскоре Костя переехал к ним. Однако Аля встретила его в штыки, объявив тихую войну за внимание матери. Напряжение в доме достигло пика, пока в одну из суббот Костя не совершил неожиданный маневр. Он подарил Жене сертификат в салон красоты, взяв на себя обещанную ей помощь Але с костюмом для косплей-дефиле. Вернувшись домой преображенной, Женя застала невероятную картину: Аля, в полностью готовом костюме персонажа из ее любимой игры, и Константин общаются словно друзья. Дочь не только не упрекнула мать, но и с одобрением отпустила ее с Костей в кино. Долгая война окончилась странным и внезапным перемирием.

***

Последующие недели стали для меня временем, о котором я раньше боялась даже мечтать. Тишина в доме больше не была напряженной и колючей. Она стала мирной, наполненной привычными, уютными звуками: равномерным стуком молотка Кости, чинившего балконную дверь, смехом Али, доносящимся из-за ее двери, шипением кофеварки по утрам.

Константин не просто жил с нами. Он стал настолько естественной и неотъемлемой частью нашего маленького мира с Алей, что он не заметно расширился на троих. Он был тем, кто замечал, что у меня прохудилась сумка, и в тот же день возвращался с новой. Кто, зайдя в магазин за хлебом, приносил мое любимое печенье и любимый сок Али, который она пила залпом. Он взял на себя все мужские заботы по дому, и делал это без напоминаний, легко, как нечто само собой разумеющееся. Соседи, которые раньше смотрели на меня с жалостью, теперь здоровались с уважением и улыбкой, когда он помогал им занести диван или без возражений чинил стояк.

Аля... ее преображение иначе как чудом не назовешь. Она не просто перестала грубить. Она стала обращаться к Косте за советом: по поводу учебы, работы, даже каких-то своих девайсов. Иногда я заставала их в кухне за разговором, и Аля слушала его с непривычной для нее серьезностью. Она стала помогать по дому без моих просьб. Мы впервые за долгие годы стали по-настоящему семьей: ходили в кино, выбирали новую мебель, вместе смотрели сериалы. Я ловила себя на мысли, что перестала ждать подвоха, перестала вздрагивать от хлопнувшей двери.

Я была счастлива. Глубоко, остро, почти болезненно. Константин стал не просто мужчиной в моей жизни. Он стал моей крепостью, стенами, за которыми я наконец-то могла выдохнуть и перестать бояться. И эта крепость казалась такой прочной, такой нерушимой, что сама мысль о возможности ее потери вызывала ледяной ужас. Я цеплялась за это счастье обеими руками, готовая сделать что угодно, лишь бы не вернуться в то одиночество, из которого он меня вытащил.

***

Тот день начался с его прикосновения. Пальцы Константина скользнули по моему плечу, теплые и чуть шершавые от работы, но невероятно нежные. Солнечный свет едва пробивался сквозь шторы, окрашивая комнату в золотистую дымку. Я приоткрыла один глаз, увидела его улыбку – озорную, обещающую – и ответила своей, еще сонной. Он не дал мне проснуться до конца. Словно тень, скользнул под одеяло, и его горячее дыхание коснулось моего живота, а затем ниже. Его губы, его язык – они были посвящением в новый день. Не спеша, смакуя каждую секунду, он исследовал меня, будто впервые, находил скрытые тропинки желания и шел по ним, заставляя мое тело выгибаться в немом стоне. Он ловил каждый мой вздох, каждое сокращение мышц, вели меня к пику медленно, неумолимо, пока волна не накрыла с головой, вымывая остатки сна в вихре ощущений. Оргазм стал пробуждением, настоящим и окончательным.

