Прошла неделя с того первого утра, и Саша уже не считал дни. Анна Петровна врывалась в его жизнь с настойчивостью старого будильника — то кран потёк, то лампочка перегорела, то телевизор "заглючил". Её голос, хриплый от возраста, но твёрдый, как сталь, стал фоном его будней, а её запах — смесь старомодных духов и прогорклого пота — пропитал его одежду. Ему было восемнадцать, ей за семьдесят, и эта пропасть в полвека ощущалась в каждом её движении, каждом слове.

Утро субботы началось с привычного стука — тяжёлого, будто она била не костяшками, а всей ладонью. Саша, ещё сонный, в мятой футболке и шортах, открыл дверь. Перед ним стояла Анна Петровна, её 1.80 м роста нависали над его 1.65 м, как старый дуб над молодым саженцем. На ней было выцветшее платье в мелкий цветочек, потёртое на локтях, с пятнами от борща у подола. Её огромная грудь натягивала ткань, а мощная задница выпирала сзади, как будто платье вот-вот треснет. В руках она держала потрёпанную сумку с продуктами, из которой торчала луковица.

— Сашка, хватит дрыхнуть, — буркнула она, протискиваясь мимо него, её плечо случайно (или не совсем случайно) толкнуло его в грудь. — Пошли, ужин мне состряпать поможешь. В мои годы одной возиться на кухне — сущий ад, а ты молодой, руки не отсохли ещё.

— Анна Петровна, я… только проснулся, — промямлил он, потирая глаза, его голос был тонким, почти детским рядом с её низким, прокуренным басом.

— Проснулся он, — фыркнула она, бросив сумку на его стол с таким звуком, будто там не картошка, а камни. — В твои годы я в пять утра коров доила, а ты тут сопли жуёшь. Давай, шевелись, парень, или мне тебя за ухо тащить?

Он вздохнул, понимая, что спорить бесполезно. Взял сумку, чувствуя, как её вес тянет его худые плечи вниз, и поплёлся за ней через коридор. Её квартира встретила его знакомым духом — пыльные занавески, запах прогорклого масла с кухни, лёгкий аромат лаванды от её духов, которыми она, видимо, пыталась перебить старость. На полу валялся старый ковёр с вытертым узором, а в углу скрипел радиоприёмник, тихо бормоча прогноз погоды.

— Картошку чисть, — бросила она, плюхнувшись на стул, который жалобно заскрипел под её богатырской массой. — И не ленись, юнец, я слежу.

Саша сел за стол, взял нож с потёртой деревянной ручкой и начал чистить. Его худые пальцы, ещё мягкие, почти детские, двигались неловко, а кожура падала на газету, которую она подстелила. Анна Петровна смотрела на него, её морщинистое лицо с глубокими складками вокруг рта слегка смягчилось, но глаза — серые, выцветшие от времени — оставались цепкими.

— Ну и молодёжь пошла, — проворчала она, скрестив руки под своей массивной грудью. — В восемнадцать лет я уже двоих мужиков в узде держала, а ты, Сашка, даже картошку толком чистить не умеешь. Зато руки длинные, для другого сгодишься.

Он покраснел, опустив взгляд на картошку. Её слова, грубые и прямолинейные, били по нервам, но он молчал. Когда он закончил, она кивнула на плиту.

— Мясо жарь, мой сладкий, — сказала она, её голос стал чуть мягче, но всё ещё звучал как приказ. — И соли не жалей, а то в прошлый раз как вода была.

Саша включил газ, старый конфорочный огонь зашипел, и он бросил мясо на сковороду. Запах жарящейся свинины начал заполнять кухню, смешиваясь с её духами и пылью. Она встала, её шаги гулко отдавались по линолеуму, и подошла к нему сзади, её горячее дыхание коснулось его шеи.

— А теперь бросай это, парень, — сказала она, выключая плиту одним движением своей сильной руки. — Ужин подождёт, а я нет. Пора мне удовольствие получить.

