Икенти дернул Асенат утром пройти мимо ворот дома родителей Рунихера. Девушка не хотела признаваться даже самой себе, что выбрала этот путь, надеясь и одновременно опасаясь посмотреть на рабыню, купленную ее жениху. И демон-охранитель запретного «вознаградил» Асенат сполна — она увидела высокую нубийку, в ранний час метущую во дворе. Рабыня была совершенно обнажена, не считая узкого кожаного пояса на бедрах, ее темная кожа казалась матовой, а острые по форме небольшие груди колебались в такт движениям руки с метлой. Рассмотреть ее лицо, не подходя ближе и не обнаружив себя, Асенат не могла, поэтому девушка зашагала дальше, в сторону храма, на очередной урок.

В этот раз, Асенат оказалась не первой из утренних учениц. Жрец встретил ее в домике у стены храма, сидя на скамейке с поникшим мужским корнем. Судя по довольному виду девушки, которую Асенат встретила на пути в домик, она числилась в примерных ученицах.

— Приступай. Посмотрим, чему ты научилась, — сказал жрец, приглашающим жестом чуть шире разведя ноги. Асенат опустилась на колени между ними и приступила. Но пробудить мужской стержень к жизни не получалось. То ли потому, что Асенат плохо старалась, то ли потому, что отвлекалась на мысли о том, что этот же стержень перед этим побывал во рту другой ученицы, и у той все получилось. У самой Асенат от этой мысли получаться начинало хуже, что не замедлило сказаться на ходе урока. Жрец снова схватил ее за волосы, принимаясь насаживать глубже на свой корень. От испуга и боли в раздраженном горле Асенат разом позабыла все полученные на прошлом уроке советы — вместо того, чтобы расслабить горло, вырывалась и пыталась перехватить руку жреца своей.

— Бестолочь! Быстро открыла рот.

Девушка уже знала — чем больше будет сопротивляться, тем дольше и глубже жрец ее накажет. Поэтому открыла рот, взяв в него головку и одновременно, по наитию, обхватив ствол рукой, задвигала ей. Жрецу понравилось — во всяком случае он не стал ругать ее за хитрость, а вместо этого продолжил урок, велев выпустить изо рта головку и взять в него мешочки. Оба мешочка одновременно, ожидаемо, у Асенат не поместились, и посетовав в очередной раз, какая она бестолочь, жрец позволил ей заняться ими поочередно. Стержень его к этому времени все-таки начал увеличиваться в размерах.

Занятие казалось Асенат бесконечным. Колени затекли, а камушек под одним из них делал урок почти пыткой. Она старалась изо всех сил, мечтая о том, чтобы встать и отдышаться. Язык и губы онемели, а горло периодически сдавливало болью. Жрец не забыл о самом слабом месте в ее умениях и периодически, стараясь застать девушку врасплох, хватал за шею или волосы, проталкивая свой стержень в горло и удерживая в таком положении.

Мужской корень во рту внезапно дернулся, тут же пальцы жреца вцепились в затылок, и Асенат почувствовала, как в горло брызнула горячая струя.

Семя попало ей в верхнее горло, да так неудачно, что Асенат, вырываясь, расчихалась, прочищая саднящую носоглотку. Капли полетели во все стороны, и отдышавшись, девушка с ужасом увидела, что заляпано даже ожерелье на груди жреца.

— Убирайся, — полным ярости голосом сказал жрец.

Асенат торопливо двинулась к выходу.

— Сначала убери все, что напачкала! — остановил ее разъяренный крик. — Неуклюжее отродье Сета!

Но стыд и гнев заставили Асенат выбежать прочь из домика, а затем прочь из храма, так и не убрав за собой.

Девушка бежала, на бегу стирая с лица капли семени, слюней и слез. Что она наделала? Ведь завтра новое занятие. Жрец ее убьет. Задушит своим стержнем, просунув глубоко в горло, и будет смотреть с мстительным удовлетворением, как она умирает, задыхаясь. Или откажется с ней заниматься и ославит на весь город бестолочью и неумехой. О браке с Рунихера придется забыть...

