Роман стоял перед дверью Марии Петровны, чувствуя, как сердце бьётся в груди — не от страха, как раньше, а от смеси уверенности и предвкушения. Уроки бабушки сделали его смелее, и теперь он хотел показать это ей. Он постучал — три твёрдых удара, и дверь открылась. Мария Петровна стояла в сером платье, обтягивающем её полные бёдра и мягкий живот. Её грудь, тяжёлая и уютная, колыхалась под тканью, каштановые волосы с седыми корнями были растрёпаны, а глаза — глубокие, с морщинками — блестели теплом и лёгким удивлением.

— Ромочка, — сказала она, её голос был низким, с учительской ноткой, от которой у него когда-то дрожали колени. Она отступила, впуская его. — Заходи. Думала, ты у Тони задержишься.

Он улыбнулся, закрывая дверь, и шагнул к ней. Его руки — уже не дрожащие, а твёрдые — легли ей на талию, и он наклонился, целуя её первым. Её губы — потрескавшиеся, но тёплые — дрогнули под его напором, и она выдохнула, прижимаясь к нему. Её запах — ваниль, травяной чай и что-то терпкое, женское — ударил ему в голову, и он сжал её сильнее, чувствуя её мягкие складки под пальцами.

— Ты сегодня другой, — шепнула она, отстраняясь, её глаза блестели любопытством и насмешкой. — Тоня хорошо тебя учит, да?

Он кивнул, щеки порозовели, но он не отвёл взгляд. — И вы тоже, Мария Петровна, — сказал он, голос ниже, чем раньше. — Я хочу вас.

Она засмеялась — тихо, тепло, и её грудь дрогнула под платьем. — Ну, раз так, — сказала она, беря его за руку, — пойдём. У меня для тебя кое-что новое.

Они дошли до дивана, и она остановилась, повернувшись к нему. Её пальцы — узловатые, с пигментными пятнами — задрожали, когда она стянула платье через голову. Ткань упала, обнажая её тело: грудь, мягкая и тяжёлая, с тёмными сосками, колыхалась; живот, полный, с глубокими складками, дрожал; бёдра, широкие и пышные, были покрыты бледной кожей с веснушками. Её вульва, с тёмными волосами и сединой, блестела, но она смутилась, прикрыв грудь руками.

— Ромочка, — начала она, голос дрогнул, — я... хочу попробовать кое-что. Никогда не делала, но знаю, что можно. Ты ведь у меня биологию учил, помнишь? — Она улыбнулась, щеки порозовели. — Там... сзади. Хочу удивить тебя. И сделать приятно.

Он замер, кровь прилила к лицу. — Мария Петровна, вы... серьёзно? — выдавил он, голос сорвался от удивления. Его тело отозвалось — джинсы натянулись, член напрягся, горячий и твёрдый, и он сглотнул, глядя на неё.

Она кивнула, глаза блестели смущением и решимостью. — Да, — шепнула она. — Я читала, знаю, что туда можно. Просто... хочу, чтобы тебе было хорошо. И мне попробовать. — Она помолчала, потом добавила: — Но нужен крем. Первый раз без этого нельзя, больно будет.

Она повернулась к столику у дивана, взяла белый тюбик крема для рук — старый, с потёртой этикеткой, пахнущий ромашкой. Её руки дрожали, когда она выдавила немного на пальцы, и она посмотрела на него, смущённо улыбнувшись. — Поможешь? — спросила она тихо.

Мария Петровна опустилась на колени на диван, приподняв попу — большую, мягкую, с бледной кожей и лёгкими складками. Она протянула ему крем, и он взял его, чувствуя, как ладони потеют. Её тело дрожало, когда она оперлась на подушку, и она оглянулась, её лицо — морщинистое, с приоткрытым ртом — было полно уязвимости. — Не бойся, Ромочка, — сказала она тихо. — Намажь там, и делай, как чувствуешь.