Она схватила его за плечо, развернула к себе и толкнула к стулу. Саша плюхнулся на сиденье, его худые ноги дрожали, а она нависла над ним, задрав платье до бёдер. Её толстые, жилистые ноги, покрытые сеткой варикозных вен, раздвинулись перед ним, открывая седую растительность и влажную, дряблую плоть, пахнущую смесью пота и старости.

— Руками давай, мой хороший, — приказала она, схватив его запястье и прижимая его ладонь к себе. — Трогай меня, как я скажу, и не робей.

Саша, чувствуя жар её кожи, нерешительно коснулся её. Её плоть была горячей, мягкой, слегка липкой, и он ощутил, как она напрягается под его пальцами. Она застонала, её голос стал хриплым, почти звериным:

— Глубже, милок, засовывай пальцы, вот так… Шевели ими, парень, не стой столбом!

Он подчинился, его худые пальцы вошли внутрь, ощущая её тепло и влагу. Она схватила его за волосы своей узловатой рукой, задавая ритм, её огромное тело задрожало, а грудь колыхалась под платьем, натягивая ткань до предела.

— Быстрее, юнец, давай! — рычала она, её глаза закатились от удовольствия. — Чувствую тебя, мой сладкий, глубже заходи, как мужик!

Её бёдра сжали его руку, её кожа, покрытая морщинами и пятнами, тёрлась о его запястье. Саша чувствовал, как её плоть пульсирует, как она становится всё влажнее, и его собственное дыхание участилось, хотя он ненавидел себя за это. Она кончила с громким стоном, её тело содрогнулось, а пальцы Саши покрылись её горячим соком, стекающим по его ладони.

— Ох, парень, вот это дело, — выдохнула она, откидываясь на стуле, её лицо раскраснелось, а седые волосы растрепались. — А теперь в спальню, мой хороший, хочу ещё.

Она встала, её шаги загремели по полу, и потащила его за собой. В спальне пахло старым бельём и нафталином, кровать с продавленным матрасом скрипела под её весом, когда она сбросила платье и легла на спину, раздвинув ноги. Её тело — грузное, с обвисшей грудью, складками живота и мощной задницей — выглядело как памятник прожитым годам, контрастируя с его худой, почти мальчишеской фигурой.

— Садись на меня, милок, — приказала она, похлопав по своему мягкому животу. — Лицом ко мне, и давай, как я люблю.

Саша, дрожа, стянул шорты и футболку, его тонкий член уже напрягся, выдавая его смешанные чувства. Он забрался на неё, его худые бёдра оседлали её живот, и она направила его внутрь, её сильные руки прижали его к себе. Его лицо оказалось над её грудью, её кожа пахла потом и лавандой, а соски, тёмные и сморщенные, торчали перед ним.

— Целуй меня тут, юнец, — сказала она, притягивая его голову к своей груди. — И двигайся, мой сладкий, пока я не устану от тебя.

Он начал двигаться, его губы нерешительно коснулись её кожи — шершавой, тёплой, с лёгким привкусом соли. Она застонала, её руки сжали его тощие ягодицы, задавая ритм:

— Вот так, парень, глубже давай! Соси меня, милок,, будто у мамы сосешь грудь !

Саша подчинился, его губы сомкнулись на её соске, он ощущал её вкус — старческий, но странно живой. Его бёдра двигались, его член входил в неё всё глубже, а она рычала от удовольствия, её складки живота колыхались под ним, как волны. Её плоть была горячей, влажной, сжимала его, и он чувствовал, как она пульсирует в ответ на каждый толчок.

— Быстрее, мой хороший, заливай меня! — хрипела она, её голос дрожал от возраста и страсти. — Хочу чувствовать твою сперму, юнец.

Она облизнула два пальца, обслюнявив их до блеска, и просунула руку ему сзади, вводя их медленно, но глубоко. Саша напрягся, его тело дёрнулось от резкого ощущения, но она прижала его к себе ещё сильнее, её грудь тёрлась о его лицо.