— Эй, куда это ты так несешься? — спросил бородатый, худой нубиец, на которого расстроенная девушка натолкнулась, торопливо пробираясь в рыночной сутолоке.

Асенат шарахнулась в сторону и молча зашагала дальше. Добравшись до дома, она умылась, также молча ушла к себе в комнату и там улеглась на постель. Бабушка заглянула было и велела:

— Вставай, помоги мне с циновками.

Но когда Асенат не двинулась, против обыкновения не схватила тростниковую палку, которой регулярно охаживала внучку за строптивость и лень. Вместо этого бабушка ушла во двор плести циновки с помощью старой рабыни, а Асенат осталась лежать, бездумно следя за букашкой, ползущей вдоль пробивавшегося в щелку луча Ра. Кажется, она успела задремать от усталости и избытка чувств и встряхнулась, лишь услышав бабушкины причитания со двора. Пора идти помогать, иначе точно спине не избежать встречи с тростниковой палкой. Но тут Асенат разобрала, что вместо привычных проклятий со двора доносится:

— О милосердная Исида! Бесценно благословение твое!

В своих речах бабушка часто поминала Сета и его отродий, а вот упоминание Исиды и ее благословения было крайне редким. Как и неподдельная радость в голосе и звуки, похожие на всхлипы, раздавшиеся следом. Девушка вскочила с постели.

Во дворе бабушка, причитая, обнимала какого-то мужчину.

— Твой отец вернулся, — сообщил дед, пожевав губы пустыми челюстями. — Я говорил, что он успеет.

Асенат вспыхнула от неожиданности, изумления, облегчения, злости... Целая буря чувств взметнулась внутри.

Бабушка, наконец, отпустила своего сына, позволив выпрямиться худому, бородатому, сильно загорелому мужчине, тому самому, которого на рынке Асенат приняла за нубийца.

Он посмотрел на Асенат, но девушка всем своим видом постаралась показать, что бросаться к нему на шею не собирается.

— Пойди сюда, Рет, — позвал дедушка, и тот, повернувшись, подошел. Старший мужчина дома потянул младшего на циновку, усесться рядом с собой, а потом ладонью провел по лицу и плечу сына.

— Сколько вас вернулось?

— Один.

— Боги были милостивы к тебе.

— Я просила Исиду о твоем возвращении день и ночь, — вклинилась в разговор бабушка.

На весь оставшийся день она намертво вцепилась в своего сына, повсюду следуя за ним по пятам и непрерывно рассказывая. О том, как крокодилы сожрали мать и брата Асенат, о том, какие похороны и гробницы и где им устроили, о том, сколько это стоило. О дедушкиной глазной болезни, о том, что бесстыжий начальник верфи прогнал его, хотя дедушка еще мог работать, о том, сколько раз она ходила ругаться и жаловаться главному корабелу. О продаже дедушкиного раба, о тете Банафрит, ее муже и их детях... Асенат уже казалось, бабушка никогда не замолчит. А отец слушал (или делал вид, что слушает) и продолжал заниматься своими делами: совершил омовение, переоделся, вместо странного чужеземного рванья надев оставленные в доме много разливов Нила назад передник и схенти, поел. Он не сбрил бороду, и теперь, в традиционном египетском одеянии с этой бородой выглядел странно. Растрепанная, не заплетенная в косички, к тому же росшая на лице, а не подвязанная к подбородку веревками, борода выглядела дико, как у аморейских пастухов. Часть волос в ней была седая.

Старая рабыня и бабушка хлопотали вокруг вернувшегося, принося то воду, то одежду, то еду. Бабушка, наконец, перешла к рассказу о выборе жениха для Асенат, о готовящейся церемонии заключения брачного договора, об обучении Асенат в храме и необходимых жертвоприношениях.

