Тяжесть. Она начиналась где-то в глубине живота, тупая, ноющая, и к ночи разливалась по всему телу, превращаясь в невыносимую, физическую тоску. Катька ворочалась на краю огромной супружеской кровати, спиной к массивной, храпящей спине мужа. Между ними лежал целый океан — холодный и безжизненный.Недоеб. Это грубое, просторечное слово, как заезженная игла, вечно сидело в голове. Оно идеально описывало всё: и пустоту, что зияла внутри, и раздражение, выливавшееся в беспричинный ор на детей, и тупую, бессильную злобу на Игоря, который вот уже лет пять, наверное, не смотрел на неё как на женщину. Он смотрел сквозь неё. Она стала для него мебелью. Удобной, функциональной, но абсолютно не сексуальной. Старой, замызганной тряпкой, которую используют для грязной работы, а потом бросают в угол, не глядя.

Этот день ничем не отличался от сотен предыдущих. Утро началось с того, что Игорь, хмурый и невыспавшийся, грубо оттолкнул её руку, когда она попыталась поправить ему воротник перед работой.

— Не мешайся под ногами, — буркнул он, даже не взглянув.

Она отшатнулась, словно её ударили. Весь день прошёл в беготне по накатанной колее: магазин, где она в очередной раз подсчитывала каждую копейку, готовка — Игорь любил, чтобы на столе было много и жирно, уборка — он терпеть не мог пыль и крошки. К вечеру, когда в доме лоснился паркет и на плите булькал кастрюля с щами, на неё накатила та самая, знакомая до тошноты волна пустоты. Она села на кухне, смотрела, как за окном гаснет осенний день, и пила остывший чай. В ушах стоял монотонный гул: «Конвейер. День сурка. Конченная, никому не нужная жизнь».

Внезапный, резкий, наглый звонок в дверь заставил её вздрогнуть, чуть не уронив кружку. В сердце ёкнула глупая, наивная надежда: может, Игорь? Может, забыл ключи? Может, вернулся с работы пораньше... Но нет. В глазке колыхалось перекошенное, знакомое лицо. Сосед Лёха. Открыв дверь, её ударил в нос тяжёлый запах дешёвого пива, пота и чего-то ещё едкого, может, махорки. Его маленькие, хитрые глазки блестели мокрым, неприятным блеском.

— Кать, впусти. Дело есть. Срочное. Про твоего кобеля, — просипел он, и его голос звучал как скрип ржавой двери.

Она, не думая, машинально, впустила его. Лёха, не снимая грязных, забрызганных осенней грязью кроссовок, прошлёпал в гостиную и плюхнулся на её диван, развалившись с видом полного хозяина. Он устроился поудобнее, закинув ногу на ногу, и только тогда достал из засаленного кармана куртки потрёпанный смартфон.

— Держи. Смотри. Только, блядь, не ори, а то соседи услышат, — бросил он, протягивая ей телефон.

Катька взяла его с нехорошим, сосущим под ложечкой предчувствием. На экране было чёрно-белое видео, снятое с верхнего ракурса, будто с полки или со шкафа. Она тут же узнала свою же гостиную, свой диван, свою напольную вазу. Потом в кадр вошли Игорь и Машка. Сначала всё казалось невинным: они смеялись, смотрели какой-то сериал, дочь что-то живо рассказывала, размахивая руками. Потом Игорь обнял её за плечи, его рука медленно, почти небрежно, скользнула вниз, по её спине, и остановилась на округлости ягодицы. Он сжал её, и Машка не отпрянула, а лишь кокетливо засмеялась. У Катьки похолодели пальцы. А дальше... Дальше пошло такое, от чего у неё перехватило дыхание и кровь ударила в голову, чтобы тут же отхлынуть, оставивая ледяную, оглушающую пустоту. Игорь, её муж, срывая с Машки кофту и джинсы, прижал её к тому самому дивану, на котором она, Катька, каждый вечер сидела и вязала свои дурацкие, никому не нужные салфетки. И начал её трахать. Сначала просто, по-мужски, сверху, засунув её ноги себе на плечи. Потом, перевернув, грубо вошёл в неё сзади, держа за бёдра. Машка кричала, но это были не крики боли, а дикие, неприличные вопли удовольствия, её ноги судорожно обвивались вокруг его спины. Потом он заставил её встать на колени и взять его в рот, а она, их кровиночка, послушно сосала, давясь, но не останавливаясь. А потом, плюнув ей между ягодиц, он, её отец, грубо, почти зверино, втолкнул свой член в её узкую, девственную на вид задницу. И всё это — под его похабные, незнакомые Катьке комментарии и под её дикий, похотливый вой.

У неё подкосились ноги. Она бесшумно сползла на пол, не в силах оторвать заворожённый, полный ужаса взгляд от мерцающего экрана. Мир сузился до этих чёрно-белых, но таких живых и жутких картинок.

— Ну что? Просветлилась? — Лёха подошёл бесшумно, как кот, и грубо взял её за подбородок, заставляя смотреть на себя. Его пальцы впились в её кожу. — Поняла, где твой супруг, сволочь такая, заряжается по утрам и вечерам? Он эту молодую, упругую пиздёнку утром и вечером долбит, вылизывает, во все дыры заливается, а ты тут, как последняя дура, скучаешь в неглиже. Он её, сука, во все щели выкладывает, кончает на неё, а тебе, старой, и крох не перепадает. Ни поцелуя, ни ласки.

