Глубокий осмотр

Часть 1. Тайна во внутренних полостях

Воздух в квартире Анжелики был плотным и тёплым, насыщенным слоями жизни, накопленными годами. Здесь пахло ванилью от старой свечи, тающей в стеклянном подсвечнике, горьким ароматом кофе, оставленного с утра в чашке на журнальном столике, лёгкой кислинкой вина, разлитого пару часов назад, и тонкой, почти неуловимой нотой духов — Coco Chanel, которые Анжелика любила с тех пор, как ей подарили первый флакон на двадцатилетие. За окном ноябрьский вечер сжимал город в серые, влажные объятия: мокрый асфальт отражал тусклые огни уличных фонарей, ветер гнал по тротуарам скользкие каштановые листья, а в квартире царила редкая для этого места тишина. Обычно здесь гремела музыка, громко смеялись незнакомые голоса, звенели бокалы, а запах табака и духов витал до самого утра. Но сегодня — только тишина, два бокала бордового вина и две женщины, чьи жизни переплелись много лет назад на скучной корпоративной кухне, но с тех пор стали неразрывной нитью, связывающей два совершенно разных мира.

Анастасия сидела, поджав ноги под себя на старом, но удобном диване, укрытая мягким пледом цвета пыльной розы. Она носила старое хлопковое худи серого цвета, выцветшее у ворота и с несмываемым пятном от кофе на левом рукаве — вещь, которую давно пора было выбросить, но она не могла расстаться с ней. Это худи напоминало ей времена, когда она ещё верила, что жизнь может быть лёгкой, когда каждое утро начиналось с ожидания чего-то нового, а не с усталого вздоха и мысли о предстоящих отчётах. Её длинные светло-русые волосы были собраны в небрежный хвост, но несколько прядей выбились и падали на острые скулы, подчёркивая бледность кожи, тонкие губы, слегка сжатые в привычной линии сдержанности, и большие, чуть раскосые глаза цвета мокрого песка. В этих глазах уже давно не вспыхивал огонь — ни интереса, ни страсти, ни даже простого любопытства. Она смотрела в бокал с вином, как будто пытаясь найти в тёмной, почти чёрной жидкости ответ на вопрос, который не решалась задать вслух: почему она всё ещё одна, почему она всё ещё боится выйти за пределы своего маленького, безопасного мира, почему она чувствует себя будто выключенной, как старый холодильник, забытый в подвале.

Напротив неё, на старом кожаном кресле, которое скрипело при каждом движении, как живое существо, расположилась Анжелика. Даже в тридцать пять лет, даже с лёгким жирком на животе, появившимся после родов и не ушедшим за десять лет жизни в режиме «мама-работа-дом», она оставалась женщиной, вокруг которой кружил воздух. Её тело — высокое, сильное, с широкими плечами и узкими бёдрами, с намёком на спортивное прошлое (в юности она была чемпионкой районных соревнований по лёгкой атлетике) — всё ещё помнило, как быть гибким, как двигаться без стеснения, как занимать пространство, а не прятаться в нём. Грудь третьего размера мягко обозначалась под тонкой чёрной футболкой, а тёмные волосы до плеч слегка растрепались, придавая ей вид девушки, только что вернувшейся с танцпола, полной жизни и энергии. Но главное — в её глазах. Там не было усталости, не было апатии, не было того тумана, что затянул глаза Анастасии. Там был огонь — не яростный, а тёплый, живой, неугасающий. Та самая искра, которую Анастасия так давно потеряла и которую, возможно, даже не замечала, как тосковала по ней.

— Ты долго молчишь, — сказала Анжелика, протягивая подруге бокал. Её голос был низким, слегка хрипловатым от вина и привычки громко смеяться. — Я уже думала, ты заснула. Или пожалела, что пришла? Может, передумала, что я стою твоего времени?

