Роберт

Вы не слышали рева турбореактивных двигателей Боинга 737 со смотровой площадки аэропорта, но могли видеть дрожь большого самолета, когда у него включаются девять тонн тяги. Реактивный двигатель — изумительное творение. Он так же прекрасен, как любое произведение искусства, и обладает обманчивой простотой цветка, причем каждая тонкая часть сложно зависит от других. Я потратил большую часть своей жизни на поиски этих прекрасных и мощных творений. Они — первое из моих больших увлечений, второе — моя жена Карен. Две мои большие любви: моя жена и реактивные двигатели.

Возможно, при этом вам покажется странным, что я ненавижу самолеты и аэропорты. Отчасти это связано с тем, что худшие моменты моей жизни произошли в аэропортах. Впервые уезжая из дома, чтобы поступить на флот, я прощался с родителями в аэропорту. Я вернулся домой в тот же аэропорт четыре года спустя ни к кому. Мои родители оба умерли, пока я был на службе. Я — единственный ребенок в семье, и слово «одиночество» не описывает того, как я себя чувствовал, вернувшись домой. Но худшим временем было оставить свою жену и детей, улетая на войну и зная, что они останутся одни, без семьи, на которую можно положиться, а я буду на другом конце света, сражаясь с арабами. Это было более двадцати лет назад.

Сегодня, дождливым осенним утром я привез Карен в аэропорт в пять сорок пять утра. Расставание на две недели было депрессивным. Мы женаты уже двадцать шесть лет. Она уезжала в путешествие через всю страну в гости к нашим взрослым детям. Моя жена страдала исключительно тяжелым случаем синдрома пустого гнезда... или так мне казалось. Я спрятал свои чувства и отправил ее с улыбкой и мольбой вернуться домой «как можно скорее».

У нас есть два мальчика; младший покинул дом в восемнадцать лет, чтобы поступить в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, и с тех пор я видел его всего четыре раза. Дважды он приезжал домой, и дважды мы ездили в Калифорнию, но ни одно из четырех посещений не длилось более двух дней. Все четыре посещения были странно неудобными и неловкими. Старший мальчик был немного более домашним, сделав расставание исключительно трудным. Он поступил в университет на холме рядом с нашим в викторианском стиле домом из линейки подобных, и, за исключением своего первого семестра первого курса, жил на самом верхнем этаже нашего четырехэтажного дома. Не выходя из дома, он закончил аспирантуру, и всего шесть месяцев назад переехал от нас, чтобы устроиться на работу в Чикаго.

Не поймите меня неправильно, я люблю своих сыновей. Когда они были маленькими, я наслаждался их обществом и любил их больше, чем саму жизнь. Но сейчас любимые мной дети — это двое взрослых мужчин, с которыми у меня нет ничего общего. В обществе друг друга нам скучно, неловко, и, на мой взгляд, нам лучше лишь помнить друг о друге. С моей женой же все по-другому. У нее есть внутренняя потребность в большем, чем я могу ей дать. Мой старший сын переехал в Чикаго. Первые несколько месяцев после его переезда Карен выглядела хорошо, но после этого, однажды я пришел домой и как будто застал ее в трауре. Она горевала, и я мало что мог с этим поделать.

Проработав в Департаменте здравоохранения штата Нью-Йорк двадцать восемь лет, Карен имеет длинный отпуск, который зарабатывает каждый год и накапливает из года в год. Поскольку в этом году у нас отпуска не было, она запланировала навестить детей, как она говорила о двух моих высоких, хорошо сложенных сыновьях. У меня не было возможности взять свободные дни из-за моей нынешней исследовательской работы в университете. Мой нынешний государственный контракт отставал от графика, и моя работа послужила поводом к тому, что я не полетел через всю страну, чтобы увидеться с детьми, которые предпочли бы общаться со мной, ведя короткие разговоры по телефону.

Я буду скучать по Карен. Мы, как я уже сказал, вместе двадцать шесть лет — больше, если учесть наши ухаживания. Мы познакомились, когда я уволился из ВМФ после четырех лет активной службы. Я — инженер-механик по специальности «реактивные двигатели». Я служил во флоте на борту авианосца «Айк Эйзенхауэр», где заработал репутацию человека, который может исправить все. Думаю, это — талант, почти ощущение того, что не так с двигателем. Похоже, я обладаю сверхъестественной способностью замечать проблему еще до того, как она случится и уронит самолет. Четырех лет ремонта двигателей оказалось более чем достаточно. Работа на море была изнурительной. Авианосец может быть скороваркой для тех, кто на задании и, следовательно, несет ответственность. Каждый раз, когда взлетает самолет, вы произносите безмолвную молитву, чтобы он вернулся в целости и сохранности, и, более того, чтобы вы ничего не пропустили.

***

Я встретил Карен однажды на ярмарке здоровья на Эмпайр Стейт Плаза, которую местные жители называют Южным торговым центром, примерно через две недели после того, как вернулся из флота. Это — огромный комплекс. При взгляде снаружи, с улицы или, что еще лучше, через реку, это — впечатляющий комплекс монолитных построек. Самым примечательным является здание в форме летающей тарелки, придающее торговому центру футуристический вид. Блюдце именуется «Яйцо» и представляет собой театральный комплекс. Внутри комплекса находится большой торговый центр — длинные стерильные коридоры, идущие между Капитолием штата, Государственным музеем и административными зданиями штата. Пустоту нарушает коллекция современного искусства, выставленная в этом самом общественном месте. Существует защита от нападений, которым искусство подвергалось в прошлом со стороны психически больных.