Но Константин не остановился. Его поцелуй, глубокий и влажный, слился с моим криком, когда он вошел в меня одним резким, напористым толчком. Он не щадил, как всегда, заполняя до предела, заставляя чувствовать каждый сантиметр его жесткой, горячей плоти внутри. Его руки сжимали меня в нежных тисках, таз двигался с первобытной силой, отрывая спину от матраса с каждым толчком. Скрип кровати сливался с хриплыми стонами, запах его кожи, солоноватый от пота, смешивался с нашим общим возбуждением. Я цеплялась за его плечи, чувствуя, как внутри меня снова начинает копиться огонь, жаркий и яростный, как его ритм. Второй раз я дошла до края быстрее, мощнее, и я взорвалась, сжимая его внутри, ощущая, как его член пульсирует в ответ на мои спазмы.

Он сбавил темп, пока я пыталась прийти в себя, почти полностью замедлившись, едва двигаясь внутри. Это было так чертовски приятно, что я тонула в этих ощущениях, отдаваясь им без остатка.

Я собрала остатки сил и толкнула его в грудь, заставляя перевернуться на спину. Теперь я сверху, медленно опускаюсь на него, ощущая, как он снова заполняет все внутри меня, так словно мы были созданы друг для друга. Плавные покачивания бедрами, как медленный танец наедине. Он не пытался ускориться, лишь смотрел снизу вверх, его глаза – темные бездны, в которых отражалась лишь я.

– Я люблю тебя, Костя, – прошептала я, и слова висели в воздухе, густые и настоящие.

– Я тоже тебя люблю, Женечка, – его ответ был низким, хриплым, как обещание.

Я наклонилась, касаясь лбом его лба.

– Давай... давай сделаем еще одного?

Шепот, почти неслышный. Искра вспыхнула в его взгляде, мгновенно разгораясь в пламя. Он жарко выдохнул, не сказав ни слова. Ему даже не потребовалось кивка. Глаза сказали все за него. Руки сжали мои бедра. Я почувствовала, как внутри что-то отпускает, ломается, растворяется.

– Перестану пить таблетки. Сегодня же. – уверенно прошептала я, глядя в эти глаза.

Он вскинул бедра, входя в меня глубже, и начало новой жизни слилось с концом старой. Его движения стали глубже, размереннее, будто он хотел впечатать себя в самую сердцевину моего существа. Я закрыла глаза, отдаваясь потоку ощущений – наполненности, жгучей близости, безграничного доверия. Когда его крик сорвался с губ, а горячая волна ударила в меня изнутри, я уже была на седьмом небе. Он не покидал меня, его пальцы нашли мой клитор, влажный и сверхчувствительный, и несколькими ласковыми, нежными кругами довели до финального, сокрушительного спазма, который вырвал у меня последний крик. Его губы нашли мои в долгом, затяжном поцелуе. Мир сузился до нашей кровати, до точки соединения наших тел, до тишины, гудевшей в ушах. Потом он прижал меня к себе, его рука легла на мой живот. Там, где однажды могла появиться новая жизнь.

***

Кухня встретила нас запахом свежесваренного кофе и легким холодком от форточки. Аля сидела на углу диванчика, поджав под себя голые ноги в растянутых спортивных шортах. Глаза девушки были прикованы к экрану телефона, пальцы быстро стучали по экрану. Мы с Костей вошли, и Аля лишь косо глянула на нас, не поднимая головы. Воздух был насыщен утренней тишиной, нарушаемой только бульканьем кофеварки и едва слышным скрипом стула под весом Константина.

– Ого, а вы сегодня громкие, – вдруг бросила Аля, не отрываясь от экрана. Голос ее звучал нарочито небрежно, но уголки губ подрагивали в сдерживаемой усмешке. – Особенно в конце.

Константин, наливая кофе в высокую синюю кружку, лишь хмыкнул. Его пальцы обхватили ручку кофейника с привычной уверенностью.

– А ты свою игрушку в ванной забрала? – спросил он спокойно, поднося кружку к губам. Парок заклубился над темной поверхностью напитка. – Розовую, с моторчиком. Ту, что оставила на раковине.

