Святая Троица. Семейный портрет.

Авторская версия

Внешне они были идеальной семьей. Дом, как из каталога. Муж, Николай, — успешный бизнесмен, с напускной солидностью и улыбкой, которая никогда не доходила до глаз. Жена, Светлана, — хранительница очага, с безупречным маникюром и глазами, в которых плескалась какая-то вечная, невысказанная скука. И сын, Егор, — отличник, спортсмен, гордость школы. Их фотографии в соцсетях были, блять, как открытки с выставки "Идеальная жизнь".

Но за закрытыми дверями их семейный очаг горел совсем другим огнём. И этот огонь был не тёплым, а обжигающим, как адское пламя. Николай был не просто мужем, он был, сука, режиссёром их жизни, автором сценария, который он скрупулезно, до мельчайших деталей, писал. И главным актом в этом сценарии был «Семейный портрет».

Каждую пятницу, когда их обычная, фальшивая жизнь умирала, наступало время "Троицы". Муж, жена и сын. Не Отец, Сын и Дух Святой, а их собственная, извращённая святая троица. Николай, как бог-отец, — всевидящий и всезнающий. Светлана, как богиня-мать, — объект поклонения и греха. И Егор, как бог-сын, — наследник и соучастник.

Их "храмом" был не фитнес-зал, а их собственная, блять, спальня. Николай, придя домой, нежно целовал жену, а затем, с той же нежностью, начинал её раздевать. Медленно, как будто совершал священный ритуал. Он не хотел её, он хотел её видеть. Он хотел, чтобы она хотела другого. И для этого у него был Егор.

Егор, двадцатилетний парень, был идеальным инструментом в руках отца. Он был не просто сыном, а частью этого извращённого сценария. Он знал, что его отец хочет видеть, и, блять, он это делал.

Сначала Николай снимал всё на камеру. Потом он заставлял Светлану и Егора заниматься сексом, пока сам, возбуждённый, смотрел на это. Он не трогал Светлану, он просто смотрел. И в эти моменты он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Он был не просто мужем, он был творцом, режиссёром, который создал свой, блять, собственный, извращённый мир.

Светлана, в свою очередь, сначала сопротивлялась. Но потом, когда поняла, что это единственный способ получить хоть какое-то внимание от мужа, она сдалась. Она, блять, научилась получать удовольствие от этого. От его, Николая, взгляда, от его, Егора, прикосновений.

И Егор. Он, сука, вырос в этом. Для него это было нормой. Он не знал другой любви, другого секса. Для него это было просто... семейным портретом. Портретом, который они рисовали каждую пятницу, и на котором они все были счастливы.

Прошло несколько лет. Их «семейные портреты» стали ещё более изощренными и регулярными. Николай, блять, считал себя гениальным художником, а Егор и Светлана — его шедеврами. Но в эту, сука, идеальную, извращённую картину, пришла Лена. Девушка Егора. Светлая, милая, наивная, как цветок на минном поле.

Николай, увидев её, сразу понял, что она станет новым холстом для его, блять, творчества. Он пригласил её на ужин, где Светлана вела себя как идеальная свекровь, а Егор — как влюблённый дурачок. Николай, блять, наблюдал за ней. Изучал её. Искал в ней трещину, в которую можно было бы вбить клин.

И трещина нашлась. Лена, блять, была очень открытой. Она любила говорить о своей семье, о своих мечтах, о своём будущем с Егором. Николай слушал её, кивал, а в его глазах горел тот же самый огонь, что и каждую пятницу.

Однажды, после ужина, Николай сказал: «Лена, Егор, оставайтесь. Сегодня семейный вечер. Мы всегда смотрим старые фильмы». Лена, ни о чём не подозревая, согласилась.

Но вместо старых фильмов, Николай, блять, принёс видеокассету. Он вставил её в видеомагнитофон, и на экране появилась Светлана. Светлана, молодая, красивая, в слезах, молящая о пощаде. А за кадром, блять, был голос Николая, который говорил: «Смотри, сука. Смотри, как ты красивая».

Лена, увидев это, замерла. Она, блять, не могла поверить своим глазам. Она посмотрела на Егора, который сидел рядом, и на его лице не было ни стыда, ни ужаса. Только... пустота.

— Что это? — прошептала Лена. — Что это, Егор?