Он смотрел на неё, сердце колотилось от удивления и желания. Его учительница, знающая анатомию, предлагала это, и её забота о креме тронула его. Он выдавил крем на пальцы — прохладный, скользкий — и коснулся её, медленно размазывая между её ягодиц. Она вздрогнула, её грудь колыхнулась, соски тёрлись о простыню, и она выдохнула: — Холодно... но продолжай.

Он намазал её, чувствуя её тепло под пальцами, и она расслабилась, её бёдра чуть раздвинулись. Он разделся, стянув рубашку и джинсы, обнажая худощавое тело — грудь с лёгким пушком, живот, напряжённый от волнения. Его член вырвался наружу — твёрдый, пульсирующий, с гладкой головкой, блестящей от желания.

Его руки легли на её бёдра, сжимая её мягкую плоть, и он наклонился, целуя её спину — морщинистую, с пятнами. Она вздрогнула, её живот сжался, и она шепнула: — Давай, Ромочка... Он направил себя к ней, крем сделал всё скользким, и он вошёл — медленно, осторожно. Она напряглась, её тело сжалось, и она тихо вскрикнула, её лицо сморщилось от боли. — Подожди, — выдохнула она, голос дрожал, и он замер, боясь двигаться.

— Больно? — спросил он, голос хриплый от тревоги. Его руки гладили её бёдра, пытаясь успокоить.

— Немного, — призналась она, её дыхание было прерывистым. — Первый раз... но продолжай. Медленно. Она расслабилась, крем помогал, и боль ушла, сменившись странным теплом. Он двинулся снова, чувствуя её тесноту, её мягкость, и она застонала — тихо, неуверенно, но с нарастающим удовольствием.

Её эмоции смешались — смущение от нового, страх боли, радость от того, что она решилась. Она думала: "Я знаю тело, знаю нервы, но это... это другое. Для него." Её грудь подпрыгивала, соски тёрлись о ткань, живот дрожал, волосы падали на лицо, и она смахивала их дрожащей рукой, её морщины собрались у рта от напряжения и наслаждения.

Он чувствовал удивление, смущение, желание — его учительница открывала ему неизведанное, и он хотел сделать ей хорошо. Он двигался — робко, потом смелее, сжимая её бёдра, целуя её шею. Его тело — влажное от пота — дрожало, и он наклонился ближе, вдыхая её запах — ромашковый крем смешивался с её терпким теплом.

Она застонала громче: — Ромочка, да... — Боль ушла, оставив жжение и удовольствие, странное, но волнующее. Её попа дрожала, её грудь колыхалась быстрее, и она прижималась к нему, отдаваясь новому чувству.

Он кончил — с дрожью, с тихим стоном, и его сперма выплеснулась в неё, горячая и густая. Она вздрогнула, её тело напряглось, но оргазма не было — только глубокое удовлетворение. Он вышел из неё, его руки всё ещё сжимали её бёдра, и она легла на бок, её попа была влажной от крема и него, грудь дрожала, лицо порозовело.

— Ну как, Ромочка? — шепнула она, голос хриплый, но тёплый. — Удивил тебя?

Он лёг рядом, его худощавое тело прижалось к её мягкому. — Да, Мария Петровна, — сказал он тихо. — Я не знал, что так можно. Вам больно было?

Она улыбнулась, гладя его по спине. — Сначала да, — призналась она, пальцы дрожали. — Но крем помог. И потом... мне понравилось. Хотела тебя удивить. И себе попробовать. Я ведь знаю, что туда можно, но... никогда не думала, что решусь.

Он смотрел на неё — на её морщинистое лицо, седые корни, тело, открывшее ему новое, — и чувствовал нежность и восторг. — Вы удивительная, — шепнул он, целуя её в лоб.

Они лежали вместе, её грудь прижималась к его груди, кожа была влажной от пота. Её волосы ласкали его лицо, и она сказала: — Приходи ещё, Ромочка. У меня есть ещё идеи.