— Нет, — быстро ответила Анастасия, принимая бокал. Её пальцы были холодными, ногти — коротко острижены, без лака, как всегда. — Просто думаю. О работе. О счетах. О том, что надо купить продукты... и, наверное, новые зимние сапоги. Эти уже на пределе. Подошва отклеивается.

— Боже, Стась, — Анжелика фальшиво закатила глаза, но в её жесте не было раздражения — только нежность и лёгкое раздражение от того, что подруга снова замыкается в себе. — Ты говоришь, как моя бабушка. А ей восемьдесят. Тебе — тридцать. Ты должна думать о том, как завтра наденешь красное платье и заставишь кого-нибудь потерять дар речи. А не о гречке и подошвах.

Анастасия улыбнулась, но без тепла, без искренности. Её улыбка была маской, привычной и удобной.

— Я не такая, как ты. Я не могу просто... взять и включить веселье, как будто это переключатель на стене. У меня нет этого механизма. Ты же знаешь. Я всегда была тихой. Даже в школе.

— Он есть у всех, — возразила Анжелика, делая глоток. Вино оставило тёмный след на её верхней губе. — Просто у кого-то он заржавел от бездействия. И его надо смазать. А чем? Не маслом, а приключениями. Безумствами. Даже маленькими. Даже глупыми. Главное — шевелиться.

Она встала, прошлась по комнате босиком — уверенно, легко, будто земля под ногами была её союзницей, а не врагом, требующим ежедневной борьбы. Остановилась у окна, глядя на улицу, где прохожие спешили по своим делам, прячась под зонтами от мелкого, нудного дождя. Её силуэт на фоне тусклого света казался почти театральным — женщина, которая не боится быть замеченной.

— Помнишь, я тебе рассказывала про наш первый супермаркет в городе? — спросила она, не оборачиваясь. Её голос стал мягче, мечтательнее, будто она переносилась в прошлое.

— Шоколадки? Жвачки? — угадала Анастасия, и в её голосе впервые за вечер проскользнуло нечто похожее на интерес — не к словам, а к самому состоянию, которое они вызывали.

— Ага! — Анжелика повернулась, и в её глазах вспыхнул огонь — тот самый, что заставлял её подруг в школе следовать за ней в любую авантюру, заставлял парней терять голову, заставлял даже учителей улыбаться, несмотря на вчерашнюю двойку. — Мне тогда было пятнадцать. Всё было новым — полки до потолка, музыка, кондиционер, люди в униформе... Мы тогда думали, что это космос, пришествие цивилизации в наше провинциальное захолустье. И решили: если они такие умные, с камерами и охраной, пусть поймают нас. А мы будем как ниндзя — входим с пустыми руками, выходим с полными карманами. И никто ничего не видит, потому что мы — воздух.

Она рассмеялась — звонко, искренне, как умеет смеяться только тот, кто ещё не научился стыдиться своей радости, своей смелости, своей простоты.

— Мы воровали. Не потому что нам было нужно — у всех дома были деньги, родители работали, никто не голодал. А потому что это было... адреналин! Чистый, ни с чем не сравнимый адреналин! Ты выходишь оттуда с пустыми руками и полными карманами, сердце колотится так, что, кажется, вот-вот выскочит из груди, ладони потеют, колени дрожат, а лицо — ни в чём не повинное, чистое, как у младенца. И охранник смотрит прямо на тебя, но не видит! Потому что мы были умнее, быстрее, смелее. Мы были невидимками. Мы были свободны.

Анастасия покачала головой, но в уголках губ дрогнула улыбка — та самая, которую она старалась спрятать последние годы, ту, что показывала, что она ещё не мертва внутри.

— Сейчас так не получится, — сказала она, но уже без прежней уверенности. — Всё в камерах. Каждый уголок. Даже в туалете, наверное, скрытая запись. А охрана — с рациями, датчиками движения, планшетами... Они всё видят.

