Она сидел в ее кабинете, Жена послала. Жена, которая пахнет теперь чужим одеколоном и отводит глаза.

Она сказала: «Тебе нужна помощь, Арсений. Ты сводишь меня с ума своей ревностью».

А сам он изнывал от картинок в голове: чужие руки на ее пояснице, чужие губы, скользящие по шее, чужой член, влажный и наглый, в пизде моей жены, которое он считал своим единственным и нерушимым владением. Телефон ее вечно молчал, экран вниз.

Кабинет был теплым и пахло чем-то дорогим, наверное, кожа кресла или ее духи. Не то чтобы это успокаивало. Арсений, тридцати шести лет, чувствовал себя тут школяром, пойманным на похабной надписи в туалете.

Лиза сидела напротив. Молодая. Слишком молодая для того, чтобы вершить судьбы. Ноги у нее были хорошие, он это заметил сразу, когда она вошла и села, позволив юбке задраться на сантиметр выше приличия. Но взгляд был. Холодный. Клинический.

— Итак, Арсений, — начала она, и ее голос был как бархатный молоток. — Ваша жена считает, что вы разрушаете отношения своей патологической ревностью.

— Она мне изменяет, — выдохнул он, чувствуя, как это звучит по-идиотски, по-собачьи.

Лиза сделала заметку в своем блокноте. Длинные пальцы. Никаких колец.

— Давайте по порядку. Что вас привело к такому выводу? Следы на одежде? Пятна на сиденье машины? Или… — она едва заметно усмехнулась, — неполадки в супружеском ложе? Может, просто нечего предъявить, кроме собственных фантазий? Может, там и не член вовсе, а лишь тень от ветки за окном? И не ее фото в Тиндере, а просто девушка похожая?

Он почувствовал, как краснеет. Она говорила слово «член» с такой легкостью, с такой профессиональной отстраненностью, что от этого становилось еще похабнее. Она на его стороне? Нет. Она полностью на стороне жены. Она уже вынесла приговор.

— Я видел… переписку, — соврал он.

— Вы видели то, что хотели увидеть, — парировала она, откидываясь в кресле. Ее грудь под строгим пиджаком была идеальной формы. Он ненавидел себя за то, что заметил это.

— Ревнивец — это слабый мужчина, Арсений. Он проецирует свои страхи и свою несостоятельность на партнера. Он ищет виноватого, потому что не может посмотреть в зеркало. Может, именно вы чего-то недодаете? Может, проблема не в ее Тиндере, которого, я уверена, нет, а в вашей… неспособности быть мужчиной?

Она смотрела на него и в ее глазах читалось не сочувствие, а презрение. Сладкое, пьянящее презрение женщины, которая знает, что сильнее. Которая держит все карты и видит его насквозь — всю его жалкую, дрожащую ревность, все его ночные кошмары про чужие ладони на бедрах его жены.

«Ваша жена рассказала про ваши непростые отношения с матерью. Вернее, вашу травму в юношестве, нанесенную вашими… сервестиками».

— А то, что моя мать шлюха? — хрипло вырвалось у меня. Слово повисло в стерильном воздухе кабинета, грубое и волосатое, как чужой ботинок на чистом столе.

— Моя жена никогда не может держать язык за зубами. Она вообще что, вам весь наш семейный альбом пересказала?

Лиза не моргнула. Она смотрела на меня с тем же холодным, хищным любопытством.

— Арсений, мы сейчас не про вашу жену говорим, — произнесла она, и каждый звук был отполирован до блеска. — Мы говорим про ваши отношения с матерью. Про то, как в двенадцать лет вы находили в ее спальне чужие мужские трусы. Про то, как она вас заставляла «не шуметь, сынок, дядя Витя устал». Это правда?

Я сжал кулаки. Перед глазами поплыли обои в той самой квартире, жуткие, цветные. Запах чужих сигар и дешевого алкоголя. И ее смех, слишком громкий, слишком влажный.

— Она была одинока, — пробормотал я,

— Она была одинока, поэтому меняла мужчин как перчатки, приводя их в дом, где спал ее сын? — Лиза отклонила голову. Ее шея была длинной и белой. Я представил, как сжимаю ее.

— Это называется не «одиночество», Арсений. Это называется распущенность. И вы были ее заложником. Ее зрителем.

Она делала паузу, давая мне проглотить это.