После того как в поисках работы посетил Управление государственной службы, я бродил по Южному торговому центру, потому что у меня не было настоящего опыта работы, кроме как в военно-морском резерве. Я оставался в запасе в течение многих лет после службы. В коридоре торгового центра я прошел мимо нескольких столов, установленных для проверки состояния здоровья.

За столами работала Карен, проводя тестирование. Она — медсестра, но стала администратором здравоохранения в штате. В то время у ее работодателя был новый комиссар, и он был очень популярен. Соблазнительно улыбнувшись и моргнув золотисто-карими глазами, она уговорила меня провести проверку моего кровяного давления, которую я провалил. Я увидел на ее прекрасном овальном лице беспокойство, когда она откидывала назад свои длинные, до плеч волосы. Она — то, что называют клубничной блондинкой, — рыжая с этаким пламенем, которое иногда вырывается наружу. Однако ее цвет более золотистый и светлый, чем рыжий. Карие глаза и волосы были неожиданным сочетанием, но вместе они выглядели фантастически.

— Чем Вы зарабатываете себе на жизнь? — спросила она.

— Прямо сейчас ничем, только что уволился из ВМФ, — ответил я.

— Ой, а вам там давление проверяли? — спросила она.

— Да, и оно было слегка завышено, но не беспокойтесь. Просто у меня была тяжелая работа, — сказал я.

— И что вы делали?

Я объяснил, а затем она сказала мне, что мое давление — 170 на 120, и что это слишком много. Мне требовалось повторно пройти проверку у семейного врача. Одно повлекло за собой другое, поскольку у меня не было врача, то она, в конечном итоге, назначила повторную проверку на следующий день. Тогда у меня опять было высокое давление, и мы продолжали измерять его в течение недели, получая высокие, низкие и нормальные показатели. Она записала меня на прием в госпиталь при администрации ветеранов, где очень опытный врач объяснил, что мне необходимо контролировать давление и принять участие в программе расслабления или снижения стресса.

— Это не редкость — какое-то время ваше тело будет пытаться приспособиться к отсутствию невероятного стресса, которому вы подвергались ранее. Вы можете помочь ему в этом, научившись контролировать свой стресс, — сказал он.

Я последовал рекомендациям врача и вернулся к Карен, сказав ей, что она нужна мне, чтобы помочь контролировать свой стресс. Я уверен, что она не купилась на это, но, очевидно, хотела встречаться со мной так же сильно, как и я.

Наше первое свидание было в соседнем итальянском ресторане, который знала Карен. Это было отличное местечко с домашней едой под названием Ситонс, но, к сожалению, много лет назад оно исчезло. За ужином Карен показала свою жизнерадостную экстравертную личность и захотела узнать все обо мне и о том, каково это служить на флоте. Я, должно быть, говорил часами, что для меня редкость. Карен так влияет на людей, что хочется с ней говорить.

— Авианосец — это лучший тип кораблей. Это и впрямь — плавучий город. Пилоты — короли города, но управляют им главные старшины и горстка офицеров, — сказал я.

— Вы были одним из офицеров? — спросила она.

— Не совсем, я обеспечивал работоспособность самолетов. Как только узнают, что вы справитесь с работой, вам предоставят ее. Думаю, моя проблема заключалась в том, что я принял ее близко к сердцу. Слишком большая ответственность может быть тяжелой, — сказал я.

— Ваше кровяное давление определенно показывает это, — сказала она.

Я засмеялся, хотя это было не очень смешно.

— Люди не понимают, что мы теряем столько же членов экипажа, сколько и пилотов. Это очень опасная среда, полная огня, топлива и взрывчатых веществ. Происходят аварии, вы просто продолжаете молиться — лишь бы не в мою смену. Вы знаете, что слишком часто у вас бывает так, что нет иного выхода, кроме как подвергнуть кого-нибудь риску, — сказал я, и она, должно быть, заметила, что я становлюсь унылым.

— Что ж, посещение всех этих экзотических мест, должно быть, было забавным. У вас в каждом порту были девушки? — спросила она.

Теперь засмеялся я.

— Нет, боюсь, что мне не слишком везет, когда дело касается дам, — сказал я.

— Теперь вы меня разыгрываете, вы же такой красивый мужчина, и держу пари, вы неотразимы в своей форме, — сказала она.

— Но мне не везет. Когда мы как-то пришвартовались в Маниле, мое увольнение на берег было отменено, из-за модернизации F-14А, с установкой нового радара. Когда мы вновь вернулись в Таиланд, я был с красивой девушкой в баре, и на это место был совершен налет. Но хуже всего было с девушкой, с которой я встречался шесть месяцев в Сиднее. Я подумал, что у нас все стало очень серьезным, но однажды вечером мы были в клубе, и к ней подошел мужчина и крепко поцеловал ее. Затем он сказал мне, что я должен относиться к его даме правильно. Когда я спросил ее, кто это был, она сказала: «Это мой муж». — «Ты очень дружна со своим бывшим», — сказал я. — «Нет, он — мой нынешний муж. У нас есть понимание. Он не против моих свиданий», — сказала она. Так что, как я уже сказал, с женщинами мне не везет.

