Лунный свет пробивался сквозь тонкие занавески, рисуя серебристые полосы на потёртом деревянном полу. Лидия Павловна лежала на кровати, её пальцы нервно теребили край простыни, а в груди мешались стыд, страх и что-то ещё — тёплое, забытое чувство, которое она гнала прочь. Её тело ещё дрожало от того, что произошло час назад, и она не знала, как продолжить разговор. Что теперь? Он уйдёт… или захочет ещё? — думала она, глядя в потолок, где тени покачивались в такт ветру за окном.

Стас сидел на краю кровати, его молодое, крепкое тело блестело от пота в полумраке. Его дыхание было тяжёлым, глаза горели, но в них мелькала тень неуверенности. А если она расскажет? — подумал он, и эта мысль, как холодная игла, кольнула его. Но её запах, её мягкая, морщинистая кожа, её стоны — всё это держало его здесь, не отпуская.

— Лидия Павловна, — начал он, смягчив голос, словно подбирая слова. — Простите, если был… резким. Но там, на грядках, когда я увидел вас… голую, в такой позе… на меня что-то нашло. Я захотел вас. — Он помедлил, глядя на её профиль. — Понимаю, вы старше, но… мы одни. Никого нет. Ваша беззащитность, эта разница в возрасте… это меня зажгло.

Она вздрогнула, её щёки вспыхнули, и она отвернулась, сжимая простыню. Он говорит так открыто… как будто это нормально, — подумала она, её сердце заколотилось. Её голос, низкий и хрипловатый, дрогнул:

— Стасик… я уже не для таких приключений. Ты был слишком… напористым. Мне было больно.

Он наклонился ближе, его глаза изучали её лицо, морщинистое, с румянцем, который выдавал её смятение. В комнате пахло вишнёвой наливкой и их разгорячёнными телами, а кровать тихо скрипела под его весом.

— Но в конце… вам же было хорошо, — сказал он, и в его голосе мелькнула насмешка, смешанная с любопытством. — Когда я… целовал вас там. Не отрицайте.

Лидия прикрыла глаза, её дыхание стало резким. Он прав… я горела, — подумала она, и стыд, как горячая волна, обжёг её. — В конце… да, — призналась она шёпотом, её голос дрожал. — Никто… никто раньше так не делал. Твои губы… я вся дрожала внутри.

— Вот видите, — он усмехнулся, но в его тоне было облегчение, словно он боялся, что она оттолкнёт его. — А поначалу вы сопротивлялись.

— Ты же понимаешь, — она посмотрела на него, её глаза были влажными, — у меня годы… ничего не было. Я думала, это всё в прошлом. А тут ты… молодой, набросился. Я испугалась, Стасик.

Он потянулся к бутылке наливки на тумбочке, его пальцы чуть дрожали. Налил два стакана, и сладкий вишнёвый запах смешался с душным воздухом комнаты. — Выпейте, — сказал он, протягивая ей стакан. — Расслабьтесь. Давайте… по-хорошему. Вам ведь тоже хочется, я вижу.

Она взяла стакан, её пальцы задрожали, и сделала глоток. Сладкое тепло разлилось по телу, смягчая её напряжение. Он манипулирует… но его голос, такой мягкий, — подумала она, и её взгляд скользнул по его груди, по гладкой коже, блестящей от пота. — Что ты ещё хочешь, Стасик? — спросила она тихо, её голос был едва слышен.

Он помедлил, его глаза блеснули, словно хищник, почуявший слабость. — Я целовал вас… там, — сказал он медленно, растягивая слова. — Хочу, чтобы вы… побаловали меня ртом. И… хочу вас сзади, Лидия Павловна.

Она ахнула, её лицо стало пунцовым, и она прижала руку к груди. В рот? Туда? — подумала она, паника сжала горло. — Стас… что ты такое говоришь? Я… даже мужа так не трогала. А туда… это же… неправильно и грязно.

— Я хочу, — сказал он, его голос стал твёрже, но в нём была нотка мольбы. — Давайте по-хорошему. Вы же чувствуете… между нами что-то есть.

Она отвернулась, её пальцы теребили простыню. Он не отпустит… но его глаза… они видят меня, — подумала она, и её сердце дрогнуло. Он допил наливку, поставил стакан и придвинулся ближе. Его пальцы коснулись её плеча, скользнули к груди, мягко, но настойчиво. Она вздрогнула, но не отстранилась. Его рука спустилась ниже, к бёдрам, где кожа ещё хранила следы их первого раза — липкие, полузасохшие. Он наклонился, его губы нашли её, и поцелуй, жадный, с привкусом вишни, заставил её задрожать. Я не должна… но он, его губы, молодое тело... — подумала она, и её руки, неуверенно, легли ему на плечи.