— И теперь, — продолжила она тише, но так, что каждое слово вбивалось в меня гвоздем, — вы видите в своей жене ее. Свою мать. Вы ждете, что она превратится в ту самую шлюху, которую вы ненавидели и которой, простите мой французский, возможно, хотели обладать, потому что больше никто вам не принадлежал. Вы ищете у жены доказательств, что все женщины одинаковы.

— Но давайте по порядку. Вы когда-нибудь хотели трахнуть свою мать или трахали её?

Лиза не подбирала слов. Они били точно в цель, грязные и острые. А мне, на самом деле, было уже плевать на этот сеанс терапии. Тут ещё часа два сидеть, в этой душной комнате. Почему бы и не поговорить? Сбросить это всё с больной головы на ее, такую ясную и здоровую.

— Второе, Расскажите всё. С самого начала. И про тот случай. О котором вам неприятно говорить. Потому что я пока слышала только версию вашей жены. — она переплела пальцы, положив аккуратные ручки на колено.

Версию жены. Наверное, чистенькую, приглаженную. Бедная женщина страдает от мужа-параноика. Я представил, как она плакала тут, на этом же кресле, вытирая слезы бумажной салфеткой из ее аккуратной коробочки.

— С самого начала? Хорошо. Началось это, наверное, лет в одиннадцать. Она была… яркая. Все на нее смотрели. Носила такие облегающие платья, сильно красилась. И постоянно приводила их. Мужиков.

Я замолчал, глотнув воздуха. Лиза не двигалась, просто смотрела. Как хирург на разрез.

— Они были разные. Но в основном — ушлые, наглые. Пахли дешевым одеколоном и перегаром. Они похлопывали меня по голове, называли «сынок». А один… один, дядя Коля, так тот любил похабные анекдоты травить при мне. Смотрел при этом на меня в упор, будто проверяя, дошло ли.

Я замолчал, пытаясь поймать нить.

— А она… мать… смеялась. И смотрела на них так… влажно. И мне было за нее одновременно и стыдно, и… черт. Я не знаю. Она была как запретный плод. Вся такая доступная для них и абсолютно недоступная для меня. И да, может, где-то в самом темном углу… это проклятое желание и возникало. Не конкретно «трахнуть». А… обладать. Быть тем, на кого она смотрит так же.

Я выдохнул. Говорить это было невыносимо пошло и мерзко.

— А случай… первый … был лет в тринадцать. Я пришел домой раньше. Дверь в ее спальню была приоткрыта. А на полу… лежали ее трусы. Кружевные. Черные. И рядом — чужие, мужские, семейные, потертые. Просто куча тряпья на полу. А из-за двери доносились ее стоны. Не те, что в кино. Настоящие. Громкие, животные. И хлюпающие звуки. Я застыл на месте а мой хуй стоял. Я ненавидел себя в ту секунду больше, чем когда-либо. Я ненавидел ее. Я ненавидел того мужика за дверью но я сбежал из дома и часами ходил по улицам.

Я умолк. В кабинете стояла тишина, которую можно было резать ножом.

Лиза медленно выдохнула. Она не записывала ничего. Просто смотрела на меня своим чистым, безжалостным взглядом.

— Ясно, — произнесла она наконец, и в этом одном слове был целый приговор. — Так мы и разобрались. Это классика, Арсений. Вы не просто ревнуете жену. Вы пытаетесь отыграть ту детскую травму. Вы одновременно и тот мальчик, который подглядывает в замочную скважину, и тот самый «дядя», который должен обладать вашей матерью, чтобы доказать… что? Что вы не слабый мальчик? Что вы теперь главный? Вы переносите на жену всю ту грязь, весь тот стыд и ненависть.

Она помолчала, давая этому осесть.

— Ваша ревность — это не любовь. Это нездоровая, больная фиксация. Но давайте всё-таки о том эпизоде, — ее голос вернул меня из оцепенения. Он был мягким, но неумолимым, как петля.

— Каком? — спросил я, хотя прекрасно знал, о чем она. Я пытался увести разговор в сторону, но она, как бульдозер

— О том самом. Ты сказал, что был случай, который неприятен до сих пор.

Я заерзал в кресле. Кожа прилипла к рубашке.

— Ладно, — сдался я. Сопротивляться было бесполезно. Эта женщина выцарапает это из меня когтями, если понадобится.

— Я не хотел рассказывать. Это… травма, которая тянется за мной уже лет двадцать. Проблемы с похотью были у моей мамы, она всегда любила мужчин. Я не помню, сколько мне было конкретно, но это уже был пубертат. Я дрочил постоянно, я помню то время. Каждый день, по нескольку раз. На всё, что шевелилось.