После этого Карен взяла меня за руку и посмотрела на меня своими глубокими карими глазами.

Через мгновение она сказала:

— Может быть, твоя удача, моряк изменится, но не сегодня. Я — двадцатичетырехлетняя девственница, и мне требуется узнать тебя получше, — сказала она.

— Это тоже хорошо, потому что и я все еще девственник, и в конце концов, думаю, мне повезло.

***

Три месяца спустя я работал в университете и женился на самой замечательной женщине в мире. Мы оба были девственниками, но исправили это еще до свадьбы. Думаю, мы оба хотели убедиться, что проблем не предвидится.

У нас не было большой свадьбы, потому что ни у кого из нас не было семьи. У каждого из нас было по несколько двоюродных братьев и сестер в отдаленных местах, но на свадьбе не было никого, кроме нескольких друзей. Карен заключила со мной сделку.

— Я не хочу большой свадьбы, но дом иметь было бы неплохо, — сказала она.

Мы ждали всего девять месяцев, прежде чем начали пытаться завести ребенка. Тем временем подыскивали дом.

Мы нашли идеальный для Карен дом в одном из старых промышленных городов на восточной стороне реки, огромный ветхий рядный дом. Он было вниз по склону от университета, где я работал и где однажды наш первенец пойдет в колледж. Район был далеко не идеальным — забытым ядром умирающего промышленного города. Его викторианские дома были разбиты на крошечные квартирки для студентов и пожилых людей, набережная реки похоронена за слоями мертвых фабрик.

Дом представлял собой четырехэтажное кирпичное здание с так называемым английским подвалом, наполовину над и наполовину под землей. На второй этаж входили по короткой лестнице, называемой сутулом — небольшим крыльцом, а под ступенями был отдельный парадный вход. Предположительно отсюда и произошло слово «сутулость», так как, чтобы войти в нижнюю дверь, приходилось наклоняться. Это был дом середины девятнадцатого века со всем очарованием викторианских имбирных пряников и со всеми вытекающими отсюда проблемами. К тому времени, когда мы переехали с Карен, она была беременна.

— Я — самая счастливая женщина в мире, — сказала она.

И я ей поверил.

***

Двадцать пять лет спустя, в среду утром я отвез Карен в аэропорт, не подозревая, что моя жизнь вот-вот изменится. Собственно, она изменилась уже давно и без моего ведома. Она позвонила в тот вечер и каждый день после этого. Суббота радовала отменной погодой. Я решил заняться работой во дворе и как раз входил в наш цокольный этаж, чтобы сменить легкие грабли на тяжелые железные, когда услышал звук дверного звонка.

Если бы я все еще был во дворе, то не услышал бы его. Если бы пошел дождь и я ушел бы смотреть новый фильм Бена Аффлека, то я бы не открыл. В пятницу шел дождь, из-за чего листья были слишком тяжелыми для легких граблей, но в субботу было солнечно и ясно. Таковы капризы погоды и жизненной удачи. Именно это сочетание развеяло миф о моем счастливом браке: в один день дождь, а в следующий — нет.

Я пересек наш небольшой вестибюль, открыл внешнюю дверь и увидел маленькую азиатскую женщину, стоящую снаружи. Она была даже меньше, чем показалось сначала. Ее миниатюрное тело опиралось на сексуальные черные кожаные сапоги на высоком каблуке. Темные тона остальная части ее одежды соответствовали обуви, от дорогого черного костюма до серой шелковой блузки, которая виднелась из-под него. Я подумал, что она была одета немного легкомысленно для своего возраста, который, как я предполагал, составлял мои пятьдесят два года, но все на ней сидело хорошо. Она была одной из тех женщин, которые и в преклонном возрасте сохраняли облик редкой красоты, и она знала это. Что-то в ней напомнило Карен. По внешнему виду они были очень разными, но что-то в том, как они держались и смотрели, было одинаковым.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил я.

— Уи, я ищу Карен, — сказала она, переставляя большой прямоугольный пакет, завернутый в коричневую бумагу. Она держала его правой рукой, так как он упирался в железные перила нашей лестницы.

— Мне очень жаль, но ее сейчас нет дома. Не могли бы вы зайти и оставить сообщение? — спросил я.

— О, мне жаль, я скучала по ней. Я — Аврил Дю Монт. Я просто заскочила по дороге в Нью-Йорк, чтобы передать ей картину, — сказала она, указав на пакет, который имел форму довольно большой работы изобразительного искусства.

— Вы, должно быть, ее муж, Роберт. Не могли бы вы мне помочь? Пока шла от машины к вашей входной двери, немного устала, — сказала она, переступая порог и пытаясь поднять картину.

Я взял у нее сверток и вошел за ней в дом. Она, казалось, знала план этажа, когда направилась прямо в большую гостиную. То, как она произнесла свое имя, как будто я должен был ее узнать, сбивало с толку, как и ее четкое знание меня и моего дома. Я никогда не встречал никого с фамилией Дю Монт и не слышал, чтобы эту фамилию кто-нибудь называл. Аврил говорила по-английски с легким, но отчетливым французским акцентом. Ее акцент соответствовал ее имени, и я переосмыслил свое первое впечатление о ее расе, она не была полностью восточной.