— Не дёргайся, парень, — прорычала она, её пальцы двигались внутри него, растягивая и исследуя. — Привыкай, мой сладкий, это только начало, ещё понравится!

Он задыхался, его худое тело дрожало между болью и странным жаром, который он ненавидел, но не мог остановить. Её пальцы задавали ритм, синхронный с его толчками, и она стонала всё громче, её огромное тело содрогалось под ним. Саша чувствовал, как его член пульсирует внутри неё, как её плоть сжимает его сильнее, и наконец кончил, заливая её горячим потоком. Она ощутила, как его сперма растекается внутри, вытекает по её бёдрам, и её стоны перешли в крик:

— Ох, милый, заливаешь меня, как надо! — выдохнула она, её лицо исказилось от кайфа. — Чувствую тебя, парень, до последней капли, хорошо с тобой!

Её тело задрожало под ним, её оргазм был громким и долгим, а сперма Саши смешалась с её влагой, стекая по её ногам на простыню. Она не отпускала его, продолжая двигать пальцами внутри, пока он не обмяк, уткнувшись лицом в её грудь, его дыхание было тяжёлым, а стыд смешивался с её запахом.

— Молодец, мой сладкий, — выдохнула она, гладя его по голове своими узловатыми пальцами. — Теперь поешь со мной, парень, а завтра опять придёшь. Полку прибить надо, а после — сам знаешь.

Саша кивнул, его воля таяла под её взглядом. Он ел её еду, чувствуя её тепло рядом, и понимал, что эта пропасть в полвека между ними уже не просто разница — это цепь, которой она его держит.

Дни сливались в одно бесконечное повторение её голоса, её запаха, её тяжёлого тела. Саша уже не считал, сколько раз он переступал порог её квартиры, каждый раз уходя с липким стыдом и странным жаром в груди. Но в тот вечер Анна Петровна выглядела иначе — в её глазах горел зловещий огонёк, а губы растянулись в кривой ухмылке, обнажая пожелтевшие зубы.

Она постучала в его дверь ближе к вечеру, когда за окном сгущались сумерки. Саша открыл, и её 1.80 м заполнили дверной проём. На ней был старый халат, выцветший до серо-зелёного, с пятнами от кофе на рукаве, а в руках она держала потёртую деревянную шкатулку, прижатую к массивной груди.

— Сашка, заходи ко мне, — сказала она, её голос был хриплым, с прокуренной тяжестью. — Есть для тебя кое-что особенное, парень. Не дрейфь, старушка тебя не обидит… сильно.

Он замялся, его худые плечи напряглись под мятой футболкой, сердце заколотилось от дурного предчувствия.

— Анна Петровна, я… устал сегодня, — выдавил он, его голос дрожал, тонкий и слабый рядом с её грубым басом.

— Устал он, — фыркнула она, шагнув ближе, её горячее дыхание с запахом табака ударило ему в лицо. — В твои восемнадцать я бы полдня в поле горбатилась, а потом ещё мужика ублажала. Шевелись, юнец, или я сама тебя за шкирку притащу.

Саша вздохнул и поплёлся за ней, его кеды шаркали по коридору, а в груди нарастала тревога. Её квартира встретила его знакомым духом — пыль, старое дерево, прогорклое масло из кухни. Она повела его в спальню, где тусклая лампа с абажуром в пятнах бросала жёлтый свет на продавленную кровать. Стены, покрытые потёртыми обоями с цветочным узором, казалось, сдвигались ближе, а старый радиатор в углу шипел, как змея, добавляя жару к пыльному запаху нафталина, исходившему от шкафа.

— Ложись, мой сладкий, — приказала она, ставя шкатулку на тумбочку с облупленной краской. — Сегодня ты у меня по-новому попотеешь.

Саша не успел возразить, как она схватила его за руку и толкнула на кровать. Матрас скрипнул, пружины заскрипели, как ржавые цепи, а она нависла над ним, её грузное тело закрыло свет. Из кармана халата она достала старый шарф — шерстяной, с выцветшим узором и едким запахом нафталина — и обмотала его запястья, привязав их к металлической спинке кровати.