Лиза не моргнула. Она смотрела на меня так, будто я был интересным насекомым, которого она вот-вот собиралась пришпилить булавкой к картону.

— Расскажи, а как вы это делали? Брали белье матери и что вроде того? — спросила она без тени смущения. Ее профессиональное бесстрастие было похабнее любой грубости.

Я почувствовал, как по щекам разливается жар.

— Пару раз было, — пробормотал я, ненавидя себя за эту исповедь.

— Но тот случай… он был другой. Мы с мамой вышли из долгов и перехали в более престижный район. Мама завязала со связями и мужчинами и уже как года четыре строила карьеру. Я на тот момент, кажется, заканчивал школу. Она стала другой. Строгой. Деловой. Носила костюмы, волосы убрала в тугой пучок. Я уже почти забыл ту, прежнюю, с растрепанными волосами и чужими мужиками в постели.

Я замолчал, глотая комок в горле. Картина стояла перед глазами, яркая, как вчерашний день.

Это было утром. Я шел в школу, еще не отошедший от того случая, весь в стыде, который жёг изнутри, как кислота. Мы сидели с одноклассниками, такими же пубертатными козлами, как и я, на задней парте перед первым уроком. Томились. От безделья и гормонов. И они, как всегда, искали знакомства. Лазили по разным сайтам, по местным пабликам, в надежде найти хоть какой-то лакомый кусочек, хоть намёк на женскую вагину, которая согласится на всё это. Но всюду был сплошной развод. Фейковые фото, предложения заплатить, хотя интернет уже существовал всего несколько лет

Но вот одно объявление... оно действительно меня напугало. Оно было на первый взгляд обычным. «Женщина средних лет ищет общения». Лица не было. Зато было всё остальное. Её вагина, крупно, влажно, с небритыми тёмными волосами. Грудь, упругая, с крупными красными сосками. И попа, максимально открытая для чужих и ищущих глаз, с родинкой на копчике.

Ребята разразились диким, животным гоготом. Толкали друг друга локтями, тыкали в экран пальцами.

— Ну, эта вроде не разводняк! — орал один, захлебываясь смехом. — Смотри, всё выложила! Натуральная шлюшка!

А я смотрел. И у меня внутри всё медленно и чудовищно поворачивалось. Эта родинка. Я знал эту родинку. Я видел ее

Мир сузился до размеров грязного экрана телефона. Смех одноклассников превратился в отдаленный, подводный гул. Кровь ударила в виски, а потом отхлынула, оставивая ледяную пустоту. Я сидел, не двигаясь, уставившись в это изображение, в это предательство, которое было похабнее и страшнее, чем все ее прошлые мужики.

Она не завязала. Стала строгой леди днем и вот этой... вот этим мясом на вечер. И я, ее сын, сидел и смотрел на её киску, выставленную на всеобщее обозрение, пока мои друзья гоготали и обсуждали, как бы они ее оттрахали.

— Прошу, Арсений, не надо передо мной заикаться, — отрезала Лиза, и ее голос стал острым, как лезвие. — Расскажите, что было дальше. Та история полна мерзостей. Ваша жена многое рассказала, но я хочу услышать ваш вариант.

Я усмехнулся. Зло и грязно.

— Я был в шоке. И даже кто-то из одноклассников говорил, что якобы где-то видел эту квартиру на фото… а эта была наша с мамой квартира. Та самая, в «престижном районе». Она снимала фото дома, на нашем диване. Фон был замазан, но я узнал торшер.

Лиза молчала, давая мне тонуть в воспоминаниях.

— Но ведь вы сами стали инициатором тех событий, — констатировала она, не вопросом, а приговором.

— Возможно, я не знаю, зачем это сделал. Может, хотел доказать себе, что не сбрендил. Что это правда. Окончательную правду.

— Говорите, Арсений я и не такие случаи разбирала.

— Что ж… — я откинулся на спинку кресла, уставившись в потолок. — В тот день я пошел домой специально пораньше. Чтобы не застать мать. И проверить ее комп. Она была на работе. Я знал пароль от ее почты. От всего.

Я замолчал, снова ощущая тот липкий, воровской восторг, смешанный с ужасом.

— Я зашел в ее комнату. Села за ее стол. Включил компьютер. Он загудел. Я нашел историю браузера. И… о, да. Там было всё. Десятки сайтов. Переписки. Фото. Она общалась там не как бизнес-леди. Она писала как последняя… как шлюха. Грязно. С малознакомыми мужиками. Она назначала им встречи. У нас дома. Пока я был в школе.