Девушка фыркнула, резко подняв голову. Густо накрашенные ресницы метнулись вверх, открывая широко распахнутые карие глаза.

– Ну вот, опять! – выдохнула она с преувеличенным возмущением, закатывая глаза так, что стали видны белки. – Это не игрушка, Костя, это массажер! И ты прекрасно это знаешь! Она бросила телефон на стол. Ее щеки порозовели.

Я стояла у плиты, и Костя подошел сзади, обнял за талию, прижался губами к шее. От его дыхания по коже побежали мурашки, сладкая истома разлилась по телу, заставляя сердце биться чаще.

— У моего друга сегодня день рождения. Будет много народа, музыка... Поедем все втроем? — прошептал он, и его голос, вибрируя у меня в затылке, проникал прямо в душу, рождая трепетное ожидание. — Хочу, чтобы все увидели моих девочек.

Сердце екнуло, смешав восторг и страх. Его мир — успешные, видные люди — пугал меня до тошноты, заставляя сжиматься от мысли, что я могу разочаровать его, показаться серой мышкой на фоне этих блестящих личностей.

— Я... не знаю, впишусь ли...

— Идеально, — он повернул меня к себе, посмотрел в глаза. В его взгляде была такая уверенность, такая нежность, что сомнения растаяли сами собой, словно первые снежинки на теплой ладони. — Ты самая красивая там будешь.

Глаза Али тут же заблестели. Услышав о вечеринке, она вспыхнула, как новогодняя гирлянда, взгляд загорелся азартом.

— Серьезно? Настоящая тусовка? Я в деле!

Ее энтузиазм стал последним аргументом, растопив остатки моих сомнений. Как я могла разрушить этот хрупкий момент счастья, когда мы втроем, такие родные, планировали наш вечер?

***

Праздник обрушился на меня стеной звука и света, которая обожгла и оглушила, лишив почвы под ногами. Грохочущий бит пробивался сквозь стены, отдаваясь в висках назойливой болью, будто кто-то стучал молотком прямо по моим нервам. Ослепительные люстры резали глаза, заставляя щуриться, а гул десятков голосов, перекрывающих друг друга, сливался в один сплошной, давящий гомон, от которого хотелось спрятаться. Воздух был густым и тяжелым, пахнущим дорогим парфюмом, как мужским, так и женским — жгучая смесь роскоши, денег и уверенности, которой у меня не было никогда.

Я пыталась найти свою волну в этом водовороте, но чувствовала себя нелепым поплавком, выброшенным в открытый океан, безнадежно пытающимся удержаться на поверхности. Моя улыбка казалась мне натянутой маской, чужой и неудобной, готовой в любой момент соскользнуть и обнажить мое истинное лицо — испуганное и потерянное. Я поймала на себе любопытные взгляды группы женщин — их оценивающие, скользящие глаза заставляли меня съеживаться внутри, ощущать себя голой и уязвимой. Кто-то задал вопрос, но я пропустила его начало, уловив лишь концовку, и от этого он показался мне особенно глупым и неуместным, повисшим в воздухе тягостным недоразумением. Пришлось просто глупо улыбаться в ответ, чувствуя, как горит лицо и сжимается горло.

Костя был в своей стихии, и наблюдать за этим было одновременно восхитительно и мучительно, словно смотреть на яркое солнце — слепило и вызывало боль. Его везде приглашали, хлопали по плечу, вовлекали в разговоры. Он пытался быть со мной, но каждая попытка казалась жалкой каплей в море его внимания к другим, лишь подчеркивая мое одиночество. Аля же растворилась в толпе мгновенно, ее дерзкий смех то и дело резал слух, и каждый раз я невольно вздрагивала, чувствуя себя еще более одинокой, выброшенной за борт их общего веселья.