— Анна Петровна, что вы… — начал он, дёргая руки, страх сжал его горло, а в животе закрутился холодный ком.

— Тихо, парень, — оборвала она, её голос стал жёстким, как ржавый гвоздь. — Лежи смирно, мой хороший, а то хуже будет. Старушка знает, что тебе нужно.

Она открыла шкатулку, и Саша увидел, как она достаёт старый резиновый член — небольшой, сантиметров пятнадцать, потёртый, с потемневшей поверхностью и налётом пыли. Он был кривоватый, с грубо вырезанными венами, и пах резиной и чем-то кислым, как будто его хранили десятилетиями.

— Это ещё от мужа моего осталось, — усмехнулась она, поворачивая игрушку в руках, её узловатые пальцы с пожелтевшими ногтями сжимали её с гордостью. — В деревне мы с девками мужиков так ломали, что они потом месяц косились, а ты, юнец, ещё зелёный — но я тебя выучу, как Ваську моего, он за это на коленях ползал!

Саша дёрнулся сильнее, шарф впился в его запястья, паника захлестнула его, сердце заколотилось так, что казалось, оно выскочит из груди.

— Не надо, прошу… — его голос сорвался на жалобный всхлип, глаза заблестели от слёз, но она только ухмыльнулась шире.

— Надо, парень, надо, — прорычала она, её глаза сузились. — Расслабься, мой сладкий, или я сама тебя расслаблю.

Она стащила с него шорты одним резким движением, обнажив его худые бёдра и член, который напрягся от страха и предвкушения. Саша сжался, его лицо горело от стыда, а в горле стоял ком. Она плюнула на резиновую игрушку, её слюна стекла по пальцам, и смазала её грубо, добавив ещё один плевок.

— Ноги раздвинь, милок, — приказала она, её голос дрожал от предвкушения. — И не вздумай орать, соседи у меня любопытные.

Он сжался ещё сильнее, его худое тело напряглось до дрожи, но она схватила его за лодыжки своими сильными руками и раздвинула их, приподняв бёдра. Её огромное тело нависло над ним, грудь колыхалась под халатом, седые волосы упали на её потное лицо, когда она наклонилась ближе. Саша почувствовал холодный кончик игрушки у себя сзади и зажмурился, его дыхание стало прерывистым, а в голове закружился вихрь из страха и унижения.

— Пожалуйста… — выдохнул он, но она надавила сильнее, и резиновый член вошёл в него медленно, растягивая его с резким, жгучим ощущением. Саша вскрикнул, его голос сорвался в хрип, боль пронзила его от копчика до позвоночника, словно раскалённый штырь вонзился в него. Его мышцы сжались в спазме, ноги задёргались, слёзы брызнули из глаз, а член, ещё недавно напряжённый, обмяк от шока, повиснув между ног.

— Терпи, юнец, терпи! — рычала она, её лицо исказилось от удовольствия, пока она двигала игрушку внутрь и наружу, её движения были грубыми, но размеренными. — Чувствуй меня, мой хороший, старушка тебя сейчас по-настоящему возьмёт!

Саша задыхался, его стоны перешли в сдавленные всхлипы, тело покрылось холодным потом, а сердце билось в ушах. Жжение в попе было острым, невыносимым, каждый толчок отзывался новым уколом боли, а слёзы текли по щекам, оставляя мокрые дорожки. Она заметила, что его член упал, и её глаза сузились.

— Что это у нас, парень? — хмыкнула она, одной рукой продолжая двигать игрушку, а другой схватив его обмякший член. — Пока не кончишь в старушку, отсюда домой не уйдёшь, мой сладкий!

Она начала дрочить его грубо, её узловатые пальцы сжимали его кожу, тёрли безжалостно, пока он корчился от боли и унижения. Жжение в попе не утихало, каждый толчок игрушки усиливал его страдания, а её рука выжимала из него реакцию, несмотря на его протесты.