Егор, не отрывая глаз от экрана, ответил: «Это, блять, наш семейный портрет. Это, блять, наша семейная традиция».

Николай, наблюдая за реакцией Лены, усмехнулся. Он подошёл к ней, взял её за руку и сказал: «Лена, теперь ты тоже часть нашей семьи. И у нас, блять, есть правило: раз в неделю мы рисуем новый портрет».

Лена замерла. Её мозг, блять, отказывался обрабатывать информацию. Она видела видео, она слышала слова Николая, но это всё казалось каким-то ебаным, сюрреалистическим кошмаром. Она посмотрела на Егора, своего любимого, ища в его глазах хоть какой-то намёк на шутку, на ошибку. Но там была пустота. Безжизненная, холодная, блять, пустота.

— Что это за ебаная хуитень, былиядь? — прошептала она.

Николай, увидев её реакцию, улыбнулся. Это была не добрая улыбка, а ахуеннолыбинг хищника, который уже загнал жертву в угол.

— Это, дорогая, — сказал он, присаживаясь рядом, — не хуитень. Это наша жизнь. Наша правда. Ты же не думала, что жизнь — это, блять, только цветочки и сердечки? Жизнь — это, сука, боль, унижение, власть. И это всё мы, блять, познаём вместе.

Светлана, сидящая на диване, вдруг подняла глаза. В её взгляде было что-то, что Лена не могла понять. Не стыд, не страх. А... смирение. Или, былиядь, даже какое-то извращённое удовольствие.

— Он говорит правду, Лена, — сказала Светлана. — Ты привыкнешь. Это не так страшно, как кажется. Это... это делает нас семьей.

Светлана, блять, подошла к Лене, обняла её, и прижала к себе. Лена почувствовала её тепло, её запах, и ей стало ещё хуже. Это был не запах матери, это был запах наебалинга, блять, который она чувствовала в её словах.

Егор, наконец, заговорил.

— Лена, — сказал он, — я люблю тебя. И я хочу, чтобы ты была частью нашей семьи, частью нашего Пиздосверлинга и Пиздоворотинга

Он встал, подошел к Лене, и взял её за руку. Его рука была тёплой, его глаза были полны любви. Но Лена, блять, уже знала, что это не любовь. Это была наебалистика. Это была часть, сука, ебаной игры.

Она посмотрела на их лица. На лице Николая была власть. На лице Светланы — смирение. На лице Егора — любовь, которая, была фальшивее, чем купюра, на которой написали "1000 хуесосок США". И в этот момент она поняла. Её ломают. Её ломают, показывая, блять, любовь.

— Ты не сломишь меня, — прошептала Лена. — Я... я убегу.

Николай засмеялся.

— Куда ты убежишь, дорогая? — сказал он. — Ты уже в нашей семье.

— Да хуй ты угадал, дядя! — выкрикнула Лена, и её голос дрожал не от страха, а от ярости. — Я буду кричать! Я буду верещать, меня услышат! Отъебитесь от меня!

Она рванулась к двери, но Николай, сука, не пошевелился. Он просто встал, медленно подошел к ней, и в его глазах, блять, не было уже того знания, был холодный, стальной расчёт. Он подошел вплотную, наклонился, и вместо того, чтобы схватить её, он, блять, ударил её по затылку. Сильно, точно, без злости, как будто просто выключая её. Она ничего не успела понять, как мир перед её глазами померк...

Она очнулась. Мир был размыт, голова раскалывалась, во рту был вкус крови. Она лежала на кровати, и вокруг неё стояли они. Николай, Светлана, Егор. Они не улыбались. Они просто смотрели на неё, как на произведение искусства, которое они только что, блять, закончили.

И в этот момент она поняла. Поняла, что это был не сон. Это был не кошмар. Это была, блять, реальность. Она увидела их лица, их глаза, их движения, и в её мозгу, как будто кто-то щёлкнул рубильником, всё встало на свои места. Она поняла, что это начало. Начало пиздеца. Она не желала этого. Она, блять, желала сбежать. Но было уже поздно.

Она стала, блять, жертвой. Жертвой этого извращённого пиздоплётинге.

Она посмотрела на Николая. Он подошёл к ней, протянул руку и сказал: «Добро пожаловать в семью, сосочка». В его глазах не было ни любви, ни похоти, ни капли сострадания. Только власть.