Чтобы заглушить нарастающую панику, сжимающую горло тугим узлом, я начала пить. Сначала бокал вина — кисловатая влага хоть ненадолго заняла руки, отвлекла от навязчивых мыслей, круживших в голове роем тревожных пчел. Потом еще, для храбрости, которая так и не пришла, а лишь притупила краски окружающего кошмара. Затем какой-то сладкий коктейль, который мне протянул незнакомец — его приторный вкус вызывал тошноту, но я пила, потому что не знала, что еще делать, как еще выжить в этом чужом мире. Чья-то ладонь на моем бедре, но она была не Костиной, и я оттолкнуло не разбирая. Алкоголь ударил в голову, превратив хаос в размытую, нелепую акварель, смоченную водой, где лица расплывались в пятна, а звуки тонули в ватной тишине. Я сидела на барном стуле, сжимая в онемевших пальцах влажный от конденсата бокал, и тупо улыбалась в пространство, чувствуя, как пол уходит из-под ног, а мир превращается в зыбкую, ненадежную карусель, готовую в любой момент сбросить меня в бездну.

И тут он снова нашел меня. Его лицо появилось передо мной как единственная точка опоры в этом качающемся мире, луч света в темном царстве.

— Жень, все в порядке?

— Прекрасно, — выдавила я, и язык заплетался, стал ватным и непослушным, предательски подводя меня. — Все... просто замечательно.

Он не ругался. Не злился. Его ладонь легла мне на лоб, и он тихо выдохнул, его прикосновение было таким прохладным и спасительным на моей пылающей коже.

— Кажется тебе хватит. Пойдем-ка домой.

Он помог мне подняться, его крепкая рука была моим якорем, единственным, что удерживало меня от падения. Он нашел Алю, что-то быстро сказал ей на ухо. Дочь кивнула, бросив на меня быстрый взгляд, который заставил меня сжаться внутри от стыда.

Мы ушли раньше всех. Он вывел меня на ночную улицу, заботливо придерживая, а я, спотыкаясь, бормотала сбивчивые извинения, чувствуя себя обузой, испортившей ему вечер.

— Ничего, дорогая, — его голос был тихим и спокойным, как одеяло, укрывающее от всего мира, от всех моих страхов и неуверенности. — Все в хорошо. Главное, что ты в порядке.

Дома он бережно раздел меня, уложил в постель, принес стакан воды. Его движения были такими нежными, такими заботливыми, что на глаза навернулись слезы.

— Спи. Тебе нужен отдых.

Прикосновение его прохладных губ к моему лбу показалось обжигающим на моей пылающей коже, оставив после себя след, полный невысказанной нежности и прощения. Я слышала, как он шепчется с Алей в прихожей, потом шаги дочери, уходящей в свою комнату. Потом он лег рядом, обнял, и его дыхание стало ровным и глубоким, убаюкивающим и успокаивающим.

Он был так добр. Так заботлив. Он вытащил меня с того чертового праздника, как герой, спасающий принцессу из башни. И лежа в темноте, на грани сна, я мысленно благодарила его за это. За все. За то, что он у меня есть. Этот последний проблеск ясной мысли утонул в алкогольном забытьи, прежде чем наступила ночь, которая разделила мою жизнь на «до» и «после».

***

Сон был тяжелым и беспокойным, словно я плыла сквозь густой, вязкий сироп. Сознание возвращалось рывками, выныривая из пучины алкогольного забытья. Сперва пришло физическое ощущение — сухость во рту, липкая от пота майка, тупая боль в висках. Я лежала на боку, прижавшись лицом к прохладной подушке, и боялась пошевелиться.

Потом оно проросло сквозь завесу сна – тихое, но настойчивое. Тяжелое дыхание, прерывающееся короткими всхлипами Али прямо за моей спиной. Ритмичные, глухие шлепки, влажные и мягкие, повторяющиеся с нарастающей частотой – кожей о кожу, плотью о плоть. Каждый толчок слегка сдвигал матрац подо мной, создавая крошечные волны, ощутимые всем телом. Рядом, Костин стон, низкий и сдавленный, словно вырывающийся из самой глубины груди.