Я усадил Аврил в старомодное кресло, унаследованное нами от матери моей жены, и предложил выпить. Она попросила чаю.

— Формоза Бай Хао, если он у вас еще есть. Боюсь, что Карен вызвала у меня зависимость, — сказала она, назвав дорогой чай, который любила моя жена и держала под рукой для посетителей и в особые моменты.

— Нет проблем, — сказал я, теперь совершенно сбитый с толку тем, насколько хорошо эта женщина знает мою жену.

Подав чай своей гостье, я сел напротив нее в большое кожаное кресло с откидной спинкой с кофе — вкус чая Формоза меня никогда не привлекал.

— Извините, пожалуйста, за мой внешний вид, я работал во дворе, — сказал я.

— Не надо извиняться, вы такой же красивый, как описала Карен. Это я должна извиняться. Сегодня утром я позвонила ей, внезапно вспомнив, что мне требуется доставить ее портрет, но она не взяла трубку. Я еду в Нью-Йорк для обсуждения ретроспективной экспозиции Филиппа в Музее современного искусства. Я оставила ей голосовое сообщение, но возможно, она его не получила, — сказала она между глотками чая, как будто я должен знать, кто такой Филипп.

— Она не могла быть здесь ради вас. Думаю, сейчас, когда мы разговариваем, она — в Калифорнии... или только что прилетела, потому что здесь, у нас — ранний полдень, а там — еще утро. Она — в гостях у нашего сына Оскара, — сказал я.

— О, боже, мне следовало позвонить раньше. Мне так хотелось увидеть, как она ее повесит. Я думаю, что это — одна из лучших работ Филиппа. Безусловно, сделанная с любовью, хоть и немного непохожая на его обычный стиль, — сказала она.

Я собирался спросить ее, кто такой Филипп, да, собственно, и она сама, когда она опередила меня, открыв картину, поставив ее рядом с собой на диванчике. Коричневая обертака отпала с шорохом оберточной бумаги, что напоминало Рождество и дни рождения, которые мы праздновали в этой самой комнате. Но для меня это было словно громкий крик. Это отбросило меня назад на спинку кресла, как человека, который видит, как его жизнь уходит от него...

Женщина на картине была запечатлена в простом действии, когда она наклонилась вперед, чтобы взять свои трусики, сидя на расшитом сиденье маленького изящного стула. Одну сторону картины обрамлял намек на туалетный столик. Ее золотисто-рыжие волосы развевались вокруг нее, как будто в движении. Эти великолепные карие глаза с оттенком золота смотрели с картины. Она была истинной рыжей, о чем свидетельствовал треугольник пышных волос между ее ног. Ее идеальные груди свисали. Это были большие слезинки с чуть более глубоким розовым концом, чем у трусиков, которые она брала.

Женщина была обнажена, и свет исходил из расположенного слева окна, в задней части нашего дома, в спальне, которую мы делили последние двадцать пять лет. Мы купили дом на последние из моих сбережений от военно-морского флота и на ссуду от ее государственной пенсии. Это был ветхий дом в умирающем городском районе, который с тех пор пережил удивительное возрождение. Дом нашей мечты потребовал значительного ремонта. Одним из первых, что мы сделали, были обои в спальнях. Мы купили зеленую и золотую полосатую бумагу по тридцать центов за рулон в закрытом магазине, существовавшем в то время в старинном фабричном районе Кохуса. Мы отделали комнату моего будущего сына в стиле «Черепашек-ниндзя». Мы сами работали с моей женой на поздней стадии беременности.

Картина была написана позже, явно после рождения второго сына. У Карен все еще была небольшая складка внизу живота, которая была у нее в течение нескольких лет после рождения Оскара. В конце концов, она убрала ее с помощью йоги и бега, но я не заметил этого. Каким-то образом эта небольшая складка выявляла глубокое сексуальное влечение, которым обладала моя жена. Она усиливала ее очарование, хотя она бы никогда в это не поверила.

Художник не упустил ни этого, ни того ее легкого намека на улыбку. Улыбку, которая побуждает смотреть, в надежде понять, что это. Он был хорош, может быть, даже великолепен, я не знаю. Он изобразил мою жену ранним утром, когда солнце пробивалось через окно нашей спальни на фоне неубранной двуспальной кровати. Она наклонилась, чтобы взять свои розовые кружевные трусики с туалетного стула своей бабушки, действие, которое я видел тысячи раз в этой самой комнате.

Когда Аврил повернулась ко мне от картины, она улыбалась довольной и гордой улыбкой, которая быстро исчезла. Мое выражение лица должно было сказать все. Я не сомневался, что это был портрет моей жены, написанный около двадцати лет назад. Как и почему, я не мог сказать, но любое объяснение должно включать действия, наименьшими из которых не будет заниматься верная жена. Я не мог в это поверить.

— О, шери, я думала, ты знаешь — в конце концов, они жили вместе. Они были любовниками в течение многих лет. Боже мой, как ты мог не знать? — сказала она, и теперь на ее экзотическом лице появилась обеспокоенная хмурость.

— Тут должна быть какая-то ошибка, — сказал я, хватаясь за соломинку, — последние двадцать шесть лет моя жена постоянно жила со мной. Это — наша спальня, с обоями, которые мы клеили вместе. Это — наша кровать, на которой мы все еще спим. ВМЕСТЕ, — сказал я.