— Давай, милок, не ленись! — хрипела она, ускоряя ритм обеих рук. — Кончай для меня, парень, или я тебя тут до утра продержу!

Саша стиснул зубы, его всхлипы смешались с её рычанием, боль и жар боролись в его теле, и наконец он не выдержал — его член напрягся в её руке, и он кончил, сперма выплеснулась слабой струёй ей в ладонь. Она ухмыльнулась, её глаза блеснули, поднесла руку к носу и втянула воздух: «Пахнет молодостью, милок!» — а затем обтёрла его сперму о резиновый член, размазав липкую жидкость по потёртой поверхности.

— Это тебе обратно, юнец, — прорычала она, снова засовывая игрушку ему в зад, теперь скользкую от его же спермы. Саша вскрикнул, его тело дёрнулось от нового жжения, смешанного с липким дискомфортом, и она засмеялась, хрипло и громко: — Теперь ты весь мой!

Она продолжала двигать игрушку, ускоряя ритм, пока он не обмяк от боли и стыда, а затем засунула её до упора, так что он ощутил резкий удар внутри, его попа запылала ещё сильнее, и он закричал, его голос сорвался в отчаянный вопль. Не вытаскивая игрушку, она забралась на него сверху, её грузное тело придавили его к кровати. Её халат распахнулся, обнажая обвисшую грудь и складки живота, которые шлёпали о его худой живот с каждым толчком, как мокрые тряпки. Саша задыхался под её весом, его худые рёбра трещали, грудь сжималась, словно под прессом, а дышать было почти невозможно. Её кожа, дряблая и горячая, тёрлась о его бёдра, оставляя липкий след пота, а седые волосы липли к её потному лбу. Она направила его всё ещё дрожащий член в себя и начала двигаться, резиновый член оставался в его попе, глубоко вдавленный её массой.

— Как хорошо, когда ты во мне ! — рычала она, её движения были резкими, властными, её огромное тело колыхалось над ним, как буря. — Мой ты, мой, до последнего кусочка!

Саша задыхался, жжение в попе разливалось по всему телу, резиновый член, смазанный его спермой, давил внутри, вызывая острую боль и дискомфорт, а её вес буквально раздавливал его, не давая вдохнуть. Его худые руки дёргались в путах, шарф резал запястья, слёзы текли по лицу, а её крики заглушали его стоны. Она наслаждалась своей властью, её глаза горели, а руки сжимали его бёдра, оставляя синяки. Его тело снова предало его, жар внизу живота нарастал, и он кончил второй раз, заливая её, что вызвало её громкий, хриплый стон.

— Ох, милок, заливаешь меня, молодец какой ! — выкрикнула она, её лицо исказилось от кайфа, пока она продолжала двигаться.

Её оргазм был громким, её тело содрогнулось, придавливая его ещё сильнее, а резиновый член вдавился так, что он вскрикнул от боли. Она слезла с него, вытащила игрушку с влажным звуком и бросила её на тумбочку. Затем она раздвинула его худые ноги, её узловатые пальцы грубо ощупали его анус, ещё горячий и растянутый. Она плюнула туда, растирая слюну пальцем, и заметила небольшую дырочку, оставшуюся после игрушки, которая не сразу закрылась.

— Ну ты смотри, парень, какая дырочка осталась, — хрипло рассмеялась она, её голос был полон удовлетворения. — Тебе скоро понравится, мой сладкий, ты ещё просить будешь, вот увидишь. Завтра я тебя ещё шире раздолбаю!

Саша лежал, его худое тело дрожало, слёзы высыхали на щеках, а жжение в попе пульсировало с каждым ударом сердца. Она развязала шарф, хлопнув его по щеке своей тяжёлой ладонью.

— Умничка, — выдохнула она, её голос был полон удовлетворения. — Отымела я тебя, как надо. Завтра придёшь опять, мой хороший, а то я ещё не наигралась.

Её запах — резина, пот, табак, и теперь его собственная сперма — въелся в его кожу, и он знал, что вернётся, ненавидя себя за это.