– А-а-ах..., – короткий выдох на пике каждого движения.

—. ..не торопись... — донесся до меня низкий, бархатный голос Кости, тот самый, что говорил мне такие нежности.

В ответ — легкий, девичий смешок. Алин. Но не тот, что звучал на вечеринке. Этот был приглушенным, интимным, полным какого-то тайного понимания.

Ледяная игла страха вошла мне в грудь, парализуя дыхание.

—. ..так лучше? — снова его шепот, и в нем прозвучала та самая ласка, что когда-то заставляла мое сердце замирать.

Кровать едва заметно качнулась. Чей-то локоть, нечаянно, мягко уперся мне в спину, и я чуть не вскрикнула от этого прикосновения. Я ощутила сквозь тонкую ткань майки ритмичное движение, легкую вибрацию пружин. Потом — его тяжелое, прерывистое дыхание, которое я знала так хорошо. Оно было совсем рядом. И затем тихие, влажные звуки поцелуев, сдержанные вздохи Али.

Я замерла, превратившись в сплошной слух, в натянутую струну ужаса и неверия. Расширенные глаза впились в темноту перед собой, видя лишь расплывчатые очертания комода и отсвет уличного фонаря на потолке. Каждое движение за спиной билось гулким эхом в моих висках, в моем онемевшем теле. Глухие, влажные шлепки нарастали – это Алина плоть, ее упругие молодые ягодицы, с силой опускались на Косточкин живот или бедра, встречая его толчки снизу вверх. Каждый удар отдавался легкой вибрацией в матрасе подо мной, едва заметным покачиванием всей кровати, будто мы плыли по неспокойному морю.

Мое тело окаменело. Веки сомкнулись так плотно, что перед глазами заплясали багровые круги. Внутри поднялась паника, требуя обернуться, увидеть, крикнуть. Но более сильный, всепоглощающий страх пригвоздил меня к матрасу. Не страх подтверждения — я и так все понимала с ужасающей ясностью. Это был страх потерять. Потерять тот хрупкий, прекрасный мир, что я обрела после долгих лет одиночества. Потерять его заботу, его крепкие объятия, то чувство защищенности, которое он мне подарил. Если я обернусь — этому придет конец. Наша семья, наша идиллия, наше счастье — все рассыплется в прах.

Я застыла, превратившись в слух. Мое сердце билось так громко, что, казалось, вот-вот разорвет грудную клетку. Я слышала каждый их шепот, каждый сдавленный стон, каждый вздох.

— Костя... переверни меня, — тихий шепот Али прорвал тяжелое дыхание и влажные шлепки, сливающиеся в единый ритм. Кровать дрогнула под резким движением — Аля сползала с него, ее бедро на мгновение плотно прижалось к моей спине, горячее и упругое. Потом толчок, матрас прогнулся глубже под весом Константина, перемещающегося поверх дочери. Пружины заскрипели иначе, глубже, под его навалившимся телом. Аля коротко ахнула — то ли от неожиданности, то ли от тяжести. Я почувствовала, как его локоть скользнул по краю простыни рядом с моим бедром, едва не коснувшись. Воздух сгустился от их близости, от этого внезапного перераспределения тел в темноте.

— Раздвинь ножки пошире, солнышко, — его голос был хриплым от напряжения, но ласковым, таким же как он говорил это мне еще утром. В этом "солнышке" прозвучала такая знакомая нежность, что во мне что-то оборвалось. Шуршание простыни – Аля повиновалась. Глухой стук ее пятки о каркас кровати рядом с моей голенью. Я замерла, боясь даже шевельнуть пальцем ноги. Каждая клетка моего тела была напряжена до предела, впитывая звуки и вибрации этой кощунственной близости за моей спиной.