— Я должна идти, — сказала она, вставая.

— Нет! СЯДЬ, — сказал я, — нельзя бросить это в меня, а потом просто убежать. Кто ты, и откуда ты знаешь мою жену и меня, и КТО ТАКОЙ, РАДИ БОГА, ФИЛИПП?!

История выдавалась медленно и неохотно. Муж Аврил, Филипп Дю Монт, был художником и всемирно известным специалистом по реставрации. В 1989 году его наняли для реставрации шести картин, оскверненных в Южном торговом центре. Я вспомнил случай с человеком, который думал, что он — реинкарнация Микеланджело, и призван исправлять картины. После обширных исследований Государственное управление общих служб наняло для реставрации канадскую фирму. В то время были некоторые разногласия по поводу найма сотрудников из-за пределов штата, но эксперты были неумолимы. Они хотели только лучшего. Ничто меньшее не подойдет. Судя по всему, был выбран Филипп Дю Монт.

Вскоре после того как Филипп прибыл, чтобы приступить к работе, начался роман. Он встретил Карен в Южном торговом центре, когда работал в здании музея. Она работала в здании Башни. Образно говоря, они сидели друг над другом. У Филиппа с Аврил был открытый брак, по ее настоянию.

— Мы были молоды и не хотели ничего упускать, но были достаточно зрелы, чтобы понимать потребности друг друга, — сказала она.

Она была счастлива, что он нашел кого-то, будучи в отъезде. Он ездил туда и обратно в Монреаль, но большую часть своих дней и ночей в течение трех лет проводил в Олбани. Затем был период, который начался летом 1990 года, когда он переехал в мой дом и остался в нем. Аврил несколько раз навещала его. Она знала, что я — в отъезде и все еще женат на Карен, но причина так и не была объяснена. Она предположила, что я знаю об их отношениях и одобряю их.

— Я просто предположила. Она говорила о тебе с любовью и хвалила тебя как мужа и отца. Я поняла, что Филипп переехал сюда потому, что ты не мог быть с ней, а дети были такими маленькими. Два мальчика, которым требовалось мужское влияние, и одинокая женщина. У нас были две девочки подросткового возраста, которые учились в школе-интернате. Филипп проводил с нами каникулы. Карен провела Рождество 1990 года в нашем доме в Монреале. Мои дочери любили ее и мальчиков, как и я. Как ты мог не знать?!

Какие бы сомнения у меня еще ни оставались по поводу ее рассказа, они развеялись, поскольку 1990-й был... необычным годом. На землю богатого нефтью соседа вторглось чудовище и отправило мою страну и других на войну. Я по глупости оставался в военно-морском резерве, хотя и в неактивном. Я покинул флот в качестве старшего лейтенанта и был повышен в запасе до капитана второго ранга в результате работы, которую выполнял в запасе, а также по государственным контрактам. В августе мои навыки пользовались большим спросом. Я был удивлен, что прежде чем меня призвать, дождались, пока войска Саддама пересекут границу Кувейта. Телеграмма пришла шестого августа. Через два дня я ушел и девятого августа проснулся на борту «Айка». Следующие десять месяцев моей жизни были чем-то похожим на кошмар, разыгравшийся над Персидским заливом, Саудовской Аравией, Кувейтом и Ираком.

Единственное, что удерживало меня в здравом уме, — это вера в то, что дома ждали любящая жена и два невероятных мальчика. Все они были моими, и я стремился к ним домой. Когда во время полета на моем Груммане F-14 Томкэт загорелся двигатель, я знал, что выживу, потому что меня ждала Карен. Я летел с «Эйзенхауэра» в Саудовскую Аравию. Это было 16 января 1991 года, за день до того, как начались воздушные бои. Я не волновался. Мы с пилотом пробежались по процедурам перезапуска двигателя. Каждая попытка проваливалась, вплоть до последней, совсем уж отчаянной. Она не должна была сработать — в книге говорилось, что она не сработает, — но сработала.

Полдюжины раз я видел, как умирают мужчины, иногда настолько близко от меня, что меня забрызгивало их кровью. Отказ кабелей, крушение самолетов, и в моих обслуживающих бригадах пострадавших было больше, чем среди пилотов. Это — проза войны. Побочные жертвы всегда самые большие по количеству и наименее хорошо регистрируемые. Несчастные случаи происходят, когда мужчины под огромным стрессом пытаются сделать то, что сделать невозможно. Мы забрасывали в небо летательные аппараты тяжелее воздуха и благополучно принимали их обратно... большую часть времени.

Неважно, главное — дома, в безопасности меня ждали Карен и мальчики. Часть Рождества 1990 года они провели в Монреале. До сих пор я не знал почему. Я помню, как Кевин взволнованно рассказывал о своем пребывании в чужом городе и о двух девочках, сестрах Симоне и Сьюзан. Ни о ком другом не упоминалось, и еще почти шестилетнему ребенку не было до конца понятно, что у него плохая телефонная связь с другой стороны мира. При каждом удобном случае я говорил Карен, что люблю ее, но это выпадало нечасто и, по-видимому, было недостаточно, хотя к тому времени, когда я уехал, роман длился уже как год.