Он кивнул, чувствуя её тепло, и подумал, что она и бабушка сделали его мужчиной, каждая по-своему.

Роман шёл к Марии Петровне с лёгким трепетом в груди, но уже не от робости — уроки бабушки и её самой сделали его смелее, и теперь он жаждал её тепла, её голоса, её тела. Он постучал в дверь — уверенно, три твёрдых удара, и она открыла, стоя в сером халате, обтягивающем её полные бёдра и мягкий живот. Её грудь колыхалась под тканью, каштановые волосы с седыми корнями были растрёпаны, а глаза — глубокие, с морщинками — блестели любопытством и теплом.

— Ромочка, — сказала она, её голос был низким, с учительской ноткой, от которой его сердце всё ещё ёкало, но теперь иначе. Она отступила, впуская его. — Заходи. Сегодня я хочу тебя кое-чему научить.

Он вошёл, закрывая дверь, и шагнул к ней, чувствуя, как кровь приливает к телу. Его руки легли ей на талию, и он наклонился, целуя её — смело, но нежно. Её губы — потрескавшиеся, но тёплые — дрогнули, и она выдохнула, прижимаясь к нему. Её запах — ваниль, травяной чай и что-то терпкое, женское — окутал его, и он сжал её мягкие складки под пальцами.

— Ты стал смелее, — шепнула она, отстраняясь, её глаза блестели игривостью. — Но я хочу показать тебе, как слушать женщину... языком. И не только там, где ты думаешь.

Он замер, щёки порозовели, но любопытство пересилило смущение. — Мария Петровна, вы... что имеете в виду? — спросил он, голос дрогнул от удивления.

Она улыбнулась, её лицо — морщинистое, с лёгкими пятнами на скулах — осветилось смесью решимости и стеснения. — Я учительница биологии, Ромочка, — сказала она, её голос стал чуть строже, но мягче. — Знаю, как работает тело. И хочу, чтобы ты узнал, как сделать мне приятно... везде. Даже там, где никто не пробовал.

Она повела его к дивану, скинув халат. Её тело открылось ему: грудь, тяжёлая и мягкая, с тёмными сосками, колыхалась; живот, полный, с глубокими складками, дрожал; бёдра, широкие и пышные, манили. Её вульва, с тёмными волосами и сединой, блестела от возбуждения. Она легла на живот, приподняв попу — большую, мягкую, с бледной кожей и лёгкими складками, — и оглянулась, её глаза блестели смущением.

— Начни с языка, — шепнула она. — Я научу.

Роман смотрел на неё, сердце колотилось от смеси удивления и желания. Его учительница, знающая анатомию, предлагала ему это, и её смелость завораживала. Он опустился на колени позади неё, его руки — уже не дрожащие, но всё ещё нежные — легли на её бёдра, сжимая её мягкую плоть. Её кожа была тёплой, чуть влажной от пота, и он наклонился, чувствуя её запах — терпкий, женский, с ноткой ванили.

— Сначала здесь, — сказала она, её голос дрожал, и раздвинула бёдра шире, открывая ему свою вульву. Он коснулся её языком — робко, пробуя, и она выдохнула, её живот дрогнул. Её вкус — солоноватый, живой — ударил ему в голову, и он лизал её, чувствуя её влагу. — Да, Ромочка, глубже, — шептала она, её руки сжали простыню, узловатые пальцы побелели. Он следовал её голосу, его язык скользил по её губам, находя чувствительные места, и она застонала — низко, хрипло, её грудь тёрлась о ткань.

Её эмоции смешались — смущение от собственной смелости, радость от его стараний, любопытство к новому. Она думала: "Я учила его клеткам, а теперь учу этому... и мне нравится." Её тело дрожало, соски напряглись, волосы падали на лицо, и она смахивала их, её морщины собрались у рта от удовольствия.

— А теперь... там, — шепнула она, её голос сорвался, и она приподняла попу выше. — Попробуй, Ромочка. Я знаю, что можно.