— Костик... — голос Али был тонким, прерывистым от нарастающего возбуждения. —. ..кончи мне... в попку... Пожалуйста...

Ее слова ударили меня словно обухом по голове. В попку. Она просила его кончить ей в задницу. Это было настолько откровенно, настолько чудовищно, что мысли спутались в плотный клубок. Резкий вскрик Али – то ли от боли, то ли от удовольствия. Костя застонал протяжнее, глубже, и ритм его движений стал более резким, бешеным. Каждый толчок теперь отдавался в матрасе как удар маленького молота прямо подо мной. Я ощущала вибрацию от этого сумасшедшего темпа всем позвоночником. Его дыхание превратилось в короткие, хриплые всхлипы. Я чувствовала, как Аля уже едва сдерживала себя – ее стоны стали громче, и тут же приглушились подушкой в которую она уткнула лицо. Она задыхалась. Его рука скользнула по моей спине. Их движения стали хаотичными, порывистыми, кровать натужно скрипела под ними. Воздух буквально звенел от напряжения и животной страсти.

— Да! Да! Костик! Не останавливайся! – ее надрывный шепот был почти воплем, сорвавшимся с губ. Она звала его "Костик", как звала только я в самые интимные моменты.

— Сейчас... Сейчас... – его голос был хриплым, прерывистым, полным невероятного напряжения. Он больше не мог говорить. Только рычать низко в горле. Ритм стал неистовым, почти нечеловеческим. Каждое движение сотрясало кровать. Я чувствовала, как его нога судорожно дернулась, ударившись об Алину ногу рядом с моей. Его дыхание перешло в сплошной, хриплый вой на пределе возможностей.

Резкий, глубокий выдох Кости, переходящий в сдавленный стон облегчения и экстаза. Глубокий, протяжный рык мужского оргазма, вырывающийся из самой глубины глотки. И сразу же – резкий, пронзительный стон Али, на секунду перекрывший все остальные звуки. Ее тело дернулось судорожно, я почувствовала резкое движение за спиной, ее пятка ударила меня по щиколотке. И в этот самый момент, мои трусики промокли. Я оторопела.

Потом – тяжелая тишина, нарушаемая только их прерывистыми, хриплыми вздохами и судорожными глотками воздуха. Движения прекратились. Только легкая дрожь в матрасе под нами, да их тяжелое дыхание, постепенно затихающее. Пахнуло резче потом и чем-то сладковато-терпким, что было так знакомо по моим собственным ночам с ним. Они замерли. Тишина сгустилась, стала почти осязаемой, тяжелой, давящей. Я лежала неподвижно, затаив дыхание, боясь даже моргнуть. Мышцы спины одеревенели от напряжения. Слезы скатывались по вискам и впитывались в подушку, но я не издала ни звука.

И сквозь алкогольный туман в голове, с леденящей душу ясностью, начала складываться картина. Его уверенность, что он может найти с Алей общий язык. Ее поразительная перемена, когда вражда сменилась не просто миром, а какой-то особой, доверительной близостью к нему. Его спокойные слова: просто нашли точки соприкосновения».

Так вот какие точки соприкосновения они нашли. Не силой авторитета, не отцовской строгостью. Он дал ей то, в чем она, как и я, так отчаянно нуждалась — внимание сильного мужчины. И она взяла это, не видя в этом предательства, потому что он, казалось, принадлежал нам обеим, не отнимая его ни у кого.

Внутри меня что-то перестраивалось, подстраиваясь под новое, чудовищное знание. Я так и не повернулась. Просто лежала, уставившись в стену расширенными от ужаса глазами, и слушала. И с каждым их шепотом, с каждым стоном, во мне крепло понимание той цены, которую я должна была платить за свое счастье. Цены, что оказалась так высока.