Приученная почитать и не перебивать старших Асенат молчала, но все больше закипала внутри себя. Злилась на бабушку за ее назойливость и говорливость. Злилась на дедушку, за то, что не пытался бабушку одернуть и остановить. На этого странного человека, который не помнил Асенат и в упор не видел (она его, впрочем, тоже), и который, несмотря на худобу, вел себя спокойно и равнодушно, будто нажравшийся до отвала подручный Сета — гиппопотам. А еще Асенат злилась на саму себя за то, что ее все это злит.

На закате, видимо, прослышав о возвращении родственника, явился дядя Кахотеб, первым делом поинтересовавшийся, в каком состоянии корабль и какие товары тот привез.

— Я приплыл с финикийцами.

— С финикийцами?! — в дядином голосе слышалось глубокое разочарование. — То есть ни товаров, ни корабля? — И, потрясенно покачав головой, Кахотеб пустился причитать о финикийцах, сбивающих цены на всех рынках, и о настигших торговлю дурных временах.

— Ты проверяла торговые записи, Ати?

Вопрос застал врасплох не только дядю. Какая она ему Ати? Она уже давно не малявка, бегающая голышом, и вообще... Разумеется, Асенат умела пользоваться всеми шестьюдесятью четырьмя частями уаджета (Уаджет — глаз бога Гора с его помощью в математике египтяне обозначали дроби. По одной из версий мифа, Сет разрезал глаз Гора на 64 части. Рисунок зрачка означал дробь 1/4, брови — 1/8 и т. д.) и еще при жизни матери начала изучать искусство бога Тота и богини Сешат (искусство письма и счета).

— Это мамино наследство. Тебя не касается.

Сердце стучало в ушах, но Асенат с вызовом встретила устремленный на нее взгляд. Он к ней даже не подошел, ничего не сказал. Все, что ему интересно после стольких разливов Нила, которых он не видел — доходы от торговли зерном.

— Ты как с отцом разговариваешь?! Мало я тебя тростником охаживала! — Асенат почувствовала, что удар пришелся на руку и бок, следующий — на спину. Девушка могла бы увернуться, не будь для нее сейчас сражение взглядов важнее бабушкиной ругани. Уши и щеки стали нестерпимо горячими, как и места ударов, куда с болью возвращалась чувствительность. Темные, по обычаю подведенные краской для защиты от злых духов пустыни, глаза отца казались Асенат абсолютно черными, она никак не могла прочесть по ним ничего, но упорно отказывалась отвести взгляд.

— Непочтительность и строптивость! Она опозорит семью в доме мужа, — поддержка бабушке пришла с неожиданной стороны — от дяди Кахотеба. — И все ведь не на пустом месте. Сначала она не слушала дядю. Но кто такой дядя, чтобы его слушать? Потом бабушка с дедушкой позволили неразумной девчонке самой выбирать мужа. Ты ведь уже слышал, Рет, кого она выбрала?

Асенат поняла, куда опять клонит дядя и почему он поддержал бабушку. Раздраженно фыркнув, девушка развернулась, чтобы быстрым шагом выйти под все еще жалящие лучи Ра во двор, а оттуда таким же быстрым шагом пойти на рынок.

— Твой отец вернулся, — Рунихера то ли спрашивал подтверждения рыночных сплетен, то ли сообщал новость невесте.

Асенат кивнула. Вернулся без товаров и богатства, зато с финикийцами и этой странной бородой. Кем он себя воображает, не сбривая ее? Уж не фараоном ли?

— Он может не одобрить наш брак? — ответила девушка жениху вопросом на вопрос.

От неожиданности Рунихера на какое-то время замолк, задумавшись.

— А что, он сказал, что не хочет нашего брака? — наконец отмер Руни.

— Дядя Кахотеб уже взялся лить ему отраву в уши.

— А ты что? Что сказала в ответ?