Я чувствовал, как меня трясет. От ярости. От брезгливости. От возбуждения, такого жестокого и неправильного, что хотелось рвать на себе кожу.

— И самое поганое… — мой голос сорвался. — Я нашел папку с фото. Теми самыми. Те, что были в объявлении… это были еще скромные. Там были и другие. Где она… где она использовала свои вещи. Свои фаллосы. Свои чулки. Мои… мои школьные галстуки. Она снимала себя на свою же камеру blackberry

Я не смог договорить. Комок подступил к горлу.

Лиза наблюдала за мной с ледяным спокойствием.

— И вы ничего ей не сказали? — уточнила она.

— Конечно, ничего! — я фыркнул, и звук вышел горьким и злым. — Что я мог сказать? Я жил за её счет. Отец появлялся крайне редко в нашей жизни, бросал какие-то жалкие деньги и снова исчезал. Она была всем. И кормилицей, и тем, перед кем я испытывал этот едкий, пожирающий стыд. Сказать ей? «Мам, я видел твои киску и сиськи на сайте для блядей?» Да она бы сгорела от стыда. Или… или посмеялась бы. Я не знал, что страшнее.

Лиза не проронила ни звука. Ее молчание было тяжелее любых слов.

— Но зачем вы тогда лайкнули? — ее вопрос прозвучал как удар хлыста.

Я зажмурился. Самое позорное. Самое идиотское.

— Мне было интересно, — выдохнул я, сдаваясь окончательно. — Я возбудился, когда наблюдал за её фото. Она была красива, что уж говорить. Когда одноклассники и старшеклассники видели её, то у них текли слюни. И не только они. Я видел эти взгляды. Грязные, голодные. А теперь я видел то, что они хотели видеть. И это… это сводило с ума. Я ненавидел ее и хотел ее одновременно. Это было противно и… черт, это было сильно.

Я сделал глоток воды, но ком в горле не проходил.

— И да, я зашел на её профиль. Но просто чтобы посмотреть. Я не думал, что я случайно лайкну… своего одноклассника. Тем более, с этого профиля было не понятно, что это моя мама. Там было какое-то дурацкое имя, «Рыжая_бестия» или вроде того. А этот козел, Витька, он как раз орал на всю школу, что какая-то зрелая телка ему лайкнула фото, где он с голым торсом на море. Он показывал всем этот аккаунт, хвастался. А я… я сидел и понимал, что это я. Это я, своим же пальцем, лайкнул его фото от лица своей же матери. Я хотел сквозь землю провалиться. И в тот же миг мне дико захотелось его ударить. Разбить ему его самодовольную рожу.

Я умолк, переводя дух. В кабинете повисла тягучая, мерзкая тишина, наполненная всеми теми голыми фото, всеми этими извращенными связями.

Лиза наклонилась вперед, сложив руки. Ее глаза были двумя кусками льда.

— И вы до сих пор не видите связь? — произнесла она безжалостно тихо. — Ваша мать, своими действиями, превратила вас в соучастника. Вы были и зрителем, и участником ее порно. Вы и хотели ее, и ненавидели за это. А теперь вы проецируете всю эту грязь на свою жену. Вы подсознательно ждете, что и она окажется такой же — что у нее есть грязный секрет, что она выставляет себя на показ чужим мужчинам. Вы ищете у нее этот аккаунт в Тиндере не потому, что она вам изменяет. А потому, что вам нужно доказать, что все женщины — как ваша мать. Что вы не зря испытывали к ней это больное, грешное влечение.

Я залпом допил воду из стакана, но комок в горле не проходил.

— На следующий день я пришел в школу. И то, что я узнал, напугало меня еще сильнее. Я стал... инициатором. Невольным идиотским инициатором диалога между Витькой и моей мамой. Он уже вовсю общался с этой «Рыжей_бестией». И он показывал переписку. И это было... страшно. Он скидывал свой член. юношеский, на фоне своего же голого живота. А она... она скидывала свои интимные места. Крупным планом. Еще более откровенные, чем в том объявлении. Подписывала что-то. Он зачитывал вслух, а они все ржали, как стадо гиен. А я сидел и смотрел на эти фото на его телефоне.

Я замолкаю, пытаясь отдышаться. Картина та, в классе, стоит перед глазами.

— Моя мама не узнала его, видимо. Что это Витька. Она так особо в школе-то новой и не была, так на пару родительских собраний сходила. Она видела в нем просто очередной молодой член. Очередную игрушку.