Он замер, удивление накрыло его, но её доверие подтолкнуло. Он наклонился ниже, его губы коснулись её — сначала нерешительно, между её ягодиц, где кожа была мягкой и тёплой. Она вздрогнула, её дыхание сбилось, и он лизнул — медленно, чувствуя её напряжение. Её попа сжалась, потом расслабилась, и она выдохнула: — Да, вот так... Её голос дрожал, её смущение смешивалось с новым ощущением, и он продолжал, его язык скользил, пробуя её, пока она не застонала — тихо, но глубоко.

Его эмоции бурлили — смущение от первого раза, удивление от её смелости, желание угодить. Он чувствовал её вкус — другой, терпкий, и её дрожь под его руками. Его член напрягся, горячий и твёрдый, выпирая из джинсов, и он понял, что хочет её ещё больше.

— Теперь возьми меня, — шепнула она, её голос был хриплым, почти умоляющим. Она потянулась к столику, взяла тюбик крема для рук — ромашковый, потёртый — и выдавила его на пальцы. — Вот, намажь, — сказала она, протягивая ему. Он взял крем, нанёс его на неё, чувствуя, как её тело расслабляется под его пальцами, и разделся, обнажая худощавое тело — грудь с лёгким пушком, ноги, дрожащие от страсти.

Он вошёл в неё — медленно, крем сделал всё скользким, и она выдохнула, её тело сжалось от лёгкой боли. — Подожди, — прошептала она, лицо сморщилось, но она кивнула: — Продолжай. Он двинулся осторожно, чувствуя её тесноту, и боль ушла из её голоса, сменившись стонами. Её попа дрожала, грудь подпрыгивала, живот колыхался, и она шептала: — Да, Ромочка, так...

Ему нравилось — странно, ново, но возбуждающе. Он сжимал её бёдра, двигался смелее, и её стоны становились громче. Её волосы tickled простыню, её кожа блестела от пота, и она прижималась к нему, отдаваясь. Он кончил — с дрожью, сперма выплеснулась в неё, горячая и густая, и она вздрогнула, её тело напряглось от удовольствия, хоть оргазма не было.

Финал

Они легли рядом, её грудь прижималась к его груди, попа была влажной от крема и него. Она гладила его волосы, её лицо порозовело. — Нравится тебе так, Ромочка? — шепнула она.

— Да, Мария Петровна, — ответил он, целуя её в лоб. — И вам?

— Да, — призналась она, смущённо улыбнувшись. — Первый раз, но... хочу ещё. Приходи, научу дальше.

Он кивнул, чувствуя её тепло, и подумал, что её уроки открывают ему новый мир.

Роман сидел в комнате у бабушки, глядя в окно, когда услышал её шаги. После уроков Марии Петровны — её языка, её смелости, её тела — он чувствовал себя на краю нового мира, и каждый раз с ней открывал в себе что-то ещё. Но бабушка, Антонина Петровна, тоже была частью этого — её тепло, её уроки сделали его смелее. Дверь скрипнула, и она вошла, в домашнем платье цвета выцветшей розы, которое обтягивало её широкие бёдра и полный живот. Её седые волосы, выбившиеся из пучка, падали на шею, а грудь — мягкая, чуть обвисшая — колыхалась под тканью. Её лицо — морщинистое, с глубокими складками у рта — осветилось лёгкой насмешкой, но глаза блестели чем-то новым.

— Ромочка, — сказала она, садясь на стул напротив, её голос был тёплым, но с ноткой любопытства. — Я вчера с Машей говорила. Она... хвалилась, что учила тебя чему-то новому.

Он замер, кровь прилила к лицу. — Бабуль, ты о чём? — выдавил он, голос дрогнул, хотя он уже подозревал, что она знает больше, чем говорит.

