Здесь я нарушу и вытру ноги о каноны повествования от первого лица. Можно хоть раз побезобразничать? Ну хоть немного? A little. Thenk you. Если кто-то задавался вопросом, а грешат ли священнослужители? Отвечаю. Ещё как. Наверное, многие сталкивались аварийными ситуациями из-за обычного человеческого фактора. Это и есть нарушение должностных инструкций и несоблюдение функциональных обязанностей. А несёт ли священнослужитель ответственность за нарушение своих должностных инструкций? Отвечаю. Не несёт от слова совсем. А есть ли у него таковые? Ну, наверное, это те десять заповедей, о которых знает и школьник. Одна моя приятельница однажды спросила, а почему нельзя пить за рулём? Глупый вопрос, однако. Но я ей ответила. Нельзя. Хотя бы потому, что это неудобно. Выйди из-за руля, накрой поляну, и пей, сколь душе угодно. Я не права? Потом можешь хоть на голову встать, хоть лечь на капот и задрать ноги перед первым встречным. Но на капоте, опять же, это делать неудобно. Однако за руль после ни-ни! Но я отвлеклась. Болтовня – просто мой бич.

Итак, где-то в средневековой Европе.

Худая лошадка с трудом тащила меня по пустынному тракту. Солнце клонилось к горизонту, слабый ветерок едва теребил края капюшона. Опустив голову, я покачивался в седле и лениво отмахивался от назойливых насекомых. Впереди послышался лай собак. Это была деревушка, о которой намедни вещал отец Кин, а за ней – цель моего пути, женский монастырь. Спешившись, я помочился в придорожную канаву. Бросив в рот последний сухарь из котомки, я запил его тёплой водой. Дальше я шёл пешком. Лошадь приободрилась и двинулась за мной налегке.

Сегодняшний день ознаменовался для меня путешествием. Вчера после обеденной трапезы я по обычаю подметал церковный двор, когда ко мне подбежал служка.

— Тебя призывает отец Кин, - сказал он.

— Зачем?

— Иди, и узнаешь.

Отец Кин восседал за дубовым столом в своём кабинете и сосредоточенно скрипел пером.

— Я прибыл, - сказал я, склонив голову.

Отец отложил папир и просверлил меня пронзительным взглядом.

— Мой выбор пал на тебя. Гордись. Ты отвезёшь свиток матушке Петре в девичий монастырь. Путь не близкий. Там тебе отведут келью и ты заночуешь, а наутро отправишься обратно. К вечеру принесёшь ответ.

— Слушаюсь, падре.

Наутро я выехал из монастыря, а к вечеру приближался к женской обители.

Начинало смеркаться. Приблизившись к витиеватой ограде, увитой плющом, я огляделся. Подле приоткрытых ворот на земле сидел страж и громко храпел. Ржавая алебарда лежала в траве. По бородатой роже ползали жирные мухи, подъедая крошки от пирога, который стражник, видимо, с полчаса назад жрал. Скривившись, я почему-то подумал, а неплохо бы запихать этих мух в его распахнутое хайло. А? Вот бы шороху было! Я прошествовал беспрепятственно, и у входа в парадное меня поджидала прехорошенькая послушница.

— Здравствуй, инок, и проходи в коридор, садись на скамью, я доложу матушке, о твоём скором прибытии.

Юная красавица премило улыбнулась и растворилась в глубине коридора.

За портьерами слышалось приглушённое девичье щебетание вперемешку с хихиканьем. Скамья подо мной предательски скрипела, я ёрзал и под невидимым наблюдением густо краснел.

— Боже, какой он молоденький, - доносились до меня отголоски послушниц.

— А как покраснел, истинно прелесть.

— О-о, я бы пощупала у него между ног.

— Я сама бы пощупала, хи-хи, а может, и губами попробовала.

— Т-ссс, тихо, матушка идёт.

В коридор вошла весьма миловидная женщина средних лет в монашеском одеянии и приветливо улыбнулась.

— Ты, видно устал с дороги?

Я смиренно склонил голову.

— Тебя ждёт трапеза, я распорядилась, затем ты примешь ванную и тебя отведут в келью. Отдохнувши, ты отправишься назад. Проводите гостя! – матушка Петра хлопнула в ладоши.

После трапезы и помывки я улёгся в келье на топчане и провалился в сон.

Меня разбудил странный шорох. Утро, не утро, как рано бы вроде. Иль поздно? Как будто бы в дверь кто-то шкребётся. Затем звук проворачивающегося замка. Я приподнялся.

Даже в темноте я заметил, как в келью вошли сразу четыре юных особы. Блин. На них ничего не было! Одна подскочила, зажав мне рот.

— Тихо, дружок, тихо. Не каждый день посещают нашу обитель такие как ты. Расслабься, и мы сделаем из тебя мужа. Тебе понравится, обещаю, захочешь ещё. Пусть это сделаем мы, чем какая-нибудь пьяная шлюха из грязной таверны. Тебе всё равно придётся сие испытать, рано, поздно, но ты пройдёшь через это.

Хорошенькое дело. Письмецо передал, называется.