Лиза слушала, не шелохнувшись. И на ее губах играла легкая, почти невидимая улыбка. Холодная, клиническая.

— Так ваша мама любит члены молодых ребят? — произнесла она мягко, растягивая слова, как будто задавая вопрос о погоде.

Ее слова повисли в воздухе, обжигающие и похабные. Этот вопрос, заданный с такой профессиональной, отстраненной легкостью, добил меня окончательно. В нем не было осуждения. Было любопытство. Констатация факта. Да, твоя мать — женщина, которая переписывается с твоими одноклассниками и получает от этого удовольствие.

— Но ведь перепиской дело не кончилось, верно? — Лиза не отступала. Ее голос был стальным крюком, вытаскивающим из меня самое мрачное. — Там же начинается эта... мрачная история.

Я закрыл глаза. Перед ними плыли пиксели, всплывали обрывки тех сообщений.

— Да, — прошептал я. — Не кончилось. Всё было только хуже. Витька... он искал возможной встречи с ней. Писал ей, что хочет... — я сглотнул комок грязи, стоявший в горле, — что хочет накачать ее своей спермой. Что она должна оценить, какой он «молодой и мощный». Что он устроит ей так, как она «давно не трахалась с пацанами».

Тишина в кабинете стала густой, как сироп. Я слышал, как тикают часы на стене Лизы. Каждый щелчок — как удар по черепу.

— И она... — я заставил себя продолжить, — она не отказывала. Не блокировала его. Она играла с ним. Писала, что «молодой задор — это хорошо, но надо уметь его применить». Что она «проверит его выносливость». Они обсуждали... детали. Где. Когда. Он предлагал у себя дома, пока родителей нет. Она отшучивалась, но не говорила «нет». Никогда не говорила четкого «нет».

Я открыл глаза и уставился в безупречно чистый ковер. Казалось, сейчас на него прольется вся та грязь, что копилась во мне годами.

— А я всё это читал. Витька хвастался обновлениями в переписке. Он уже не скрывал, что это он. Орал на всю школу: «Ребята, я скоро буду трахать эту зрелую телку!». А они хлопали его по плечам, завидовали. А я... я сидел и смотрел, как мой одноклассник, тупой, наглый Витька, планирует трахнуть мою мать. И я ничего не мог сделать. Я мог только слушать. И ненавидеть. И ждать, когда же это случится.

Лиза выдержала паузу, давая мне понять, что она все слышала. Всю мерзость. Весь ужас.

— И вы ждали, — констатировала она без эмоций. — Вы были соучастником. Невидимым, молчаливым зрителем этого порно, разворачивающегося в реальной жизни. Вы позволили этому случиться, потому что были одновременно и шокированы, и возбуждены. Вы хотели, чтобы это случилось? Чтобы ваша мать оказалась той самой шлюхой, которой вы ее боялись и желали? Чтобы ваш одноклассник совершил над ней то, о чем вы сами лишь мечтали в самых темных фантазиях?

Ее вопросы были безжалостны. Они не оставляли камня на камне. Она брала мою историю и выворачивала ее наизнанку, показывая самое гнилое нутро.

— И теперь, — ее голос стал тише, но от этого только страшнее, — вы проецируете весь этот ужас на свою жену. Вы ждете, что и она окажется участницей подобного спектакля. Что какой-нибудь «Витька» из Тиндера уже пишет ей, а она играет с ним, не говоря «нет». Вы ищете в ней подтверждения своей самой страшной теории о женщинах.

Лиза откинулась в кресле, ее поза была расслабленной, почти снисходительной.

— Арсений, поймите, люди занимаются сексом. И то, что ваша мама захотела молодого парня... в этом нет ничего постыдного. Да, она трахалась. И что? Она же не плохой человек из-за этого.

Ее слова были такими разумными, такими современными и толерантными. Они должны были успокоить. Но они вонзились в меня, как раскаленные иглы. Она не понимала. Она не могла понять.

— Случилось это спустя пару дней, — перебил я ее, мой голос стал плоским, безжизненным, как будто я читал по бумажке. — Я вернулся из школы. Но на подходе к двери услышал стоны матери. Увы, звук хорошо распространялся по подъезду.

Я замолчал, снова слыша эти звуки. Не те, что в порно. Настоящие. Приглушенные, хлюпающие, животные.

— Я тихо открыл дверь и увидел его кеды. Дешевые, грязные, брошенные посреди прихожей рядом с ее туфлями.

продолжение на моем бусти https://boosty.to/diholeass