Спустя пару недель от синяков на груди, бедрах и ягодицах, да ссадин на руках и лице следов не осталось, чего нельзя сказать о воспоминаниях.

Лес с той поры Аглая разлюбила, хоть и был он прекрасен в доступной близости разноцветной ранне-осенней листвы, сквозь которую прозрачными полосками пробивались пока еще теплые солнечные лучи, заманивал тропками, звенел далекими голосами удачливых грибников — связки нанизанных на нитки крепких белых, толстых подберезовиков, красноголовых подосиновиков заняли свое место на кухне. Аглая представляла, как поплывет стылой зимой по комнатам крепкий грибной запах свежесваренного супа...

О происшествии Аглая молчала, причем надеялась, что молчать будет и усатый. Не хотела она сомнительной славы барыни, спьяну изнасилованной первым встречным мужланом. Изнасилованной? Конечно! Она была против! Ни одна уважающая себя девица благородного происхождения да голубых кровей не допустит наличия столь позорного факта в своей биографии! Так Аглая думала еще месяц назад...

А сейчас... По ночам она ворочалась на безразмерной кровати под одеялом в жарко натопленной спальне. Вскакивала, распахивала окно, впуская в комнату свежий воздух да неустойчивую тишину спящей усадьбы. Обхватив себя руками за плечи, ежилась под прозрачной тканью длинной, до пят, ночной рубашки, переступая босыми ногами по застланному ковром полу. То вскипала в душе ненависть к усатому, урвавшему, пользуясь моментом, сладкий кусочек. «Негодяй, мерзавец» — шептали губы, и от бессильной злости сжимались пальцы, до отрезвляющей боли впиваясь ногтями в кожу ладоней. То некстати вспоминались сильные руки, ласковые, как шепот июльского ветра и одновременно жесткие, словно февральский мороз, заставляющие стонать и... Нет, нет, она же не хотела, она пыталась оттолкнуть, сопротивлялась изо всех сил — обманывала саму себя, вслушиваясь в томное тепло, влажной кляксой растекающееся в самом низу живота. Противоречия просто раздирали на части.

Так ровно и размеренно текли дни ее сельской жизни. Волей-неволей приходилось осваиваться, осматриваться. Все, все требовало ремонта, обновления, перестройки — конюшня, каретный сарай, беседки и флигели, спрятанные в укромных уголках тихого заросшего парка, баня, показавшаяся сырой и неуютной. Не говоря уже о постройках хозяйственных, а еще Аглая задумала оранжерею, а дорожки парка украсить скульптурами. Дни были заняты суетливыми хлопотами, а ночи оставались беспокойными и неуютными.

Утро ветреного, пусть и солнечного нового дня застало ее сидящей в роскошном шелковом платье перед зеркалом. Раздраженно поглядывающей, то и дело покрикивающей на Дашку, пытающуюся неумело соорудить из гривы белокурых волос то, что можно было бы хотя бы с натяжкой назвать прической. Сегодня предстояло первое знакомство Аглаи с соседями — три дня назад очень просто и мило написанной запиской ее приглашали праздновать именины хозяйки в имение «Дубрава», и отказаться было никак нельзя, хотя Аглая уже заранее представляла кислое общество пузатых помещиков и их расплывшихся от сытой жизни жен. Дашка хлюпала носом и вот-вот готова была признать свое поражение, когда на пороге комнаты появилась вчерашняя гостья, возникшая поздним вечером из дождливого ниоткуда перед воротами усадьбы и пущенная лишь переночевать.

Оказавшаяся миниатюрной девушкой, с копной рыжих кудряшек, россыпью веснушек на милом личике с острым подбородком и яркими зелеными глазами. Портил, если не сказать, что уродовал ее вид мешковатого серого платья, да заношенный плащ, по подолу еще не просохший после вчерашнего дождя.

 — Я бы хотела выразить вам свою благодарность... — Говорила девушка слегка запинаясь, изумрудным взглядом рассматривая недовольную, хмурившуюся Аглаю. — Дождь оказался так некстати, иначе я ни за что не посмела бы нарушить покой ваш и вашего дома... — Почтительно поклонилась, украдкой покосившись на Дашку, и Аглая поняла — городская. Не здешняя. Дашка же пока вновь принялась строить нечто непотребное на голове Аглаи, больно дернула прядь волос. И Аглая не выдержала...

 — Пошла прочь! — не ясно, кому адресовалось это обращение, но в сердцах вырванная из рук неуклюжей сегодня прислуги щетка для волос, брошенная на пол, означала, скорее всего, недовольство в адрес неловкой цирюльницы, но испуганно замерли обе девицы.

Первой опомнилась рыжая...