Асенат вдруг осознала, каким глупым было ее поведение сегодня. Вместо того, чтобы расположить отца к жениху, своей дерзостью она настраивала его против. Побежала искать поддержки у Руни, вместо того чтобы остаться и отстаивать свой выбор. Стоит ее семье отказаться от брачного соглашения, родители Рунихера найдут другую...

— Я... я поговорю с ним вечером.

— Поговори во время занятий. И перед этим постарайся, чтобы он был доволен, — посоветовал Руни.

Совет был правильный... до тошноты. Как ей сделать, чтобы он был доволен, если Асенат толком так и не научилась ублажать мужчин? Что ответить, если он спросит, чему она обучалась в храме и каковы ее успехи? Ноги не хотели нести девушку обратно в дом.

Бабушка все еще сердилась.

— Я сходила в храм отнести дары и предупредить, что ты не будешь больше заниматься со жрецом. Иди к отцу и прояви почтение, — ее сердитый голос встретил Асенат на пороге.

Проявить почтение. Постараться, чтобы он был доволен. Как же хотелось обратного — но она даже не осмеливалась подумать, чего именно, опасаясь, что тогда не удержится.

Асенат успела подзабыть, что комната, которую она привыкла считать своей после смерти матери, на самом деле принадлежит ее родителям. Но сейчас присутствие в этой комнате отца напомнило. Девушка отодвинула занавеску, закрывающую проход, и вошла, но так и осталась стоять у входа, чуть сдвинувшись, чтобы прижаться спиной к стене в поисках опоры.

Взгляды вновь скрестились в слабом свете масляного светильника. Духота заставляла кровь приливать к щекам, но Асенат вскинула голову и завела руки за спину, выпрямившись, чуть отодвигаясь от стены. Знала, что надо покориться, а заставить себя не могла.

— Так ты проверяла торговые записи, Ати?

Она наперед знала и то, что разговор начнется с этой точки. Проявить почтение — вот что от нее требуется.

— Проверяла. — Почтение отдавало слишком едкой горечью на языке, чтобы удержаться и не добавить: — Меня зовут Асенат.

— И что ты думаешь?

«О чем?» — на мгновение растерялась Асенат, но потом сообразила, что ее спрашивают о дядиных записях.

— Он прячет часть дохода. Чтобы отдавать меньше мне. И хочет на мне жениться, чтобы не отдавать вообще ничего.

Асенат высказала это в лицо отцу с удовольствием. bеstwеаpоn.ru Во-первых, показывая, что она не малышка и не ничего не понимающая дурочка, а во-вторых, очерняя дядю так же, как он (Асенат была в этом уверена) очернял ее и Рунихера перед отцом раньше, когда она ушла на рынок. Особая приятность заключалась в том, что Асенат достигала этих целей, всего лишь говоря правду.

— И как ты думаешь поступить?

— Бабушка не хотела идти к судье, боялась, что тогда дядя перестанет выплачивать и это. Я собираюсь после заключения брачного контракта требовать правосудия.

Отец кивнул, одобряя. «Очень нужно мне его одобрение» — одернула себя Асенат, почувствовав волну глупого довольства внутри. Он не собирается ее защищать, просто спрашивает, как она будет защищаться сама.

— Ты выбрала себе жениха. Он тебе нравится?

— Да, — твердо ответила Асенат.

— Чем?

— Рунихера красивый. Другие девушки мне завидуют, — сказала Асенат, радуясь тому, что разговор сам устремился в нужное русло. Но тут же увидела в лице отца что-то смешливое и снисходительное, заставившее девушку добавить: — Он хороший. И умный. Понимает меня во всем.

С «во всем» она переборщила, но взять свои слова обратно уже не могла. Поэтому добавила другое:

— Его семья зажиточна и уважаема, с ними считаются на рынке, в суде.

— Ты уже бывала в их торговом доме?

— Да, много раз.