Она прищурилась, её тонкие губы дрогнули в улыбке. — О том, как она тебя удивила, — сказала она, наклоняясь ближе. — Сказала, что дала тебе попробовать... сзади. И что тебе понравилось. Это правда, внучек?

Он покраснел до ушей, опустив взгляд. — Да, — пробормотал он, теребя край рубашки. — Она... она хотела меня удивить. И я... мне было хорошо.

Антонина Петровна засмеялась — низко, тепло, и её живот дрогнул под платьем. — Ну, раз Маша такая смелая, — сказала она, её голос стал ниже, — я тоже не отстану. Хочу попробовать сама. Если тебе нравится, почему бы и мне не узнать?

Он поднял глаза, не веря своим ушам. — Бабуль, ты... серьёзно? — спросил он, чувствуя, как сердце колотится от удивления и желания. Его тело отозвалось — джинсы натянулись, член напрягся, горячий и твёрдый, и он сглотнул, глядя на неё.

Она кивнула, её глаза блестели смесью смущения и решимости. — Серьёзно, Ромочка, — шепнула она. — Я старая, но не совсем ещё потеряла интерес. И если Маша говорит, что это приятно... давай попробуем. Только с кремом, как она, а то знаю, что без него не стоит.

Она встала, подошла к комоду и достала старый тюбик крема — жирного, с запахом трав, который она мазала на руки зимой. Её движения были медленными, но уверенными, и она повернулась к нему, её платье задралось, обнажая бёдра — полные, с мягкими складками, покрытые бледной кожей с тонкими венами.

Роман смотрел на неё, сердце билось в горле. Его бабушка, женщина, которая пекла ему пироги, теперь предлагала это, и её смелость — подстёгнутая подругой — завораживала. Он встал, шагнул к ней, и его руки легли ей на талию, сжимая её мягкую плоть через платье. Она улыбнулась, её морщинистое лицо порозовело, и она стянула платье через голову, обнажая себя: грудь, полная, с тёмными сморщенными сосками, колыхалась; живот, полный, с глубокими складками и лёгким пушком седых волос, дрожал; бёдра, широкие и пышные, манили. Её вульва, с редкими седыми волосами, блестела от её возбуждения, но она повернулась, опустилась на колени на диван и приподняла попу — большую, мягкую, с бледной кожей и тонкими венами.

— Дай мне крем, Ромочка, — шепнула она, её голос дрожал от смущения, но был тёплым. Он взял тюбик, выдавил крем на пальцы — густой, с травяным запахом — и коснулся её, медленно размазывая между её ягодиц. Она вздрогнула, её грудь тёрлась о простыню, и она выдохнула: — Холодно... но продолжай.

Он намазал её, чувствуя её тепло под пальцами, и она расслабилась, её бёдра чуть раздвинулись. Он сбросил рубашку и джинсы, обнажая худощавое тело — грудь с лёгким пушком, ноги, дрожащие от страсти. Его член вырвался наружу — твёрдый, пульсирующий, полный жизни, с гладкой головкой, блестящей от желания.

Её руки сжали подушку, она оглянулась, её седые волосы упали на плечо, и она шепнула: — Не бойся, внучек. Делай, как с Машей. Он наклонился, целуя её спину — морщинистую, с пятнами, — и направил себя к ней. Крем сделал всё скользким, и он вошёл — медленно, осторожно. Она напряглась, её тело сжалось, и она тихо вскрикнула, её лицо сморщилось от лёгкой боли. — Подожди, — выдохнула она, голос дрожал, и он замер, боясь ей навредить.

— Бабуль, больно? — спросил он, голос хриплый от тревоги. Его руки гладили её бёдра, пытаясь успокоить.

— Чуть-чуть, — призналась она, её дыхание было прерывистым. — Первый раз... но продолжай. Медленно. Она расслабилась, крем помогал, и боль ушла, сменившись теплом. Он двинулся снова, чувствуя её тесноту, её мягкость, и она застонала — тихо, неуверенно, но с нарастающим удовольствием.