— Она любит тебя нежно и всем сердцем. Филипп был ее вторым мужчиной, ее миниатюрной страстью, ее старшим опытным любовником. У нее не было большого опыта. Как говорится, им нравилось быть влюбленными, — сказала она, глядя на меня, как будто это объяснение должно было что-то значить.

— Когда три месяца назад Филипп умер от инсульта, она пришла на его похороны. Я спросила ее о тебе, и она сказала, что с тобой все хорошо. Она сказала, что последний из мальчиков съехал, и вы с ней были по-прежнему счастливы и все еще любили друг друга. Я была рада за нее даже в моем горе. Я привезла картину, поскольку Филипп просил передать ее ей. Я должна была понять и подарить ее еще ей тогда. Она великолепна, не так ли? — спросила она, глядя на меня в поисках подтверждения.

Я встал и пошел вперед, глядя прямо на доказательства полного предательства моей жены.

— Она очень красивая. Он запечатлел ее лучше, чем любая фотография. Очень точно запечатлел ее. Красивая шлюха, — сказал я.

Аврил ахнула:

— Нет! Нет! Ты должен понять, что их любовь была прекрасной и невинной. Пожалуйста, пойми, — умоляла она.

Я мог только покачать головой.

Полчаса она пыталась меня в чем-то убедить, я даже не понял в чем. Она не решалась оставить картину, чтобы я не уничтожил ее.

— Она очень ценна. Пожалуйста, пообещай мне, что ты благополучно передашь его Карен, — сказала она.

— Почему бы и нет? Я не трону ее с того места, где она стоит. Теперь она для меня никто.

Аврил ушла, все еще объясняясь и тихо плача.

— Пожалуйста, поговори с Карен... не делай глупостей. Не позволяй этому сделать тебя несчастным... — говорила она, пока за ней не закрылась дверь. И за моей жизнью, какой я ее знал.

Карен

Мой ранний утренний рейс из Чикаго прибывал в аэропорт Лос-Анджелеса вовремя, чуть позже полудня. Лос-Анджелес — мой нелюбимый город. По крайней мере, в этом смысле я — типичная жительница Нью-Йорка, хотя родилась и выросла в Вест-Питтстоне, штат Пенсильвания. Мой муж, Роб, — настоящий житель Нью-Йорка. Бывший моряк, я думаю, он съежится и умрет в этой пустыне.

В аэропорту меня встречали мой сын Оскар и его «друг» Марк. Почему-то я не должна знать, что он — гей, и что они с Марком — пара. Двадцать два года назад я родила пухлого ангелочка весом в три и семь десятых килограмма. Теперь это — худой молодой человек ростом метр девяносто, который обнимает меня медвежьими объятиями. По непонятной мне причине он чуждается своего отца.

Роб любит своего сына, но между ними растет пропасть. Мужчины так часто остаются загадкой — и что делать женщине? Роб понятия не имеет, что его сын — гей. Мой Роб — это то, что другие мужчины называют собственно мужчиной. Он крупный, а не просто высокий, внушительного вида, что скрывает, насколько он чувствителен. Моего мужа обижает отчуждение сына. Он никогда не столкнется с правдой о его сексуальной ситуации.

Я убеждена, что не существует проблем с двигателем, которые Роб не мог бы определить за несколько мгновениях, но не существует проблем во взаимоотношениях, которые он мог бы увидеть без помощи специально обученной собаки-поводыря. С людьми он безнадежен — за исключением, как я узнала, мужчин, находящихся под стрессом. Тогда он — источник вдохновения, за которым они следуют, как овцы на бойню. Я не должна это знать, но знаю.

Вечером мы идем в обеденный и танцевальный клуб. У него мексиканский колорит, но его посетители — это смесь люде, в основном, из англичан и азиатов. Есть ряд явно однополых пар, как мужчин, так и женщин, но также есть и явно гетеросексуальные или, по крайней мере, бисексуальные. Я получаю много взглядов от мужчин и женщин. В мои пятьдесят они все еще есть. Мой сын и его друг думают, что я древняя, но я надела короткую юбку и блузку с глубоким вырезом и собираюсь танцевать и хорошо провести время. Я замужем, а не мертва. Приятно быть пятидесятилетней, когда к тебе клеятся молодые парни. Я — не шлюха. Я не изменяю. Я была ровно с двумя мужчинами в своей жизни, и очень любила их обоих.

Роберт Макдональд, мой Роб, был моей первой любовью и будет моей последней. Филипп Дю Монт был моим вторым, и его недавняя смерть сильно ударила по мне. Мы годами не были истинными любовниками, но у нас были глубокие отношения, основанные на любви, дружбе и глубокой благодарности с моей стороны. Филипп был рядом, когда был мне нужен, а мой муж — не был.

Меня пригласил потанцевать агрессивный мужчина, которому, как мне кажется, лет тридцать. Даже с моими низкими каблуками он ниже меня, но компенсирует это энергией. Он — первый из многих мужчин, с которыми я танцую. Я слежу за временем. Я хочу позвонить Робу. Я думаю, мой муж смотрит фильм АРГО с Беном Аффлеком в главной роли. Это, вероятно, приведет его домой после полуночи в его временном поясе.