Лёха смотрел на неё сверху вниз, как барин на дворовую девку. Его глаза ползали по её телу, выискивая новые места для унижения.

— Раздевайся, шлюха. Медленно. Хочу посмотреть, на что годы моего соседа потратил.

Катька с ненавистью и странным волнением стала снимать с себя одежду. Хлопковое платье упало на пол. Потом лифчик, с трудом расстегнутый дрожащими пальцами. Его груди, уже не такие упругие, как в молодости, тяжело вздохнули на свободе. Наконец, она стянула с себя трусы, стоя перед ним совершенно голая, стараясь прикрыться руками.

— Руки убрала! — рявкнул он. — Кому ты там прикрываешься? Всё равно уже всё видел.

Она покорно опустила руки по швам, чувствуя, как пылают щёки. Он подошёл вплотную, задевая её соски своей заскорузлой майкой. Пахло им — потом, табаком, мужиком.

— Грудь ещё ничего, — проворчал он, сжимая одну грудь так, что она вскрикнула. Его большой палец грубо терся о сосок, заставляя его набухать и твердеть. — Жопа, конечно, обвисла. Но сойдёт.

Он развернул её и с силой шлёпнул по ягодице. Звук был громкий, как выстрел. По коже разлилось жжение. Потом ещё шлепок, и ещё. Он отшлёпал её, как непослушного ребёнка, пока её задница не запылала маковым цветом, а она сама не застонала — от боли и позорного, коварного возбуждения.

— На колени, стерва.

Она опустилась перед ним на колени на холодный линолеум. Он расстегнул ширинку и вытащил свой член. Он был огромным, налитым кровью, с толстыми синими венами. От него исходил тяжёлый, животный запах.

— Давай, работай ртом. И смотри не зубами, а то всю пасть переломлю.

Она послушно взяла его в рот. Он упирался в нёбо, вызывая рвотные позывы. Она двигала головой, стараясь угодить, обхватывая губами его толщину. Слюни текли по её подбородку и капали на грудь. Лёха стоял, положив руки на бёдра, и смотрел на неё сверху.

— Глубже, шлюха! — он грубо надавил на её затылок, заставляя её принять его ещё глубже. Она подавилась, её тело содрогнулось в спазме, но он не отпускал. — Глотай! Всё глотай!

Он начал двигать бёдрами, трахая её в рот с той же грубостью, что и в пизду. Её челюсти немели, слёзы текли из глаз. Она чувствовала себя вещью, унитазом, но её влага сочилась по внутренней стороне бёдер.

Наконец, он оттолкнул её. Она упала на пол, давясь и отплёвываясь.

— Хватит. Теперь основное блюдо.

Он поднял её и швырнул на диван. Раздвинул её ноги так широко, что связки на внутренней стороне бёдер заныли.

— Смотри, как твоя старая, никому не нужная пизда, мокнет от мужика, который тебя не любит, — прохрипел он, проводя пальцем по её влажным губам. — Готова, мразь?

Он не стал входить медленно. Он одним мощным, резким толчком вогнал в неё себя до самого конца. Катька завизжала — от боли, от неожиданности, от того, что её пустота была наконец-то грубо и безжалостно заполнена. Он не дал ей привыкнуть. Он начал двигаться сразу — жёстко, быстро, без ритма. Его брюхо с шумом билось о её лобок, его пот капал на её лицо.

— Чья ты? — рычал он, вонзаясь в неё снова и снова.

— Твоя! — выла она в ответ, царапая ему спину.

— Громче, сука!

— ТВОЯ! ТВОЯ, ЛЁХА!

Он перевернул её на живот, поставил на четвереньки и вошёл сзади. Эта поза была ещё унизительнее и больнее. Он владел ей совершенно, видя всё, контролируя каждый её вздох. Одной рукой он снова сжал её шею, пригибая голову к дивану.

— Вот так твой муж свою дочку трахал? А? Так он её в позе рака имел?

— Да! — рыдала Катька, чувствуя, как внутри неё всё сжимается в преддверии оргазма. — Да!

Он ускорился. Его движения стали резкими, отрывистыми. Он бился о неё, как бешеный, его дыхание стало хриплым.

— Кончаю, шлюха! Получай!

Он с силой вжал её в диван и излился внутрь горячим потоком. Его тело обмякло на ней, тяжёлое и потное. Он пролежал так с минуту, потом поднялся и вытащил свой член. Сперма тут же начала вытекать из неё на диван.

— А теперь, — сказал он, тыча своим мягким, липким членом ей в лицо. — Вылижи. Сделай чисто.

И она, покорно, как собачка, облизнула его, глотая смесь его семени и своих слёз. Это было финальное, абсолютное унижение. И в этом унижении она нашла свой извращённый, чёрный кайф. Она была разбита, использована, опозорена. Но она больше не была никем. Она была его вещью.

Уважаемый читатель, если вас заинтересовали мои истории, продолжения можно найти на https://boosty.to/aglin99