Его язык исследовал её рот, а пальцы хозяйничали между её ног, чувствуя, как она становится влажной. Она отвечает… хочет, даже если боится, — подумал он, и облегчение смешалось с похотью. Он отстранился, его глаза горели. — Лидия Павловна, пора, — сказал он, ложась на спину, его тело напряглось в ожидании.

Она замерла, её глаза расширились. — Стасик… я не умею, — прошептала она, её голос дрожал. — Боюсь… зубами задеть. Подсказывай… только будь нежен.

Она опустилась на колени, её седые волосы упали на лицо, а сердце колотилось. Его член, твёрдый, молодой, блестел от капельки смазки. Даже мужа я так не трогала, — подумала она, и её щёки запылали. Она робко коснулась губами головки, её дыхание дрогнуло. Солоновато, тепло, — мелькнуло у неё, и его стон, низкий и жадный, заставил её замереть.

— Продолжай, — шепнул он, его рука легла ей на затылок, мягко, но настойчиво. Его пальцы запутались в её волосах, и она почувствовала его нетерпение. Я не умею… но он хочет, — подумала она, и её губы, дрожа, начали двигаться, неумело, но старательно. Она то касалась щеки, то замирала, пробуя его вкус, пока его дыхание не стало рваным. Он смотрел на неё сверху, её морщинистое лицо, её седые волосы, и это зрелище — её слабость, её подчинение — распаляло его. Она не как девушки…старая и не совсем опытная, — думал он, и его рука стала настойчивее, направляя её.

Она закашлялась, слюна стекала по подбородку, но продолжала, чувствуя, как её стыд смешивается с любопытством. Что я делаю… и почему не останавливаюсь? — думала она, её глаза были влажными. — Его стоны… он хочет меня. Он вдруг напрягся, его тело задрожало, и горячая струя ударила ей в горло, горько-солоноватая. Она попыталась отстраниться, но его рука удержала её, мягко, но твёрдо.

— Пожалуйста… хочу в ваш рот, — выдохнул он, его голос был хриплым, почти умоляющим. Она смирилась, проглатывая, её горло сжалось. Это странно… но он так смотрит, — подумала она, и её взгляд, растерянный, но с искрой интереса, встретил его. Он отпустил её, и она подняла голову, растрёпанная, с пылающим лицом. В комнате было тихо, только их дыхание и далёкий стрекот кузнечиков за окном.

— Спасибо, — сказал он тихо, и в его голосе была искренность. Она отвернулась, её губы дрогнули в горькой улыбке. Он благодарит… а я подчинилась, — подумала она. Он протянул ей стакан с наливкой, и она сделала глоток, сладость смягчила вкус во рту. Они сидели молча, их тела касались друг друга, тёплые, влажные. Время от времени он подкладывал ей сыр и колбасу, и разговор, робкий, потёк свободнее.

— Мне… льстит, что ты возбудился на меня, — сказала она вдруг, глядя в стакан, её щёки порозовели. — Я и не думала, что в моём возрасте… кто-то захочет.

— А я всегда хотел… со взрослой, — признался он, его голос был тише, почти виноватым. — А тут вы… без белья, на грядках. Что-то щёлкнуло.

— Я привыкла, что никого нет, — она пожала плечами, её взгляд смягчился. — Жара, ветерок… зачем бельё? Кто увидит?

— Я увидел, — сказал он, и его глаза блеснули. — И захотел.

Она заметила, как его тело снова напряглось, и её сердце ёкнуло. Он хочет ещё… туда, — подумала она, но его взгляд, жадный и тёплый, будил в ней забытое тепло. Он наклонился, его губы нашли её, и она ответила, робко, но искренне. Его поцелуи… мне нравится, — мелькнуло у неё, и её пальцы задрожали на его плечах. Он взял её сосок в рот, посасывая, слегка покусывая, и она застонала, её руки гладили его голову, впервые за годы чувствуя себя желанной и желая кого то.

