— Закончилась пленка, - крикнул я, вставая из-за камеры.

Я подошел, чтобы помочь ей подняться, и протянул ей руку, стараясь не смотреть в открытую, когда верх ее платья распахнулся. Она поймала меня с поличным, но лишь хитренько улыбнулась и снова застегнула пуговицу, а затем начала счищать травинки с передней части своего платья.

— Как ты думаешь, у тебя получились какие-нибудь хорошие кадры? – спросила Синт.

Я был так взволнован, не только из-за того, что она поймала меня за подглядыванием, но и из-за всех волнений последнего часа.

— Ты что, шутишь? - выпалил я. – Нужно просто подождать. Просто подожди, пока я проявлю пленку и сделаю несколько отпечатков. Там уже будет видно. Но последний кадр, как мне кажется, будет чем-то особенным.

Она сорвала травинку, прилипшую к изгибу ее левой груди. Эта дикая искорка в ее глазах даже и не думала угасать ни на йоту.

— Как ты думаешь, я смогу отправить это Питеру?

— Почему нет? - ответил я, особо не раздумывая.

— Это будет здорово!

— Я не знаю.

Она игриво толкнула меня в плечо.

— Я не могла видеть то, что ты видел в своем объективе, но, насколько я понимаю, Питеру может быть очень любопытно узнать, кто это сделал.

Я об этом аспекте как-то не подумал. Но прямо сейчас ничто не могло ослабить мой энтузиазм. Тем более, что и сама Синт казалась немного запыхавшейся.

— Ты сейчас весь какой-то взвинченный, Джимбо. Я не думаю, что когда-либо видел тебя таким. Ты был как... - она сделала паузу, подыскивая слово, - как.....как настоящий художник за этой своей камерой. Такой сильный. Так уверенно говорил: "Синт, подвинь голову" или "Убери руки назад".

Она даже понизила голос, чтобы он звучал как мой. Затем снова рассмеялась.

— Вот это было то, что я называю весельем!

— Это только, что пришло мне в голову – вот и все, - быстро ответил я. - Сначала я немного нервничал. Я имею в виду, ты такая красивая, и ты просто... Я не знаю, ты просто оживаешь, когда ты в кадре. Разве это звучит глупо?

Настала ее очередь удивить меня, слегка покраснев, и теперь именно она вдруг заинтересовалась кончиками пальцев на ногах. Последовало долгое молчание, а затем она тихо сказала:

— Жаль, что нам приходится останавливаться как раз тогда, когда у нас все шло так хорошо.

— Все, что у меня осталось, - это одна кассета черно-белой пленки.

Я порылся в своей сумке и подтвердил.

— Да, только одна кассета.

Я прочитал надпись на коробке.

— Это пленка с большей чувствительностью, чем та, что я сейчас использовал. Она лучше всего подходит для съемки в помещениях.

Этот шальной взгляд вернулся к ней, и вместе с ним на ее щеках и шее расцвел румянец. Она посмотрела мне в глаза и нерешительно сказала:

— Что, если мы сделаем снимки в будуаре?

У меня мгновенно пересохло во рту, и я точно знаю, что мое сердце пропустило два удара. Конечно, она заметила мой шок, потому что тут же добавила:

— Но это будет не ню.

Она переплетала пальцы, складывая их в кошачью колыбельку у себя на животе, скручивая руки и разводя локти в стороны.

— Я имею ввиду, что я могла бы надеть свою ночнушку.

Я стоял там как полный идиот с разинутым ртом и с замерзшим мозгом в душный июльский полдень. Она разжала руки, хлопнув ими по бокам бедер.

— О чем только я думаю? - сказала она самой себе извиняющимся тоном. - Я, должно быть, сошла с ума.

Синт прикрыла глаза рукой.

— Должно быть, это слишком жаркое солнце.

В моей голове сработал сигнал тревоги, и мой инстинкт самосохранения закричал:

— Сделай хоть что–нибудь, ты, большой болван! Ведь ты же не сумасшедший, чтобы пойти на такое!

Но другой мой внутренний голос, к счастью, взяло верх.

— Я действительно мог бы сделать какой-то волнующе приятный и красивый снимок. Черно-белое - это лаконичность в искусстве. Это было бы стильно.

