Успокоившись, мы разлепились. Я плюхнулся на бок, мама со стоном растянулась на животе.

– Доволен?.. – через несколько секунд спросила она глухо – лицо её было бессильно отвёрнуто в подушку.

– Да – а! – счастливо ответил я, протянул руку и, слегка щипнув щепотью, погладил пухлую мамину ягодицу. Из другой комнаты послышались шаги. Полуприкрытая дверь, скрипнув, осторожно открылась, из – за неё выглянула Валентина.

– Ну, как тут у вас дела? Опробовал мамоньку? Бесты – ыдник!.. – входя и ехидно улыбаясь, обратилась она ко мне. Я попробовал улыбнуться в ответ. Мама вяло попыталась прикрыться одеялом, но Валентина махнула рукой:

– Да ладно, чего вы! Вы тут такое вытворяли, я аж в соседней комнате слышала, а теперь, вишь, застеснялись!.. Нечего стесняться, все свои…

– Ну как… Всё равно… – начала оправдываться мама. Валентина села в кресло, из него ей удобно было нас рассматривать, что она и делала, с любопытством пялясь на пышнотелую голую сверстницу и лежащего рядышком с ней её, не менее голого, сынка. Мама развернулась и приняла сидячее положение, опустив ноги с дивана. Я тоже спрыгнул и, сделав несколько шагов, уселся голым задом на приятный велюр накидушки в кресле напротив Валентины.

Несколько секунд мы молча переглядывались. Мама, держа во рту заколки и подняв руки, поправляла растрепавшиеся волосы. От движений рук её груди тяжело покачивались, и я вновь «прилип» взглядом к ним, к полным белым бедрам, к заманчивому уголку, на тёмных кучеряшках которого висела невытертая капля моей спермы.

– Тц! – щелкнула языком Валентина. – Как смотрит, как смотрит… Так бы и съел, наверное! – усмехнулась она.

– А что, завидно? Тоже хотела бы с сыном? – спросил я.

– У меня дочь, я ж тебе говорила…

– А ты скажи, пусть она тебя отстрапонит! – хрюкнул со смеху я.

– Эт что такое? – непонимающе нахмурилась Валентина. Н – да… Я забыл, что разговариваю с тётеньками из поколения, для многих представителей которого «страпон», «сквирт» и прочий «фистинг» – китайская грамота.

– Ну, это игрушка такая, в секс – шопах продаётся. Женщина надевает пояс, а к нему приделан искусственный член. И вот она этим членом другую женщину… – попытался я объяснить.

– Придумают ерунду всякую! – качнув головой, воскликнула Валентина, однако на её лице появилось выражение некоторой заинтересованности и румянец. – А ты – то откуда знаешь? Всё он знает, что надо и чего не надо… Развратник… Слышь, Оль, – развратник же он у тебя!

– Ну, это наше дело… – оборвала мама, впрочем, совсем не сердито.

Я чувствовал, что мама, как и Валентина Михайловна, от неловкости «плавает» в подборе слов и интонаций к ним. У Валентины выбрался развязный тон, мама, наоборот, была чересчур спокойной. Понятно, что все мы были впервые в подобной ситуации, и не понимали, какой взять тон для разговора. Да уж, впервые… вот я и совершил преступление… И сижу, голый и горячий, блаженно развалясь, в кресле, кровосмеситель хренов… Однако, повторяя мысленно эти слова, я не чувствовал себя преступником.

– Ты бы вышла… дай нам одеться… – попросила мама.

– Тц – тц – тц! – иронически пощёлкивая языком, покачала головой Валентина, но поднялась и вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Мама встала с дивана, а я сидел и смотрел на неё, всё больше находя её привлекательной. Некоторый излишек веса только добавлял ей соблазнительности, она была довольно фигуристой, с хорошей холеной кожей. У неё на работе, думаю, многие мужики хотели бы вставить такой сочной зрелой тётке. И пластика мамина мне нравилась, сквозь неё будто просвечивала пластика другой моей матери – той, которой она являлась, когда была хохотушкой моложе на десять – 18 лет и заводила всех в дружеских компаниях.

Мама взяла свое белье. Когда она стала надевать трусы, я почувствовал возникающую эрекцию. Интересно: когда она их снимала, меня это меньше завело. Хотя, может, это только на меня так подействовало. Не знаю, вас, может, больше возбудил бы вид вашей матери, наоборот, – снимающей трусы.