Её эмоции смешались — смущение от нового, лёгкий страх, радость от того, что она решилась ради него и себя. Она думала: "Маша права, это странно, но... мне нравится. Для него." Её грудь подпрыгивала, соски тёрлись о ткань, живот колыхался, волосы — серебристые, тонкие — падали на лицо, и она смахивала их дрожащей рукой, её морщины собрались у рта от напряжения и наслаждения.

Ему тоже нравилось — удивление от её смелости, смущение от первого раза с ней так, желание сделать ей хорошо. Он сжал её бёдра сильнее, вдавливая пальцы в её кожу, и двигался — робко, потом смелее, чувствуя её тепло, её отклик. Его тело — влажное от пота — дрожало, и он наклонился, целуя её шею, вдыхая её запах — травяной крем и её терпкое тепло.

Она застонала громче, её голос дрогнул: — Ромочка, да... — Её попа дрожала, тело отозвалось — не так, как обычно, но ей было хорошо, и она прижималась к нему, отдаваясь. Он кончил — с дрожью, с тихим стоном, и его сперма выплеснулась в неё, горячая и густая. Она вздрогнула, её тело напряглось от удовольствия, хоть оргазма не было, и она легла на бок, её попа была влажной от крема и него.

— Ну как, внучек? — шепнула она, голос хриплый, но тёплый. — Понравилось мне так?

Он лёг рядом, его худощавое тело прижалось к её мягкому. — Да, бабуль, — сказал он тихо. — А тебе?

— Да, — призналась она, смущённо улыбнувшись. — Сначала боялась, но... хорошо. Маша молодец, что показала.

Роман стоял у порога бабушкиной квартиры, сердце колотилось от предвкушения. Завтра он уезжал в университет, и недели с Марией Петровной и Антониной Петровной перевернули его мир. Их уроки сделали его мужчиной, и он хотел завершить это ярко. Он постучал, дверь открылась, и Антонина Петровна встретила его в платье цвета выцветшей розы, её седые волосы падали на шею, грудь колыхалась.

— Ромочка, заходи, — сказала она, голос тёплый, с хрипотцой от предвкушения. — Маша здесь. Проведём тебя как следует.

Он вошёл, и его взгляд упал на Марию Петровну — она сидела за столом в сером платье, обтягивающем её полные бёдра и мягкий живот. Каштановые волосы с сединой блестели, глаза — глубокие, с морщинками — искрились. На столе стояла бутылка красного вина и три бокала, уже полные. Она подняла свой, улыбнувшись: — За нашего ученика, Ромочка. Чтоб не забыл нас.

Он взял бокал, они чокнулись, вино обожгло горло, тепло разлилось по телу, снимая последние барьеры. Антонина Петровна подлила ещё, её руки дрожали, и она шепнула: — Ну что, Маша, начнём веселье?

Мария Петровна засмеялась, её голос дрогнул: — Тоня, ты первая, а я добавлю. Ночь длинная.

Комната наполнилась их смехом, дыханием, запахом вина и желания. Роман сел на диван, чувствуя, как их тела прижимаются к нему. Антонина Петровна стянула платье, обнажая себя: грудь, полная, с тёмными сосками, колыхалась; живот, с складками и пушком седых волос, дрожал; бёдра, широкие, манили. Она придвинулась, шепнув: — Ромочка, поцелуй меня тут, — и направила его голову к своей груди.

Его губы коснулись её соска — тёплого, твёрдого, — и она застонала, её седые волосы упали ему на лицо. — Да, внучек, вот так, — выдохнула она, руки сжали его плечи. Мария Петровна сбросила платье, её тело открылось: грудь, тяжёлая, с тёмными ореолами, колыхалась; живот, полный, дрожал; попа, большая, звала. Она подползла, шепнув: — А теперь меня, Ромочка. Покажи языком.