В девять тридцать по тихоокеанскому времени я извиннилась перед своим нынешним партнером по танцам и нашла тихое место за дверью женской комнаты, чтобы позвонить. Мой мобильный телефон выключен, я выключила его, садясь в самолет сегодня утром. Я старею и все забываю, так как не включила его снова. У меня есть пропущенный звонок от Аврил Дю Монт, которая, вероятно, хотела мне напомнить, что ретроспектива Филиппа находится на стадии планирования, и что я согласилась помочь. Я позвонила Робу, но звонок перешел прямо на голосовую почту. Я предполагаю, что он все еще в кино или, как и я, забыл снова включить свой телефон. Я позвонила на домашний и сказала на автоответчик:

«Роб, я добралась благополучно, позвони мне, когда получишь это сообщение».

Два часа спустя я опять танцую и удивляюсь, почему не звонит мой муж. Мы направляемся в квартиру Оскара и Марка, где я проваливаюсь в сон из-за смены часовых поясов. Я проснулась слишком

рано и снова позвонила Робу. Все, что я получила, — это голосовую почту. Я позвонила на стационарный телефон.

«Роб, ты оставил свой мобильный телефон выключенным. Перезвони мне».

Сейчас восемь утра, когда на кухне ко мне подходит сонный Марк и предлагает приготовить завтрак.

Соглашаюсь, если он позволит мне помочь. Роб по-прежнему не звонит, и сейчас я уже волнуюсь по-настоящему и пытаюсь придумать, кому мне позвонить. Вспомнила звонок Аврил и по спине пробежали мурашки. Нет, все это было слишком давно.

***

Я встретилась с Филиппом Дю Монт в старом государственном кафетерии в Южном торговом центре. Поесть было негде, если нравится именно еда. У меня с собой был термос с хорошим темным чаем. Я не пью кофе. Мне нужно было прочесть дешевый роман, и было сорок пять минут перерыва на обед. Я могла бы почитать и за своим столом, но требовалось хоть ненадолго выйти из офиса. Я читала дрянной роман, в надежде вернуть себе сексуальное влечение. За четыре с половиной года моего брака я потеряла его. Когда я впервые вышла замуж за Роба, то не могла им насытиться. Но после рождения второго сына влечения не стало. Последний год я была мертва снизу по пояс.

Почему не говорят, что это может случиться? Я все еще сильно любила своего мужа. Он — тот мужчина, за которого мечтают выйти замуж, будучи маленькой девочкой. Он — мой очаровательный принц. У него угольно-черные волосы и голубые глаза. Мужчина, который мог бы прийти из сказки, но он очень застенчивый и тихий. У него надвигается кризис, но я знаю, что он глубоко переживает. Я смотрю, как он читает сказки нашим детям. Я вижу, как он наклоняется, чтобы нежно поцеловать их спящие головы. Он — человек действия и смелости с нежной душой. Он — тот мужчина, с которым я хочу быть рядом всю жизнь.

Я просто больше не желала его физически. Сначала я думала, что это вернется само собой. Но со временем все больше, а не меньше боялась секса с моим милым, любящим мужем. Я приходила в отчаяние. Я притворялась, когда моих извинений становилось слишком много. Я волновалась, что мой муж скоро выяснит правду. И что я за женщина, чтобы быть такой?

— Извините, пожалуйста, я терпеть не могу есть в одиночестве, а насколько я мог видеть в последние несколько дней, вы тоже были одни. И, уж конечно, эта ужасная книга не может представлять такого интереса, — сказал мне высокий элегантный мужчина с отчетливым французским акцентом в его идеальном английском.

Я узнала, что его зовут Филипп Дю Монт, он — художник по склонности и реставратор по профессии. Он был немного выше моего мужа и тоньше — что называется, долговязый. На голове у него была копна непослушных черных волос, испещренных сединой, как подобает мужчине сорока двух лет. Таким образом, он был старше меня более чем на двенадцать лет. Тем не менее, в его сияющих голубых глазах блестела юность и радость жизни. Его угловатое лицо было по-галльски красивым.

— Я бы не стала это есть, если вам не безразлична еда, — сказала я, когда он поставил свой стандартный поднос из кафетерия, на котором было немного курицы, политой соусом бешамель, с картофельным пюре.

— Всего за две короткие недели я понял, что еда — это потерянное искусство в вашем «цивилизованном мире», — сказал он, хорошо имитируя акцент северного Нью-Йорка, на который так сильно повлияла Западная Новая Англия.

— Вы слишком суровы. Здесь можно найти хорошую еду, нужно только знать, где искать, — сказала я.

— Может быть, вы станете моим проводником? Может, поужинаем вечером? — спросил он.

— Извините, ничего не поделаешь, я — замужем, — сказала я, сверкнув скромным обручальным и бриллиантовым венчальным кольцами, которые носила. — Но позвольте мне что-нибудь сделать с этим напитком, — сказала я, заменяя чай в пакетиках неизвестного состава из кафетерия заваренным мной из своего термоса.

— О, это хороший чай! И красивый на вид, и с богатым букетом. Но конечно же, вы сможете улучить один вечер от вашего мужа, чтобы накормить голодающего, — сказал он.

В итоге я согласилась. У меня было мало шансов устоять перед его обаянием и изысканностью. Было легко устроить якобы позднюю работу вечером. Мы поужинали, и к девяти я была дома и снова ожила. Я была горячей для секса. Первым бенефициаром оказался Роб в нашей постели той ночью, но мужчиной, с которым я была душой, оказался умопомрачительный французско-канадский художник. Филипп был уникальной личностью, которая меня сбивала с ног как разочарованную жену и мать.