– Что не одеваешься? – сказала мама.

– Мам… А почему ты… так решила?

– Как?

– Ну… Так, – я сделал неопределенный жест рукой.

– Дома об этом поговорим, – отмахнулась мать. – Помоги… платье…

Обдернув платье, я не удержался и потрогал маму за груди.

– Что? Уже снова хочешь? Потом, потом… – усмехнулась мама.

«Потом»?! Меня аж озноб восторженный пробрал. Значит, она предполагает для нас какое – то продолжение?! Как позже выяснилось – предполагала, ой, предполагала, да еще какое продолжение!..

– Мам… А что папа?

– Что – «папа»? Папа ничего не должен узнать, – интонация мамы стала решительной и озабоченной, она даже остановилась и серьёзно посмотрела мне в глаза. – Ты понял? Никто, никоим образом не должен узнать. Ты имей это ввиду, будь очень осторожен! Только три человека – ты, я и Валентина Михайловна…

Эх, если бы так… Тогда мы были в том уверены.

Одевшись, мы отправились на кухню – я и свежеоттраханная мною мама.

В дверях мы столкнулись с Валентиной.

– Оделись? Попьем чайку?

Устроившись за столом, мы с аппетитом принялись поглощать треугольные кусочки тортика, уже приготовленные Валентиной на блюдцах.

«С чего это она такая заботливая?» – подумал я. Позже выяснилось, – у неё был свой резон угождать нам…

Жуя, Валентина вдруг поперхнулась и закашлялась.

– В горло попало? – спросила мать. Валентина отрицательно покачала головой и, дожевав, снова засмеялась:

– Да я анекдот вспомнила… про вас!

– Про нас? Как это – про нас?

Мы с мамой уставились на Валентину.

– Студенткой когда была, этот анекдот мне рассказывали… В общем, дореволюционная деревня, сватовство, в доме куча родственников. Вечером, когда закончили гулять, стали устраивать на ночлег гостей. Кровати две всего, на них стариков из уважения положили, а остальные шубы расстелили и вповалку на полу по избе. Ну вот. А молодых, поскольку они ещё не муж и жена, а только сосватанные, положили в разные углы избы. Ну вот. А молодому – то не терпится, по…трахаться – то хочется, вот он и говорит молодой: «Как же мы с тобой будем? Как я тебя в темноте найду?» А молодая говорит: «А давай сделаем так: ночью, когда все заснут, я выйду из дома, как будто в уборную, а ты за мной выходи. – Нет, – отвечает молодой, – не пойдёт: если двое выйдут, тятька сразу поймет, что это мы, осрамиться до свадьбы не даст. – Ну тогда, я одна выйду, а ты поймёшь, что это я, заприметишь, а потом подлезешь, – говорит молодая. – Нет, тоже не пойдёт! Мало ли кто в уборную выйти захочет, как же я тебя в темноте узнаю? – А я, когда обратно вернусь, лягу, и лапти снимать не буду. А после этого ты выйдешь, будто в уборную, а когда вернёшься, тихонько ноги пощупай у спящих, у кого на ногах лапти нащупаешь – это я и буду. – Договорились! – говорит молодой. » Вот пришла ночь, все заснули. Только молодая собралась выйти, а тут тёмный силуэт поднялся, это мать жениха встала да пошла на двор в уборную. Пришла обратно, и повалилась пьяненькая на овчинку, а лапти – то забыла снять. Молодой полежал минутку, и тоже вышел, а потом в избу зашёл и давай трогать по ногам… Трогал, трогал – все ноги босые. И вдруг… вот они, единственные ноги в лаптях! Ну, тут молодой портки скинул, и навалился, задрал подол, вставил, и давай наяривать… А мать проснулась, спрашивает: «Кто это?! – Я, Иван! – отвечает сын. Мать узнала по голосу, и шипит: « – Сынок, ты что?! Я ж твоя мать!» А молодой уже во вкус вошёл, останавливаться не хочет, и говорит: « – Э, мать – не мать… Лапти надо снимать!»

Валентина снова засмеялась, а мама смущённо улыбнулась. Сердце у меня затукало чаще, щёки стали жаркими… вновь начал подниматься аппетит.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

9653   1    +8.3 [31] Следующая часть

Фистинг