— Ха! — Анжелика хлопнула ладонью по столу, и свеча дрогнула, отбрасывая танцующие тени на стены. — Это ты так думаешь, потому что не пробовала. Техника — это одно. А человек — другое. Охрана — люди. Они отвлекаются. Они зевают. Они думают о своих проблемах, о своих жёнах, детях, о том, как бы поскорее домой, к ужину, к сериалу. Они не видят то, что не ждут увидеть. А мы — нет. Мы знаем, как быть незаметными. Мы знаем, как двигаться скрытно, ловко.

— Мы? — Анастасия подняла бровь, и в её голосе впервые за вечер прозвучала искра — не страха, не сопротивления, а интереса. Живого, настоящего интереса. — Ты что, хочешь... прямо сейчас?

— А почему бы и нет? — Анжелика встала, глаза блестели, как у хищника, почуявшего добычу, но в этом взгляде не было злобы — только вызов, азарт, страсть к жизни. — Вон, «Перекрёсток» через дорогу. Мы захватим пару мелочей — шоколадку, бутылку воды, может, вина... Пронесём. Прямо сейчас. Прямо под их носом. Это займёт пятнадцать минут. Пятнадцать минут жизни вместо вечного «надо» и «нельзя», вместо серых будней и белых потолков.

— Ты с ума сошла! — засмеялась Анастасия, но уже не так уверенно. Её сердце участило свой ритм, пульс стал ощутим в висках. — Мне тридцать лет! У меня ипотека! Я не подросток в шортах! Я не могу просто... украсть шоколадку! Это глупо. Это опасно...

— И что? — Анжелика подошла ближе, наклонилась, упершись ладонями в спинку дивана. Её дыхание пахло вином и мятой, глаза были на уровне глаз подруги, пристальные, требовательные. — Ты что, боишься?

Это был чистой воды вызов. Но Анастасия знала: если сейчас скажет «нет», она почувствует себя... мёртвой. Окончательно, бесповоротно. Как будто последний огонёк внутри погаснет. А если скажет «да» — хоть на миг станет такой же живой, как подруга. Хоть на миг вспомнит, что она — не только сотрудник отдела логистики, не только плательщик ипотеки, не только тихая соседка, но ещё и женщина, у которой есть тело, желания, смелость, адреналин в крови.

—. ..Ладно, — прошептала она, и слово повисло в воздухе, как обещание, как прыжок с обрыва. — Но только мелочь. И если поймают — это всё твоя идея. Я даже слова не скажу. Я просто стояла рядом.

— Конечно! — Анжелика уже тянула её за руку к двери, смеясь, полная энергии. — А если не поймают — это наше приключение. И ты мне должна бутылку настоящего шампанского. Не того дешёвого, а которое мы пили на моём дне рождения.

Улица встретила их холодным, влажным воздухом, пропитанным запахом мокрого асфальта и тления. Фонари отбрасывали длинные, дрожащие тени, а вдалеке, за стеклянными витринами, светился «Перекрёсток» — огромный, яркий, сияющий остров в море серой городской рутины. Внутри — музыка, люди, жизнь. Анжелика шла вперёд уверенно, почти по-хозяйски, будто возвращалась домой. Анастасия следовала за ней, чувствуя, как сердце бьётся быстрее, как ладони вспотели, как в животе зашевелилось странное, тревожное возбуждение. Её пульс участился до ста двадцати ударов в минуту, дыхание стало поверхностным, а в горле пересохло. «Я сошла с ума, — думала она. — Я взрослая женщина, а иду красть шоколадку. Но... почему мне так хорошо?»

Они вошли. Тёплый воздух с запахом свежей выпечки, кофе и цветов обнял их. Звучала тихая, ненавязчивая музыка — что-то джазовое, расслабляющее. Полки тянулись до потолка, упаковки переливались яркими красками, люди спокойно бродили с корзинами. У входа — охранник в чёрной форме, с рацией на поясе, лениво наблюдал за потоком. Он кивнул им, даже не задержав взгляда. Камеры в углах молчаливо следили, но, казалось, были просто частью декора.