Мягкая ладошка накрыла мне чресла, и гордость моя моментально сдулась. Разомлевши от поганой истомы, я приоткрыл рот. Девичьи губы впились в мои, а на мгновенно одеревеневший кол уже насаживалась чёртова девчонка. Будь я проклят, как стало мне распрекрасно. Я мычал и сопел, извергая из чуть ли не ставшего железным атрибута всё новые порции елея, нечто похожее делал падре своим кулаком недалече от исповедальни, а принцессы мои сменялись одна за ругой хороводом. Но если бы это! Не знаю, через какое время, сменив тактику, красавицы, прямо втроём и по очереди стали заглатывать моё достоинство с таким мягким проворством, что искры градом посыпались с глаз моих. Я охал и ахал, чуть не орал, но шаловливые ручки своевременно прикрывали мне рот.

— Балдей, балдей, и мы с тобой побалдеем.

— Да это великий грех!

— Грех себя сдерживать. Ева и Адам вкусили плод, вкусим и мы с тобой

— Да вы вкусываете, походу сие регулярно.

— Заткнись, и засохни, будешь рыпаться, свяжем, а я тебе лично в твой ротик кляп воткну. А в наказание писю лизать заставлю. И плётки получишь. Ты воин в поле один, помни об этом, дружок. Просто расслабься, мы сами всё сделаем.

Ай-яй-яй. Слова эти возмутили меня до глубины души, но я предпочёл не перечить.

Прелюбодейство тем временем медленно ползло сахарной патокой. Мёд вязкой массой облепил меня, казалось, на вечные веки. Девчата немыслимым образом мной завладели и выпускать из сетей, походу не собирались. Об меня тёрлись ритмично тела, ручки и ножки, умопомрачительные от самого совершенства, поцелуи вкупе с засосами не давали нормально вздохнуть. Но пусть проклянёт меня трижды папаша Кин, я пребывал на седьмом небе. Чёрт возьми, если ад настолько приятный, зачем же его ругают тогда? Девочки трудились в поте лица и хлеба насущного. Язык мой распух от укусов, а сиськи распухли тоже, примерно напоминая их спелые груди. Пчёлы трудились над трутнем, пресекая любые поползновения откосить. Такого в писании нет! Или так зашифровано, что ни единый теолог не расшифрует.

Всему приходит конец, и послушницы выдохлись. Тяжело воздыхая, они по очереди языками обслюнявили мне лицо, и выпорхнули из кельи. Последняя нахально напутствовала.

— Увидимся, обещаю. И обещаю тебе продолженье.

Наутро я стоял в покоях матушки Петры.

— Надеюсь, ты славно отдохнул?

— Угу, славно.

— В таком случае, отправляйся в обратную дорогу. Лошадь твоя досыта накормлена овсом, в своей котомке ты найдёшь пшеничный хлеб и вино, а это, - подмигнула мамаша Петра, вручая мне свиток, - отдашь отцу Кину.

Я поклонился.

— Благодарю, ваше поручение будет исполнено.

— Лёгкой дороги, - матушка Петра поцеловала меня в лоб.

Кое-как оседлав коня, я отправился в свою обитель. Так что же получается? Все каноны на свалку? Я поехал обратно в серьёзном раздумии.

Я постучал кольцом о железные ворота, и открыл мне служка.

— Ну как съездил? – спросил он с ухмылкой.

Я отвернулся и покраснел.

— А тебя, понимаешь, отец Кин дожидается. С докладом от матушки.

— А может, ты передашь?

Рот служки распластался до ушей.

— Нет, он требует только тебя, - ответил он и нарочито заботливо поправил на мне ряску, - мозоли-то не натёр?

Отец Кин восседал за столом и изучал писание. Заметив моё появление, он поднял голову и уставился на меня жёлчным взглядом.

Я поклонился и вручил ему свиток от матушки Петры. Папаша сорвал печати и бегло пробежал папирус глазами. Бросив письмо на стол, он молвил.

— Завтра отвезёшь ответное письмо.

— Падре, я тут подумал, а может это сделает другой послушник?

Отец Кин грузно поднялся, и поманил меня пальцем. Смахнув с моей головы капюшон, он поднёс к моему носу волосатый кулак.

— Ты думаешь, ты ещё думаешь? Запомни, смерд, думаю здесь я. Тебя что-то не устраивает? Или ты ненормальный? А может, из паствы тебя изгнать и предать анафеме?

— Простите отец, я неправ, больше такого не повторится.

— Иди выспись, а утром в дорогу. Моли господа, что пришёлся по нраву матушке Петре, и если я узнаю, что ты ей перечишь, прикажу всыпать тебе плетей.

Я опустил голову.

— Понял? - ласково спросил папаша Кин.

— Я понял, отец.

— Перед посвящением в сан ты должен пройти испытание, - смягчился падре, - иди.

Придётся ехать. А что, матушка Петра ещё ничего. Она намеренно показала мне ножки, когда нарочито уронила стило. На сей раз точно не в лоб поцелует. Ладно, папаша Кин, сделаю.

Куда позже я как-то узнал, что было в этих посланиях. А просто каракули для отвода глаз. Нынешние дескрипторы зря пытаются нечто в оных дешифровать. Смысловой нагрузки они не имеют.

Наверное, я утомила читателя. Буквально два слова ещё. Многие полагают, что нынешний мир имеет серьёзные отличия от средневековья. Ужасного. Тёмного. Бесчеловечного. Вообще-то не очень. Просто сейчас мы заключены в рамки закона. А в те времена законом для всех была церковь. А закон, как известно, что дышло. Как повернул, ну вы знаете,,,

Love is like a hearton

Fire andeverand ever

Iholydyouherein myarms