— Господи, хорошо–то как! — воскликнула Графиня в тот миг, когда, осторожно удерживая свою жирную жопу над аскетичным лицом Архиепископа, выхаркнула из глотки выпяченной пизды огромный комок жирных соплей в раззявленный рот полузадушенного священнослужителя.
— Я рад, дочь моя, что ты довольна, — ответил он, проглотив облатку ее эмоций. — Однако мой почтенный пудендум тоже требует внимания...

—... и получит его, отец мой! — сказала леди и, тотчас схватив стержень с пурпурным набалдашником, стала энергично тереть его перпендикулярно длине, увеличивая темп и нажим, а джентльмен все больше распалялся. Но, несмотря на все ее старания, вскоре он изверг небольшую струйку настоящей вязкой спермы, которую Графиня ловко поймала левой ноздрей и втянула через нос с таким же смаком, с каким денди эпохи Регентства нюхали табак.

Язык Архиепископа не оставался все это время без дела, но мысли о епархии постоянно отвлекали духовную особу от более возвышенных обязанностей, и поэтому он сделался вялым.
Задетая таким пренебрежением, Графиня восприняла его как неуважение к своим прелестям, — признаться, изрядно изъеденным сифилисом, — и выпустила ему в рожу пламенный бздех в знак слабого недовольства.

Однако это возымело обратное действие: достойный муж, напротив, почувствовал столь мощный стимул для своих эротических фантазий, что его сморщенный пенис резко подскочил и неожиданно уперся Графине в подбородок, совершенно ошеломив ее.
Заметив, что она лишилась чувств, Архиепископ стал действовать с решимостью и проворством, которые и помогли обычному приходскому священнику добиться нынешней широкой известности и почета. Быстро перевернув ее на спину, он раскрыл ей рот и очень резво проделал ту операцию, к которой обычно прибегал только после завтрака.

Убить собаку можно разными способами, — подумал он, — но экономнее всего — забить ей глотку дерьмом. Так за дело!
Торопливо нашпиговав излишками ее ноздри (накануне Архиепископ плотно поужинал), он вонзил кинжал, весьма удобный в использовании, в ее нутро, а потом засадил свой напряженный и брыкающийся нож для масла в образовавшееся отверстие. Дымящиеся кишки сомкнулись вокруг его обезумевшего члена.

Судорожные толчки леди копировали — да что там! — превосходили самые бешеные конвульсии опытнейших куртизанок и преданных домашнему очагу матрон. Архиепископ вознесся на небеса в огненной колеснице, которая поистине была в семь раз горячее обычного. Как только струи кипящего любовного зелья затопили брюшную полость стремительно разлагающейся Графини (стояла сильная жара, а леди уже пару дней страдала внутренней гангреной), как только почтенный и праведный священнослужитель рухнул с воплем, предвещавшим близящееся помешательство, на труп своей жертвы, отдернулась штора, и из–за нее беззаботно выступил репортер Дейли М...

Его орудие все еще свисало из расстегнутых брюк, ведь репортеры не надевают кальсон и не носят носовых платков, и он только что снял напряжение, разрядившись сочной, хоть и вязкой молофьей. Окинув взглядом комнату, он с профессиональной зоркостью заметил различные занятные вещицы, а когда добрый Архиепископ встал и поправил на себе одежду, репортер учтиво поклонился и попросил Его светлость соизволить дать ему интервью. Его светлость сочли повод недостаточным и выразили сомнение, что заметка в светской хронике удовлетворит всем требованиям.
Репортер напомнил ему о системе построчной оплаты.

— Да мне и самому платят посрачно! — возразило духовное лицо, сохранив остроумие даже после столь бурной ночки. — Но я понимаю, о чем вы! — он озорно покосился на нарушенный туалет газетчика. — Можно заказать вам закрытый гульфик? — добавил он, подмигнув. Однако репортер усердно трудился, стенографируя все эти блестящие остроты.
— Приходится как–то выживать, — сказал дейли–м... ец, подняв глаза.

— Не вижу необходимости, — парировал его собеседник с потугой на оригинальность. — Впрочем, — его лицо залила приятная улыбка, а добрые серые глаза загорелись, ведь благодаря собственному остроумию он почти всегда пребывал в хорошем настроении, — не будем говорить обо всем этом больше, нежели приличествует джентльменам. Вероятно, мне трудно было бы объяснить работу респираторного аппарата леди, однако она и сама вряд ли смогла бы описать состояние своей мандели и своего пердильника.

— Пальчики оближешь! — неохотно признал продажный газетчик. — Беспардонно, говнисто, грязно!
— Dе mоrtuis nil nisi bоnum! — вкрадчиво намекнул искуситель.
Репортер запнулся.
— Tuаm nаsаm in mеum аnum immitе! — рассмеялся Архиепископ, и журналист удовлетворился, как гг. Понд и Моррелл в гилбертовой балладе.

— Вы не потеряете времени зря, — добавил лукавый священнослужитель. — Своим искусным стенографическим почерком вы запишете подлинную историю моей жизни. () Мистер Н. к. лс купит эту книгу и кинет вас на деньги: слава и богатство одновременно! А теперь спрячьте–ка своего ваньку–встаньку — позвольте мне, ну пожалуйста! Я вижу чудесный длинный таран со славным твердым шанкром на головке — о да, наверняка, после посещения ватерклозета.

Взгляните на язву у меня на ноге — я заполучил ее прямо в соборе! Мы позавтракаем с моими мальчиками, козой и ученым хряком. После чего пойдем взглянуть на верблюда, которого кормят сигарами, а затем я побегу по своим будничным делам. Чтобы скоротать время, вас развлечет парочка блядей, или вы сможете понаблюдать, как мой дворецкий добавляет в чай сливки — единственное развлечение бедняги, ведь я высосал его досуха еще сто лет назад! Ну а потом мы засядем за утренние труды над моими воспоминаниями...

Они–то и составят эту прелестную книгу, предназначенную для тебя, дорогая девочка. А теперь разденься и зажги свечу, откинься в кресле перед зеркалом и попеременно читай или дрочи. Если ты уже взрослая, пусть тебя лижет пес или мужчина, дабы сэкономить твое время и труд (включая родовые муки). Но я хочу, чтобы при чтении ты купалась в океане ебли, и дай–то Бог нам с тобой когда–нибудь встретиться! Ведь у меня полное пузо кипящей эмоциэмульсии, которой я выстрелю в твое двухпенсовое метро, в твою грошовую трубу, в твой ротик или расплещу по твоим сиськам, твоим милым жирным масляным головкам, по розовым бутонам твоих сосков, или куда еще захочешь. И когда я больше не смогу кончать, я буду сосать тебя, пока у тебя не заноет спина и не посинеет вокруг глаз, пока твоя галиманда не воспалится, точь–в–точь как мой рысак, если ты заразишь меня трипаком, и ссать будет так больно, словно втыкают раскаленные иглы, а моя молофья не сможет проходить из–за сужения канала, так что в момент оргазма залупа буквально взорвется... За работу, сучка!

12222   1    +4.6 [17]