На мгновение мне показалось, что она передумала. Потому что я никогда не видел Синт такой застенчивой. Но мне нужно было подкрепить каким-то движением свою идею, и, вытащив из кармана свой измеритель освещенности, я сделал полшага ближе к ней, держа прибор у ее лица.

— Какого цвета твоя ночнушка?

— Синяя, - сказала она. - Я подумал, что, может быть, я надену свою синюю ночнушк. У меня есть желтая, но она длиннее. Синее вроде как... - она опустила руки, указывая на подол на полпути к бедрам, -... коротышка.

— Синий цвет- это здорово!

Я с некоторым трудом сглотнул слюн, так как мое воображение забежало слишком далеко вперед.

— Синий будет просто великолепен.

— Но ты сказал, что пленка черно-белая? Разве цвет тут имеет значение?

Я кивнул, затем покачал головой.

— В какой-то степени имеет. Цвет задает тональность - вот что самое важное в художественной черно-белой фотографии. Но вопрос в том, где мы можем устроить такую деликатную фотосессию?

Все следы ее прежнего нежелания исчезли. Озорная улыбка вернулась в полную силу, и от заразительности ее возбуждения уже просто никуда не деться.

— Моя комната будет лучшей для этого. У меня есть окно в крыше, и оно выходит на запад. С послеполуденным солнцем я получаю много света. Мы могли бы даже использовать занавески, чтобы помочь с освещением. Как ты думаешь, это поможет?

Я снова сглотнул: от одной мысли о том, чтобы оказаться в спальне Синт с ней, одетой только в ночную рубашку, у меня похолодели ладони. Каким-то образом мне удалось улыбнуться и кивнуть ей.

— Давай попробуем.

Она схватила и потянула меня за запястье.

— Быстро собирай свои фотопринадлежности. Моей мамы не будет дома, по крайней мере, до шести часов, а мой папа никогда не возвращается с работы раньше семи. У нас есть всего пара часов на всю съемку.

Я с трудом помню, как застегивал сумку с фотоаппаратом и брал штатив. Ее последние слова "Пару часов" крутились и вертелись у меня в голове, как бешенные. Это было уже почти слишком для моего бедного мозга, чтобы спокойно справиться с этим. Я не только собирался подняться в собственную спальню Синтии Митчелл, но и она собиралась надеть свою коротенькую ночнушку, позволив мне ее сфотографировать в пикантной виде!

Следующее, что я осознал, - это то, что мы уже у нее дома. Как будто входя и выходя из транса, я мог видеть комнату, хотя даже не помню, как входил в дверь. Кожаное кресло ее отца было пустым и развернутым к телевизору, на полу была расстелена газета. Потом мы были на лестнице, и я наступил на эту слабо закрепленную доску и она скрипнула.

Синт оглянулась.

— Мой папа давным-давно должен исправить эту ступеньку.

И тут меня по-настоящему осенило. Из окон гостиной лилось тепло послеполуденного солнца. В этот момент мои мысли остановились, и прямо тогда и там я сделал в своем воображении вневременной снимок - постоянный образ, посеребренный моим мысленным взором. По крайней мере, до того дня, когда я уйду из жизни.

Когда мы поднялись в ее комнату, мои мысли были в полном беспорядке, почти в ступоре, но Синт, казалось, этого не заметила. Она направилась прямо к своему комоду и выудила что-то голубое из верхнего ящика. Я, конечно, стоял прямо там, где был. Она остановилась, держа скомканную ночную рубашку обеими руками.

— С тобой все в порядке? - спросила она и протянула руку, чтобы коснуться моей щеки. - Ты выглядишь так, как будто у тебя жар.

Я что-то пробормотал насчет того, что все в порядке. Она сочувственно похлопала меня по плечу и прошла мимо меня. Я помню, как снова почувствовал ее запах, хотя теперь она стала несколько более реальной, более горячей и земной, чем когда мы сидели на качелях вечность назад.

— Почему бы тебе не настроить свою камеру? – сказала она в ответ, на мгновение задержавшись в дверях. - Я собираюсь быстро принять холодный душ. Буду через секунду.