Асенат пустилась рассказывать, где на рынке находится торговый дом родителей Рунихера, что она уже успела там изучить, и как его мать похвалила Асенат за умение считать и договариваться с покупателями. Девушка остановилась, внезапно осознав, что расхаживает по комнате и машет руками, изображая беседу в торговом доме. Она выдохнула и взглянула на отца, стараясь не показать своего смущения. Он смотрел на нее странно. Сощурив глаза, как на маленькую, и будто ему смешно, и в то же время будто одобрял...

Асенат разозлилась. На него и на себя. В первую очередь на себя за то, что забылась.

— Ты не будешь против заключения моего брака с Руни? — вернулась она к главному.

— Нет. Раз он красивый, и другие девушки завидуют, — с непроницаемо серьезным лицом ответил отец, но Асенат все равно почуяла в этих словах подвох и насмешку. — И раз уж ты его выбрала. Но сначала я бы все-таки хотел побеседовать с этим Рунихера.

По обычаю беседовать, в первую очередь, следовало родителям с родителями, но если он так хочет, и если это поможет Асенат скорее заключить брачный договор...

— Я передам, чтобы он пришел, — ответила девушка, проявляя все почтение, как какое была способна.

Наступившее молчание было тягостным для Асенат. Она замерла, размышляя о том, как бы теперь уйти, соблюдая достигнутый уровень почтительности. Комната эта больше ей не принадлежала, а поскольку других комнат, где можно было поспать, за исключением клетушки рабыни во дворе, в доме не имелось — бабушка с дедушкой спали в общей комнате, то вариант был всего один: циновка на крыше. «Он и сам мог бы на крыше поспать», — непочтительно пронеслось в голове, и Асенат заторопилась.

— Ну я пойду...

— Бабушка сказала, ты занималась со жрецом.

Уже повернувшаяся было к выходу Асенат вздохнула. Зря она надеялась, что отец забыл.

— Он сказал приходить в храм двенадцать дней. Я ходила два.

— Тебе понравилось?

Асенат ожидала какого угодно вопроса, кроме этого.

— Нет, — отрывисто обронила она, опустив глаза. И набравшись смелости добавила: — Можно сократить обучение до одного дня?

— Зависит от того, что ты уже умеешь.

Девушка стиснула зубы.

— Он учил меня заглатывать мужской стержень и делать приятно мужчине рукой.

— Понятно. Иди сюда.

Асенат приблизилась и покорно опустилась на колени, ненавидя в этот момент всех и вся. Почтение и чтоб он был доволен, Сет его побери. Она протянула руку к завязкам схенти, но тут почувствовала руки отца на своих плечах. Он потянул Асенат вверх, на каменный выступ пола, где стояла деревянная кровать.

— Чтобы доставить удовольствие другому, нужно сначала научиться дарить удовольствие своему телу, — сказал отец. — Раздевайся.

Предплечье, куда пришелся один из бабушкиных ударов, засаднило от прикосновения отцовских пальцев. Чуть поморщившись, Асенат начала снимать с себя одежду.

— Закрой глаза, — велел отец, когда, повинуясь его похлопывающему жесту, обнаженная девушка уселась на постели.

Асенат почувствовала, как ее ладоней коснулись чужие пальцы. Немного щекотное ощущение оказалось неожиданно ярким из-за того, что она не могла видеть.

— Прикосновение может быть разным. Оно может нравится телу чуть больше или чуть меньше. А может вообще не нравится.

Пальцы отца, покружив в сердцевине ладони, сделали круг по более натруженным и менее чувствительным бугоркам у оснований пальцев Асенат, а затем провели по тонкой коже внутренней стороны запястья. Руки Асенат дрогнули.

— Ты вздрогнула, потому что тебе неприятно?

— Не знаю, — ответила девушка. Но потом, прислушавшись к себе, определилась: — Нет, не поэтому. Потому, что непривычно.

— Ты не знаешь, что нравится твоему телу. А нужно знать. Слушай его.