 — Позвольте мне, госпожа... — в два плавных шага она уже оказалась за спиной Аглаи, из кучи расчесок выбрала частый можжевеловый гребень и аккуратно коснулась светлого золота волос. — Позвольте мне помочь вам, у меня есть некоторый опыт... — Аглая молчала, Дашка отступила на шаг в сторону, с приоткрытым ртом наблюдая, словно за расчудесным фокусом. Рыжая же уверенно зачесывала волосы высоко наверх, разделяла на пряди, взглядом показывала Дашке, какую заколку подать — одним словом, творила... Лицо Аглаи разгладилось, кажется, гроза миновала... Спустя каких-то полчаса совместных молчаливых трудов рыжей и Дашки она с удовлетворением во взгляде поворачивала головку, изящно причесанную, с шаловливой небрежностью выпущенных парой локонов. И, конечно же, ангельски подобревшая Аглая не воспротивилась просьбе рыжей, назвавшейся Мартой (врала, конечно, скорее всего звали Машкой) остаться в имении. Кто ж ее еще здесь так причешет?

Готовая к выходу Аглая придирчиво осмотрела себя в зеркало. Струящееся платье насыщенного цвета индиго, с пышным подолом и низко вырезанным лифом, украшенное изящной серебряной вышивкой, открывало взгляду белизну обнаженных, словно выточенных искусным мастером плеч, глубокую ложбинку меж стиснутых корсетом роскошных грудей, подчеркивало тонкую талию и длину ног и превращало Аглаю в подобие мифологической богини. Вот только у крыльца ждала не карета из бисера, а прозаический скромный экипаж.

Дорога пролетела быстро — Аглая была сосредоточена на том, чтобы не измять платье, укрытое тяжелым бархатом белоснежного плаща... Поглядывала в окно, на кипевшую в полях работу. Думала о неотложных делах — где заказать цветы для оранжереи, подойдет ли земля, что за рыжая такая, оставшаяся в имении и не научит ли она простушку Дашку чему плохому...

А час спустя ошеломленная, озадаченная, растерянная Аглая уже старалась избегать компании виновницы торжества, весьма милой и улыбчивой особы лет тридцати, а в особенности — компании ее супруга, очаровательного и обходительного Вячеслава, усатого статного красавца, которого она прекрасно запомнила после той ночи в лесной избушке. Он со своим изумлением справился гораздо быстрее и ее компании не искал тоже. После шампанского ждали новую модную забаву — огненные потехи и фейерверки, в наступившей темноте Аглая и собиралась улизнуть...

 — Идемте, отсюда будет видно гораздо лучше... — от знакомого шепота, оглушившего не хуже майского грома, прогремевшего над самым ухом, у Аглаи едва не подкосились ноги. Нет, не хочу, не пойду никуда, оставьте меня в покое навсегда — пока она выбирала достойный отказ, Вячеслав, именно он, уже подхватил теплыми пальцами под локоть и настойчиво увлек в густую тень сирени.

 — Как вы вообще смеете ко мне подходить! — Сердитый шепот Аглаи показался ей самой шипением разгневанной гиены. — Вы подлец и негодяй, вы самый последний мерзавец, прохвост и проходимец...

 — Глашенька, — Аглая едва не завизжала от возмущения, — останови поток своего красноречия, насколько я помню, ты ни на секунду не дала мне повода усомниться в своем желании... — его ладонь мягко накрыла ее губы, и Аглая не удержалась от искушения укусить палец, а лучше два, второй рукой упираясь в грудь ему, стоявшему непозволительно близко, волнующе вплотную, отчего у Аглаи путались мысли, хотя она списывала этот странный эффект на действие шампанского. С коротким смешком (а ведь ему наверняка было больно, Аглая готова была поклясться)

он отстранился, но лишь на секунду, за которую Аглая успела испытать облегчение, граничащее с разочарованием. В следующий момент ее запястья сжали мертвой хваткой крепкие пальцы (а значит, опять на нежной коже останутся синяки), а в губы с настойчивостью голодного вампира впились его губы. От него опьяняюще пахло табаком, незнакомым Аглае крепким алкоголем, кельнской водой — хотелось прижаться к груди и представить, что они снова в одиночестве затеряны в непроходимом лесу... А она наперекор себе все еще пыталась оттолкнуть.

 — Нет! — Хотя, конечно, он знал эту старую как мир истину о том, что когда женщина говорит «Нет», она имеет в виду именно «Да». Приоткрывшиеся в протестующем восклицании губы дали ему больше простора для вероломных маневров — язык уверенно расширил брешь в неприступной поначалу броне ее сопротивления. Пальцы властно легли на ее затылок — из с таким трудом созданной прически выскользнула заколка, другая... Вторая рука уже обвивала за талию, рывком прижимая к себе настолько крепко, что у девушки оборвалось дыхание. Шипение поджигаемого фейерверка, грохот взрыва, десятки вспыхнувших в небе огненных искр — и Аглая от неожиданности вцепилась в рукава его пиджака.