Она оставила меня одного. Я стоял там, прислушиваясь сквозь стены к звукам льющегося душа. Возвращаясь к жизни, мой задушенный разум начал понимать, где я нахожусь. Две стены были оклеены обоями с принтом с изображением синих птиц и малиновок. Остальные декорации были в основном пастельно-зеленого цвета. Удивительно, но ее мебель была антикварной, а не какой-нибудь поточной фабрики. У нее был комод из красного дерева с несколькими старыми письмами, прижатыми под стеклянной крышкой, туалетный столик и кровать размера "queen-size" со светло-зеленым покрывалом, аккуратно застеленным между подходящим изголовьем и изножьем.

Мало-помалу я обнаружил, что возвращаюсь к жизни. Я зашел в ее шкаф, закрыл дверку и сменил пленку в камере. Запах Синтии, казалось, ожил вокруг меня, когда я возился в темноте с пленкой. Я на ощупь дважды, затем трижды убедился, что все сделал правильно, прежде чем осмелился вылезти из шкафа. Синт была права: в ее комнате было хорошо освещено, окно в крыше добавляло дополнительную яркость там, где вспышка, вероятно, не понадобилась бы, если бы я действительно не уменьшил диафрагму. К тому же здесь не было жарко, как на улице. Окно было открыто, кружевные белые занавески то и дело колыхались под легким случайным ветерком. И у нее над головой был потолочный вентилятор. Медленное вращение лопастей создавало мягкую волну движущегося воздуха.

У меня было время немного осмотреться. Там были письма, я думаю, адресованные ей - она прижала их к стеклу на комоде. И было много фотографий - семейные фотографим, моментальные снимки, школьные фотографий Синтии всех возрастов. Что удивительно, на одном фото был и я: мы вместе играли с садовым шлангом на моем заднем дворе, может быть, в такой же летний день, как сегодня, но давным-давно. Мне было тогда не больше пяти или шести лет. На Синтии была только маленькая двоечка и, конечно же, эта ослепительная улыбка. Я положил фото обратно и подошел, чтобы взглянуть на противоположную стену. Она был сплошь увешан наградами, а в обрамлении ее нового диплома об окончании средней школы у нее были ленты с почетными грамотами и сертификаты за лучшее практически во всем, что только можно вообразить.

Я услышал, как остановилась вода в душе, сопровождаемая скрипом от поворота ручки крана, и вдруг понял, что на самом деле еще не начал толком готовиться. Уже первый выстрел, а что я, собственно говоря, собирался делать? Моя сумка все еще висела у меня на руке. Я положил ее на комод и приготовил камеру и штатив, раздвинув ножки и зафиксировав ручку. Вытащив из сумки свой экспонометр, начал ходить вокруг, измеряя освещенность со всех доступных ракурсов. Каким-то образом выполнение этих движений помогло мне успокоиться и вернуть меня к некоторому подобию нормальной жизни.

Затем дверь открылась, и все это исчезло. Невероятно! Там она стояла в дверном проеме, обернутая полотенцем вокруг головы. На мгновение она выглядела такой застенчивой, но потом улыбка вернулась на ее лицо. Я заметил ее глаза; они были темными, и впервые я мог быть уверен, что Синтия Митчелл нервничает.

— Я чувствую себя намного лучше, - сказала она, входя.

Наши взгляды на мгновение соприкоснулись, и тут же мы оба отвели глаза. Она подошла к туалетному столику, развернула полотенце и бросила его на кровать. Я завороженно наблюдал, как она взяла расческу, повернулась ко мне спиной, повернулась лицом к зеркалу и начала расчесывать волосы.

— Ну что? - спросила она. - Ты придумал какие-нибудь хорошие кадры?

— Э-э, да, - откашлялся я. - Я так думаю, что придумал.

С каждым движением кисти вперед подол маленькой голубой ночнушки приподнимался, обнажая ее ноги и кружевную пару трусиков. Ткань верха была прозрачной, но не полностью прозрачной. Более темный цвет ее трусиков был хорошо виден, но сзади не было никаких следов лифчика. Внезапно я забыл, зачем я вообще здесь. Она смотрела на меня через зеркало.

— Эй, привет, - крикнула она. - Ты в порядке?

— О, да, - протянул я фразу. – Сейчас просто оставайся в таком состоянии…