Асенат ощутила слабое, похожее на ветер, прикосновение к кончикам своих пальцев. Почувствовала, как они нетерпеливо дрогнули в ответ. Но больше ничего. Прикосновения прекратились.

— Что тебе понравилось больше всего?

— Когда ты коснулся здесь, — девушка, открыв глаза, показала одной рукой на запястье другой.

— Хорошо. Запомни это. И снова закрой глаза.

На сей раз Асенат сделала это с готовностью, протягивая вперед руки с широко раскрытыми ладонями. Но ощутила прикосновение совсем в другом месте — за ухом. Потом, едва касаясь, пальцы провели линию вниз, к основанию шеи, а оттуда — к плечу. Почему-то ощущались эти прикосновения не так ярко, как первые. Тут девушка дернулась и зашипела — пальцы отца снова коснулись места удара тростником.

— Тебе что-нибудь понравилось?

Асенат покачала головой.

— А так?

Прикосновение было влажным, и хотя опять пришлось на место удара, не было неприятным. Следом Асенат почувствовала дуновение ветерка и холодок, прошедшийся по коже.

— Так... нравится, — призналась девушка, уловив новую неожиданность — собственный голос показался ей низким, звучащим глубже, иначе, чем обычно.

Урок продолжился. Отец прикасался, задавал вопросы, она отвечала. Это было похоже на детскую игру, и когда отцовские пальцы пробежались по ее ребрам, девушка, не выдержав, хихикнула и открыла глаза. Злости в ответ на ее неуместную веселость, как тогда, у жреца, в лице отца Асенат не увидела.

— Мне трудно держать глаза закрытыми.

— Не обязательно сильно жмурится. Просто прикрой их.

Едва успев снова закрыть глаза, Асенат почувствовала, как кожи век поглаживающе касается шершавая кожа пальцев. Потом пальцы провели по чувствительной области чуть ниже глаз, потом опять по векам, по вискам, а оттуда вниз, обводя скулы и подбородок. Это было приятно. Как-то по-особенному приятно, но Асенат не успела задуматься, как именно, потому что следом пальцы обвели контур ее губ и замерли напротив. Кожа на губах касалась их кожи на выдохе, а на вдохе ощущала идущее от них тепло. Дыхание стало прерывистым, а губы сами собой приоткрылись, медленно, так что девушка ощутила, как разъединялись верхняя губа и нижняя в каждой точке. Раньше Асенат никогда не чувствовала настолько ярко.

Мгновение длилось и длилось, заполненное вдохами и выдохами, острым ощущением близости чужой кожи и биения собственного сердца, покалыванием и пульсацией в губах, но больше ничего не происходило. Отец словно ждал, что она будет делать дальше. А она не знала, что делать.

Наконец Асенат осторожно высунула кончик языка. Неуверенно, совсем чуть-чуть. Этого оказалось недостаточно для прикосновения. Осмелев, девушка высунула язык сильнее и почувствовала шершавый рисунок чужой кожи, ее соленый вкус. Ощущение были неожиданными, будоражащими и, пожалуй, слишком яркими. Асенат разрывалась между желанием повторить опыт и желанием отстраниться.

— Прикосновение должно дарить удовольствие двоим. И тому, кто прикасается, и тому, к кому прикасаются, — услышала Асенат голос отца. И кажется, поняла, что он имеет в виду: коснуться языком его пальцев ей захотелось самой, точно так же как сейчас хотелось, чтобы он продолжал осторожно водить руками вдоль ее ключиц, от плеч к плоской косточке по центру и обратно. Непроизвольно, она выгнула спину, выпрямляясь, открывая себя его рукам.