Мужчина явно остался доволен произведенным эффектом. Глубокий, неспешный поцелуй затягивался... Он изучал ее каждым новым движением языка, брал ее в плен, и Аглая, все еще в вялых попытках сопротивления, последовала за ним с той покорностью, с которой крыса следует на зов волшебной дудочки.

Его рука, только что сжимавшая талию, теперь плавно ласкала спину, скользя вдоль позвоночника, не слишком аккуратно сминала платье и бок и подбиралась к груди. Аглая протестующе было попыталась укусить его за губу, но была нейтрализована касанием влажного языка к чувствительной мочке розовеющего внутренним пламенем ушка.

Темнота усиливала эффект прикосновений, тихое взволнованное дыхание говорило очевидней слов. Тело перестало подчиняться рассудку, с легкостью уступившему место пылкости страсти.

Пальцы мужчины оделили лаской шею, задержались на ключицах, изучили горячую ложбинку меж упругих, норовящих выпрыгнуть из потревоженного смелыми действиями корсета платья, грудей. Аглая уже нетерпеливо постанывала сквозь новый долгий поцелуй, и мужчина, словно отметя сомнения, умелым движением лишь чуть-чуть одернул ее наряд... Завладевая одним спелым плодом, вдохновенно сжимая женскую грудь с такой страстью, что Аглая едва не взвизгнула, в голос томно застонала, благо в грохоте нового взрыва и раскрасивших небо цветных капель никто, кроме одного единственного, ее не услышал. Незащищенный сосочек мгновенно затвердел, царапал камешком ладонь мужчины, терялся меж его пальцев, вынуждая Аглаю снова и снова стонать от сладких мук, в горячем нетерпении цепляя пальцами спину Вячеслава.

 — Глашенька, юбки задери свои, будь они неладны... — Аглая возмутилась бы лишь в том случае, если бы назвал он ее, допустим, Машенькой или Сашенькой... Быть Глашенькой ее сейчас вполне устраивало, и, успевая бархатно шептать ему на ухо миллион бессильных «нетнетнет», она, с замиранием сердца вспоминая так взволновавшую ее ночь, дрожащими руками уже обнажала расставленные ноги, борясь с количеством нижних юбок, кажущимся несметным.

Новый треск разрывающих черноту небо фейерверков качнул ее прямо на его руку — жесткие пальцы впились в промежность, норовя разорвать непрочное кружево дорогущих панталон. Но кто думает о подобных мелочах в столь горячие моменты? Аглая ахнула, вскрикнула, повисла на шее мужчины, крепко обхватив ту рукой, уткнувшись лицом ему в плечо. А мужчина, словно впервые в жизни забравшийся даме под юбку, изучал открывшиеся возможности со всей тщательностью. Накрывал промежность всей ладонью, дразнил ягодку клитора кончиком пальца, наслаждаясь сдавленными стонами и бесстыжим вилянием бедер своей дамы, растирал горячий сок, проступивший на тонкой ткани, заползал меж ягодиц, и снова возвращался к сокровенной дырочке, долбился в нее сквозь ткань, доводя Аглаю до изможденных стонов.

В какой-то момент легкий треск разорвавшейся-таки ткани позволил прорваться в прореху двум пальцам, мгновенно нащупавшим меж исходящих жаром скользких лепестков узкую жерловинку. Аглая затрепыхалась, дернулась навстречу, с придушенным стоном насаживаясь на них — внутри окатило вибрирующей пульсацией мышц... Аглая прекрасно чувствовала, как обжигает ее кожу даже сквозь ткань брюк восставшее в каменной твердости естество мужчины, чувствовала странное, ведьмовское ощущение своей власти над мужчиной. И это осознание, понимание своей женской сущности заставляло ее голодной похотливой кошкой извиваться на буравящих ее пальцах, сжимать их внутри скользкими и упругими мышцами, жарко дышать, трепетать выброшенной на берег рыбкой, задыхаться вместе с ним и шаг за шагом приближаться к жерлу вулкана...

Еще шажок — все ближе огонь, лижущий пальцы мужчины, раскаленной лавой прожигающие стенки влагалища... Еще шаг — и нет ничего более неотвратимого, чем скорый взрыв наслаждения. И даже уже не шаг — легкий толчок в спину, и она летит в бесконечность, где огненные языки подхватывают потерявшее вес тело и танцуют с ним свой карминный изнуряющий танец...

Много-много мгновений позже она обвисла, задыхаясь, на крепкой руке, и мягкие губы мужчины осторожно касались ее виска...

Для нее прошла вечность, для окружающих — несколько минут огненной потехи.