— Смотри по сторонам, но не заметно, — прошептала Анжелика, направляясь к отделу сладостей. — Дыши ровно. Иди медленно. Не беги. Не прячься. Просто расслабься.

Она взяла корзину, положила в неё пачку печенья — для вида. Потом подошла к стеллажу с премиальной шоколадкой. Её пальцы, длинные и уверенные, коснулись упаковки с орехами и морской солью. Она на секунду задержала взгляд на ценнике — 399 рублей — и усмехнулась. Потом, сделав вид, что чешет бок, незаметно сунула плитку в карман пиджака. Движение было плавным, почти танцевальным — никакого резкого рывка, никакого напряжения. Она сразу же отошла, направляясь к напиткам.

— Твоя очередь, — сказала она, протягивая Анастасии корзину. — Возьми чай. Тот, с жасмином. Ты его любишь.

Анастасия дрожащими пальцами взяла пачку чая. Её сердце колотилось так, что, казалось, его слышно всем вокруг. Она посмотрела на камеру в углу — чёрный глаз, безучастный, мёртвый. «Он не видит, — повторяла она про себя. — Он не видит меня. Я — воздух». Она спрятала чай в сумку. Ткань мягко зашуршала. В этот момент её лоб покрылся испариной, а колени стали ватными. «Боже, я сейчас упаду», — мелькнуло в голове.

— Хорошо, — одобрила Анжелика. — Теперь конфеты. Мятные. Те, что в синей упаковке.

Анастасия подошла. Взяла упаковку. Спрятала. Каждое движение давалось с трудом — будто она была под водой, будто каждая секунда тянулась бесконечно. Но внутри нарастало странное чувство — не только страха, но и азарта, почти восторга.

— Теперь бутылка, — сказала Анжелика, направляясь к алкоголю. — Выбери красивую. Чтобы было за что выпить дома.

Анастасия остановилась у винных стеллажей. Её взгляд скользил по этикеткам — и остановился на одной: тёмное стекло, золотая надпись, французское название. Она потянулась. Взяла. Повертела в руках. Почувствовала вес — тяжёлый, солидный. Потом, прижав к груди, как ребёнка, спрятала в сумку. Бутылка тяжело стукнулась о дно, но звука не было — сумка была мягкой, плотной. В этот момент она почувствовала, как по спине пробежала дрожь — не от страха, а от странного, почти сексуального возбуждения. «Я делаю это. Я реально это делаю», — подумала она, и в животе вспыхнуло тепло.

— Отлично, — прошептала Анжелика. — Теперь — к выходу. Медленно. Уверенно. Как будто у тебя всё законно.

Они направились к кассам. Прошли мимо, не покупая ничего. Подошли к турникетам. И тут — голос:

— Девушки, подождите, пожалуйста.

Охранник. Он стоял у выхода, слегка улыбаясь, но в глазах — сталь.

— У вас в сумках и карманах товар без оплаты, — спокойно сказал он. — Пройдёмте, пожалуйста, в кабинет.

Кабинет был маленький, серый, с запахом пыли и старого кофе. Стол, два стула, компьютер, монитор. Охранник закрыл дверь, включил запись.

— Пожалуйста, поставьте сумки на стол.

Анастасия поставила. Руки дрожали. Анжелика держалась уверенно, спокойно.

— Вынимайте всё, что взяли без оплаты.

Анастасия медленно вытащила чай, конфеты, бутылку. Анжелика — шоколадку, минералку.

— Послушайте, — сказала Анжелика, глядя охраннику прямо в глаза. — Это был эксперимент. Мы проверяли, насколько легко украсть в современном магазине.

Охранник не ответил. Он включил монитор. Там — чёткая запись: как Анжелика прячет шоколадку, как Анастасия — бутылку. Каждое движение. Каждый суетливый взгляд по сторонам, зафиксированный камерой.