Он повернулся, лизнул её сосок, и она выдохнула: — Тоня, он нас балует. Её рука потянула его вниз, к вульве — влажной, с тёмными волосами и сединой. Он лизал её, чувствуя её вкус — солоноватый, живой, — и она стонала, её грудь дрожала. Антонина Петровна придвинулась: — Мой черёд, внучек. Её вульва — с редкими седыми волосами — была перед ним, и он лизнул, её стоны смешались с подругиными.

Винное тепло кружило голову, и он двигался между ними, их тела дрожали под его языком. Мария Петровна шепнула: — Хочу дальше, Ромочка. Она взяла крем — ромашковый, скользкий — и намазала попу, легла на бок, приподняв её. Он разделся, худощавое тело напряглось, член — твёрдый, горячий — вырвался. Он вошёл в неё сзади, крем облегчил путь, и она застонала — сначала от боли, потом от удовольствия, её попа дрожала, грудь колыхалась.

Антонина Петровна ласкала его спину, шепча: — Молодец, внучек, ублажай её. Он двигался, её стоны наполняли комнату, и он кончил — с дрожью, сперма выплеснулась в неё, горячая и густая. Она задрожала, её тело напряглось, и они рухнули на диван, тяжело дыша.

Они лежали, потные, вино стояло рядом. Мария Петровна гладила его грудь, её голос был хриплым: — Хороший ученик, Ромочка. Отдохнём? Антонина Петровна подлила вина, её грудь колыхнулась: — Это только начало, внучек. Ночь наша.

Они пили, смеялись, вино лилось на их кожу — он слизывал его с её живота, с её сосков. Антонина Петровна шепнула: — Маша, он нас двоих хочет. Давай ещё? Мария Петровна кивнула, её глаза блестели: — Хочу на его лице, Тоня. А ты бери его.

Антонина Петровна встала, её тело — полное, с седыми волосами — дрожало от желания. Она оседлала его, её бёдра сжали его талию, и она опустилась, её вульва приняла его — тёплую, скользкую. — Давай, внучек, двигайся, — сказала она, её голос дрожал, грудь подпрыгивала, живот колыхался. Он сжал её бёдра, чувствуя её тепло, и двигался под ней, её стоны — низкие, хриплые — наполнили комнату.

Мария Петровна встала над ним, её попа — большая, мягкая — оказалась над его лицом. — Лижи меня, Ромочка, — шепнула она, её голос был учительским, но пьяным. Она опустилась, её вульва — влажная, с тёмными волосами — прижалась к его губам, и он лизал, чувствуя её вкус, её дрожь. Её грудь колыхалась, волосы падали на лицо, и она стонала: — Да, вот так, мой мальчик.

Они двигались вместе — бабушка сверху, её бёдра шлёпали о него, подруга на его лице, её влага текла ему в рот. Их стоны сливались, их тела сплелись — он чувствовал её тепло, её тесноту, её вкус. Антонина Петровна шепнула: — Маша, он наш! Мария Петровна засмеялась: — Тоня, делим его поровну!

Он кончил снова — в бабушку, сперма выплеснулась, и она задрожала, её грудь прижалась к нему. Мария Петровна напряглась, её вульва сжалась, и она кончила, её стоны были громкими, пьяными. Они упали рядом, их тела — влажные, горячие — дрожали, вино капало с их кожи.

Они лежали втроём, их дыхание смешалось, комната пахла вином, потом, ими. Мария Петровна гладила его волосы, шепнув: — Учись, Ромочка, но возвращайся. Антонина Петровна сжала его руку: — Мы тебя ждём, внучек.

Он кивнул, чувствуя их тепло, и заметил, как Мария Петровна посмотрела на Тоню — с улыбкой, намёком. — Тоня, мы и без него справимся, — сказала она тихо, её рука коснулась подруги. Антонина Петровна улыбнулась: — Справимся, Маша. Начнём практиковаться.

Он закрыл глаза, зная, что эта ночь — их дар — останется с ним, а они найдут друг друга.