***

Утро пришло незваным гостем, безжалостным и ярким. Солнечный луч, пробившийся сквозь щель в шторах, упал мне прямо на лицо, заставив зажмуриться. Голова гудела пустотой, будто после долгой болезни. Но это была не физическая боль. Это была пустота после бури, выжженная земля, где еще вчера цвели сады.

Я лежала, не двигаясь, прислушиваясь к звукам квартиры. Скрип двери ванной. Шаги. Голоса. Его — низкий, спокойный. Ее — оживленный, совсем не по-утреннему бодрый. Они говорили о чем-то обыденном, о погоде, о планах на день. Их голоса сливались в единый, привычный гул семейного утра. Тот самый гул, о котором я так долго мечтала.

И этот звук вызывал у меня теперь тошноту.

Я слышала, как Костя что-то жарит на кухне, доносился запах кофе и поджаренного хлеба. Аромат, который всегда казался мне воплощением уюта и заботы. Теперь он пах ложью.

Мне пришлось заставить себя встать. Надеть халат. Сделать несколько шагов по коридору. Каждый шаг отдавался в висках тяжелым стуком. Я вошла на кухню.

Они сидели за столом. Аля, свежая, сияющая, доедала яичницу. Костя, облокотившись на столешницу, пил кофе. Он поднял на меня взгляд, и его глаза, эти серые, спокойные глаза, встретились с моими.

— Доброе утро, спящая красавица, — сказал он, и в его голосе звучала знакомая нежность. Та самая, что звучала ночью, обращенная к моей дочери.

Мой желудок сжался в тугой узел. Я не смогла улыбнуться в ответ. Не смогла выдержать его взгляд. Мой взгляд скользнул по его лицу, по его руке, лежавшей на столе — той самой сильной, умелой руке — и я отвела глаза, уставившись в пол.

— Доброе, — прошептала я, и голос мой прозвучал хрипло и чуждо.

— Как самочувствие? — спросил Костя, и в его тоне была искренняя забота. Та самая забота, что заставила его увести меня с вечеринки, уложить в постель. И остаться в этой постели с моим ребенком.

— Голова болит, — соврала я, наливая себе воды. Рука дрожала, и вода расплескалась на столешницу. — Слишком много выпила вчера.

— Ничего, мам, пройдет, — легко откликнулась Аля. Она посмотрела на меня, и в ее взгляде не было ни капли ночного торжества, ни тени вины. Была лишь обычная, легкая снисходительность к моей «слабости». Она приняла эту новую реальность. Приняла ее так же естественно, как когда-то приняла его присутствие в нашем доме.

Я села за стол, отодвинув свою тарелку. Я не могла есть. Каждый кусок вставал бы в горле комом. Я сидела, глядя в окно, на яркое, безразличное утро, и чувствовала, как внутри меня медленно, неумолимо растет стена. Стеклянная, прозрачная стена, за которой продолжалась моя прежняя жизнь. Они были там — моя любимая дочь и мужчина, которого я продолжала любить, потому что не могла иначе. А я осталась здесь, по эту сторону. Одна со своим знанием.

— Поедем сегодня в торговый центр? — предложил Костя, прерывая тягостное молчание. — Посмотрим новый диван, как планировали?

Пусть и неосознанно, он протягивал мне соломинку. Возможность вернуться назад, в ту иллюзию, где мы были счастливой семьей. Где он был моим героем. Где ее странная привязанность к нему была лишь благодарностью за мир в доме.

Я посмотрела на него. На ее расслабленную спину. На наш уютный кухонный стол.

И я поняла, что мой выбор сделан. Еще ночью. Когда я не повернулась.

Я сделала глоток воды, ощущая, как холодная влага обжигает горло.

— Да, — тихо сказала я, все еще глядя в окно. — Поехали.

Это было не прощение. Это была капитуляция. Осознанное, добровольное вхождение в клетку. Потому что стены этой клетки были сложены из всего, чего я так боялась лишиться. И я была готова платить за них любую цену. Даже цену самой себя