Он опускался ниже, его губы скользнули по её животу, мягкому, с лёгкими складками, и остановились у её промежности. Её седые волосы были влажными, пахли ею и их первым разом. Он лизал её, дразня языком, его пальцы двигались внутри, пока она не задрожала, её стоны наполнили комнату. — Стасик… как хорошо, продолжай, — выдохнула она, её голос дрожал, и её тело извивалось, сдаваясь.

Он остановился, его глаза горели. — Стань… на колени, — сказал он, его голос был мягким, но властным. Она посмотрела на него, её дыхание было рваным. Он хочет… туда, — подумала она, и страх смешался с любопытством. Она послушалась, её тело дрожало, и перед ним открылась картина: её влажное лоно, сморщенное колечко ануса, обрамлённое редкими волосками. Он вошёл в неё спереди, медленно, наслаждаясь её стонами. Она просторнаяи мокрая, значит возбудилась и хочет меня — думал он, двигаясь, и её тело отвечало, словно знало, что будет дальше.

Он помедлил, его пальцы коснулись её ануса, лаская мягко, почти дразня. Она вздрогнула, её ягодицы напряглись. — Стасик… не надо, — прошептала она, её голос был хриплым. — Мне… страшно.

— Попробуем? — спросил он, его голос был мягким, но настойчивым. — Я буду осторожен. — Он потянулся к тумбочке, нашёл тюбик крема и смазал пальцы. Его прикосновения были медленными, почти нежными, и она, дрожа, начала расслабляться. — Потерпи, — шепнул он, вводя палец, и она ахнула, её тело сжалось, но крем облегчил движение.

— Мне… не по себе, мне больно и не приятно — выдохнула она, но её голос был слабее, словно она боролась с собой. Он добавил ещё крема, его пальцы двигались осторожно, и её дыхание стало глубже. Он вытащил пальцы, смазал себя и приставил головку, медленно надавливая. Она напряглась, её дыхание стало резким, но он замер, давая ей привыкнуть.

— Расслабься, — шепнул он, его руки гладили её бёдра, успокаивая. Она выдохнула, её тело дрогнуло, и он вошёл глубже, медленно, почти дразня. Она застонала, её пальцы комкали простыню, но боль, острая вначале, стала тупее, смешиваясь с новым, странным теплом. — Стасик… — выдохнула она, её голос был слабым, но в нём мелькнула нотка удивления.

Он двигался осторожно, наслаждаясь её узостью, её дрожью. Её слабость, её стоны — всё это было его. — Ты чувствуешь меня, — шептал он, и его голос был хриплым. Она больше не сопротивлялась, её тело отвечало, и её стоны, полные смеси боли и любопытства, наполняли комнату. Через минуту он ускорился, его руки сжали её бёдра, и он застонал, изливаясь в неё. Она почувствовала тепло внутри, и её тело содрогнулось. Его семя… во мне, — подумала она, стыд и странное облегчение пронзили её.

Он медленно вышел, его дыхание было рваным. Он взял тряпку, вытер себя, потом протянул ей. Она подтёрлась, её движения были вялыми, и легла, её попа ныла, но она молчала. Он сделал это… и я позволила, — думала она, глядя в темноту. Он лёг рядом, его рука легла ей на плечь, и они лежали молча, их тела касались друг друга. В комнате было тепло, пахло их страстью, и её сердце, впервые за годы, билось живо.

Утром она проснулась одна. Солнце пробивалось сквозь занавески, и на столе лежала записка, написанная неровным почерком:

«Лидия Павловна, простите за всё и спасибо. Мне было… как во сне. Я приеду в следующую пятницу. Если захотите — приезжайте. Если нет — я пойму. Стас».

Она перечитала записку, её пальцы дрожали. Он просит прощения… но зовёт снова, — думала она, и её сердце сжалось. Она подмылась, собрала вещи и уехала в город. Неделя тянулась медленно, её тело ныло, но мысли путались. Без этого… мне было хорошо, — призналась она себе, но страх шептал: А если узнают? А если он захочет больше?

Стас тоже не находил покоя. А если она заявит? — думал он, но её тело, её стоны не отпускали. Он хотел её снова, несмотря на страх. В пятницу он вошёл во двор, сердце колотилось. У забора, склонившись над грядками, стояла соседка, Лидия Павловна. Ветер задрал её платье, обнажая бёдра, без белья, как в тот первый день. Она обернулась, её глаза встретили его — в них мелькнули вызов, страх и что-то ещё, чего он не мог понять. Она выпрямилась, её пальцы теребили подол, и её губы дрогнули в робкой улыбке.