Из углубления в основании шеи два пальца начали путешествие вниз, к ложбинке между грудей, а достигнув ее, разошлись в разные стороны, очерчивая округлости по складочке кожи под каждой грудью. Асенат немного стеснялась своей груди, она у нее была чуть больше, чем следовало по канонам красоты, красовавшимся на всех папирусах и стенах. А сейчас к тому же грудь будто потяжелела от странного напряжения. Напряжение усилилось, когда по коже сужающимися к соскам спиралями опять закружили пальцы. Они остановились на вершинках, слегка надавив на горошины сосков, и Асенат с удивлением услышала тихий протяжный звук, вырвавшийся из ее губ.

— Твое тело хочет и готово принять мужа...

Шершавые пальцы неожиданно коснулись ее между раскрытых бедер — увлеченная уроком-игрой Асенат до этого момента не заметила, что давно уже сидит в неподобающей позе, скрестив ноги на кровати перед собой и широко разведя колени. Не успела девушка осознать это, как почувствовала прикосновение влажных пальцев к своим губам и вдохнула острый аромат. Запах чем-то напоминал то, как пахло в храмовой пристройке, куда она приходила заниматься со жрецом, но в то же время был ощутимо другим — мягче, приятнее. И соленость вкуса, которую Асенат ощутила на своих губах, тоже была другой — слабее, нежнее.

—... когда оно источает влагу.

Асенат понимала, что чувствует на губах вкус влаги, которую источает подобно мужскому стержню ее собственная раковина. Не понимала другого: что ей делать с этим здесь и сейчас? Тяжесть из груди опустилась вниз, к бедрам и особенно между ними, став почти невыносимой, требуя чего-то. Девушка догадывалась чего, но до ее совершеннолетия оставалось... напряжение в низу живота не давало сосредоточится на счете, но дней со всей очевидностью оставалось достаточно много. Слишком много, чтобы вот так терпеть. «Не зря я не хотела заниматься сегодня» — возникла из раздражения и разочарования мысль в голове Асенат.

— А если оно источает влагу, когда муж не хочет и не готов? — хрипло, с задорной злостью и вызовом спросила девушка.

— Хороший вопрос,

— в голосе отца она отчетливо услышала смешливое одобрение. — Как думаешь поступить в этом случае?

Едкий и хлесткий ответ, как того хотелось Асенат, на ум, как назло, не приходил. Возможно, потому, что от обдумывания ее отвлекала капля тягучей влаги, медленно скатывавшаяся по складкам кожи вниз, в направлении попы.

— Ты должен обучать меня, так дай мне совет.

— Есть три возможных решения. Какое первое?

— Взять в рот мужской корень и делать приятно рукой, пока он не окрепнет? — без особого энтузиазма, поняв намек, ответила Асенат.

— Не обязательно делать именно это, можно прикасаться в разных местах. Но суть ты уловила. Как думаешь, какое второе?

— Не знаю.

— Ты можешь доставить себе удовольствие сама.

От удивления Асенат открыла глаза.

— Сама?!

— Сядь спиной ко мне.

Девушка повиновалась, тут же почувствовав, как мужские руки уверено легли ей на грудь, притягивая ближе. Она чуть снова не застонала, настолько это было именно то, что нужно. Спиной она ощутила опору отцовского тела, а затем почувствовала его руку меж своих влажных бедер. Пальцы обвели края складочек, вызвав прерывистый вздох. Вторая его рука нашла ее руку и тоже направила к влажности между бедер.

— Прикоснись к себе.

Теперь ее собственные пальцы под руководством чужих обвели неровные, припухшие края, покрытые тягучей влагой, разошедшиеся неожиданно широко. Внутри что-то дернулось, сжалось от этого движения. Потом мужская рука собралась вокруг ее руки в кулак, оставив свободными лишь два пальца — его и ее. Его палец был сверху, надавливая и направляя.

Когда кончики пальцев проникли вглубь — совсем немного — Асенат не сдержала стона. Бедра сами разошлись еще шире, чтобы полнее, глубже ощутить это ошеломляющее прикосновение сухой, грубой и прохладной кожи пальцев к влажной горячей нежности внутри. Асенат быстро и легко уловила ритм — вверх-вниз, вверх-вниз, совсем как движение руки по мужскому стержню. «Если мужчине при этом так же приятно»... — мелькнула и не закончилась мысль — палец второй руки, ведомый тем же способом, вдруг тронул какую-то точку выше, там, где начинались складки, и тело Асенат вздрогнуло, она будто потеряла над ним власть.