Филиппу потребовалось всего три недели, чтобы уложить меня в свою постель, или, точнее, на диван в его мастерской в соседнем здании музея. Очень поздних вечеров у нас не было. Я подменялась на несколько часов на работе, и у нас было утро или день, как нам хотелось. Иногда я виделась с ним ранним вечером. Он был восприимчив к моей ситуации. У его жены Аврил был парень, которого он называл женихом или товарищем. Его звали Томасом. Филипп сказал, что Томас моложе, и поэтому компенсирует ее привязанность к детям в раннем возрасте. Когда я лежала в мастерской Филиппа, впервые свернувшись в его объятия, я не чувствовала вины. Я знала, что позже вина непременно придет, но в тот момент я была спокойна. Он понял мою сексуальную проблему, и казалось, почувствовал ее.

— Ты вернешь желание к своему мужу. Расслабься и наслаждайся сексом, трепетом от нового мужчины, но помни, что ты должна своему мужу первое же требование на твое сердце и право вернуть свое тело, когда оно будет готово, — сказал он.

Секс был довольно обычным, но он знал, как ласкать женщину, вызывать у нее желание и играть с ее разумом.

— В основном все происходит в голове. Разум вызывает возбуждение, но мы должны ему помогать, — сказал он.

Ни Роб, ни я не были очень опытными. Пробовали разные позы и практики, но нам не хватало техники. Филипп показал мне, как это сделать.

— Тебе нравится задний вход? — спросил он.

— Так себе, я думаю.

Он показал мне, как становиться, что перед был внизу, зад задирался высоко, покрутить задом и раздвинуть ноги.

— А теперь изогнись, вот так, и задействуй свои внутренние мышцы. Потяни меня, — сказал он.

Это был взрыв чувств. Мы вместе работали, чтобы достичь взаимного совокупления. В основном, он меня научил, тому, как принимать участие. Быть активной, и в то же время действовать в команде.

— Кто тебя научил всему этому? Аврил? — спросила я.

— Нет-нет, это я учил ее, так же как и тебя. Мое обучение организовала моя мать, — сказал он.

Он рассказал мне историю юного Филиппа и Колетт. Она была старше, ровесница и подруга его матери. По профессии она была компаньонкой, это слово он использовал для обозначения любовницы. Она переходила от мужчины к мужчине в качестве содержанки.

— Она не была проституткой, — сказал он, — просто — не той женщиной, что выходят замуж.

— Я и не называла ее так, — сказал я.

— Да, но ты так подумала — моя американская домохозяйка.

— Тебе нужно нас понять, — продолжил он. — Мои родители эмигрировали из Англии сразу после войны. Из Франции в Англию их заставили бежать немцы. До войны моя мать была видной коммунисткой. В Канаде им было легче, но никогда не было совсем легко. Папа был куратором музея и историком искусства. Он, конечно же, был художником-любителем. В Канаде моя мать была секретарем, а Колетт — ее подругой из Франции. Мама считает, что секс — это естественное явление, но к нему следует относиться серьезно. Колетт считалась моей учительницей. Она имела большой опыт для выполнения этой задачи. Раз в неделю в течение года я учился под ней, на ней или позади нее, в зависимости от курса, — со смехом закончил он.

— А теперь ты научишь меня? — спросила я

— Ну, конечно. Я в долгу перед Колетт, — сказал он, с еще одним смешком, который начинал мне так нравиться.

Моей самой большой проблемой стало желание и необходимость поделиться новоприобретенными навыками и знаниями с мужем. Но я не могла просто сесть перед Робом и сказать ему, послушай, дорогой, я встретила такого великого французского любовника, и он научил меня всему, что мы ранее делали неправильно, и еще многому тому, что нам надо делать.

Но знаете, я нашла выход.

— Что это? — спросил Роб, забираясь в кровать.

— Книга, — сказал я.

— Да, но название странное: «Радости секса». Ты хочешь мне что-то сказать?

— Ну, раз уж ты спросил... С тех пор как родился Оскар, я не была такой любовницей, какой должна быть, и чувствую, что здесь мне требуется проявить инициативу. Поэтому я думаю, что мы с тобой должны поднять ситуацию на ступеньку выше. Давай, попробуем вход сзади, — сказала я.

За один вечер и в выходные мы сделали все. Я научила своего мужа всему, чему меня научил Филипп. До того как мы закончили, было еще несколько книг. Я не думаю, что Роб читал их, а я в то время лишь бегло просматривала их. Но секс получился довольно горячим.

Филипп оказался прав. Я вернула свое желание к мужу, хотя бы потому, что я — человек, и наличие двух горячих парней одновременно сводило меня с ума от похоти. Однако все хорошее когда-нибудь заканчивается. У нас с Филиппом был хороший год того, что он называл товарищескими отношениями, но я чувствовала себя все более виноватой и боялась, что даже мой доверчивый муж рано или поздно поймает меня. Я была на грани разрыва с Филиппом. Мы говорили с ним об этом. Я думаю, он был обеспокоен тем, что слишком привязался ко мне. У нас были глубокие чувства друг к другу, но я не собиралась бросать Роба, а он не мог бросить Аврил. Казалось, что нам пора расходиться.