Ее тело двигалось само, требуя проникновения глубже и глубже, извивалось под своими и чужими пальцами, ища нужное положение, нужное прикосновение, нужное ощущение, которое усиливалось, усиливалось... и наконец, скрутило все тело, но не болью, а удовольствием неведомой доселе силы.

Асенат разомкнула веки поздно — когда Ра уже начал небесное путешествие на своей огненной ладье, и лучи, посылаемые им на землю, коснулись ее глаз сквозь щель в ставнях. Видимо, ей снился какой-то уютный и хороший сон, потому что девушка чувствовала приятную негу, мешающую до конца проснуться. И бабушка не торопилась будить внучку ворчанием, перемежающимся с ударами тростником... Дыхание за спиной Асенат на мгновение сбилось с ритма, став чуть громче, деревянное ложе скрипнуло под поворачивающимся телом. Смуглая рука сгребла ее поперек талии, притягивая ближе. Обнаженная кожа нижней части спины ощутила прикосновение грубой ткани отцовской набедренной повязки, а прямо под попой Асенат сквозь ткань почувствовала прикосновение чего-то горячего. Девушка замерла. Проснулся?

Не проснулся — догадалась она по ставшему вновь размеренным дыханию, но самой снова засыпать Асенат не хотелось. Ее волновали воспоминания о вчерашнем уроке и горячая упругость, которую она чувствовала кожей у своих бедер. Соблазн был почти невыносимым, и закусив от напряжения губу, Асенат поддалась ему, осторожно поворачиваясь. Руку отца, лежащую поперек ее тела, она при этом чуть приподняла, а затем, повернувшись, опустила. Несколько мгновений девушка, закрыв глаза, выжидала, с бьющимся сердцем притворяясь спящей, потом осторожно прокралась пальцами вниз, к смятым складкам отцовской набедренной повязки. Головка мужского стержня горячей влажностью ткнулась прямо ей в ладонь, напомнив о слепых котятах, которых она выкармливала в прошлое Половодье, и заставив улыбнуться. Сначала слегка, медленно Асенат обхватила пальцами теплоту подвижной, мягкой кожи. Прочувствовала эту мягкую тяжесть в пальцах и потихоньку начала двигать рукой. Форма была иной, чем у жреца, более ровной, а головка — более вытянутой, выпуклой, но в то же время более узкой. «Интересно, а какой у Руни?» — подкинуло мысль девичье любопытство. Осмелев, Асенат обвела пальцем головку, сначала по внешнему краю, а затем вокруг сочащегося жидкостью отверстия посередине. Мужские бедра вздрогнули, а дыхание над ее головой сбилось. В то же мгновение отец схватил ее за руку.

Асенат подняла глаза. В этот раз в поединке взглядов у нее имелось дополнительное оружие. Девушка мягко, насколько позволяла хватка на ее запястье, погладила пальцами мужской корень, еще раз провела по головке. Хватка стала менее жесткой, глаза — еще темнее. Пара нежных, длинных движений вверх и вниз — и отец отпустил ее руку.

Асенат слышала, как дыхание отца становится все тяжелее, чувствовала, как его бедра все охотнее подаются навстречу ее руке... и тут, повинуясь внезапно вспыхнувшей с новой силой злости, девушка одернула руку, вскочила и, на бегу подхватив свои одежды, выскользнула прочь. Уже во дворе до нее донеслось, как отец в сердцах поминает Сета, и Асенат, довольная тем, что ее маленькая месть удалась, заулыбалась. Донесшийся следом за ругательствами раскатистый, хрипловатый хохот чуть озадачил девушку, но не испортил ей настроения.