— Вы не первые... экспериментаторши... — хмыкнул он. — Но вы — самые неуклюжие на моей памяти. Вы думали, что мы не видим, как вы прячете товары в сумочки? Вы смотрели прямо в камеры. Знаете главное правило воров? Никогда не смотри на камеры.

Он встал, подошёл ближе. Анастасия почувствовала запах его одеколона — дешёвый, резкий.

— Открой сумку полностью. Выложи всё. Даже помаду.

Она подчинилась. Её пальцы дрожали так, что она уронила помаду. Наклонилась поднять — и в этот момент почувствовала, как лицо залило жаром от стыда. «Он видит, как я боюсь. Он знает, что я слабая».

— А ты, — обратился он к Анжелике, — думала, что самая умная? Спрятала в карман пиджака? Мы видим всё. У нас даже тепловизоры есть.

Анжелика молчала, но в её глазах горел вызов.

— Вы понимаете, что это уголовное преступление? — продолжал охранник. — До двух лет. Особенно если это не первый раз.

— Но это же мелочь! — воскликнула Анастасия, в её голосе дрожали слёзы.

— Мелочь? — усмехнулся охранник. — Вы украли на сумму, превышающую 2500 тысячи рублей. Это уже Уголовный кодекс, статья 158. Но... — он сделал паузу, — если вы честно всё признаете, может, ограничимся штрафом. Но я вызываю полицию. Без вариантов. Это моя работа. Решать тут не мне, девушки.

Он достал рацию. Набрал номер. Сообщил. Оставалось только ждать...

Приехали двое полицейских. Старший — лет пятидесяти, с добродушными морщинами, но уставшим взглядом. Младший — лет тридцати, крепкий, с холодными серыми глазами на молчаливом лице. Они вошли, сняли фуражки, повесили на вешалку.

— Что у нас тут? — спросил старший, усаживаясь.

— Мелкое хищение, — ответил охранник. — Но девушки утверждают, что это эксперимент.

— Эксперимент? — офицер усмехнулся. — Ну-ка, расскажите.

Анжелика рассказала — чётко, уверенно, без паники. Анастасия молчала, опустив глаза, чувствуя, как слёзы наворачиваются на глаза, как в горле ком, как ладони липнут от пота.

— Интересно, — протянул полицейский. — А вы осознаёте, что это уголовное правонарушение? До двух лет лишения свободы, девушки.

— Но у нас же... эксперимент! — воскликнула Анжелика. – Мы ведь не вышли с товаром за пределы магазина! Мы бы всё вернули сразу же!

— Эксперимент — не оправдание, — серьёзно сказал он. — Но... — он переглянулся с напарником, — раз уж вы такие честные, запишем как мелкое хищение. Штраф минимальный. Но предупреждаю: в следующий раз — не отделаетесь.

Он достал бланк протокола. Медленно, тщательно начал заполнять: ФИО, адрес, паспортные данные, место работы. Каждое слово — как игла. Анастасия диктовала, и каждый раз, называя своё имя, она чувствовала себя грязной, замаранной.

Младший полицейский молча стоял у стены, наблюдал. Его взгляд скользил по их лицам, по рукам, по телам. Он ничего не говорил, но его присутствие ещё сильнее унижало девушек.

— Подпишите здесь, — сказал старший, подавая протокол.

Они подписали. Дрожащими руками.

— Квитанция на штраф — здесь. Оплатить в течение десяти дней.

Он встал.

— Идите домой. И не повторяйте подобных экспериментов.

Девушки вышли на улицу. Дождь усилился. Но они смеялись — нервно, облегчённо, живо.

— Видишь? — сказала Анжелика, обнимая подругу. — Всё закончилось благополучно. Эксперимент конечно провалился, но мы хотя бы свободны! Ура!

Анжелика рассмеялась. И в этот момент Анастасия почувствовала, как внутри что-то открылось. Не страх. Не стыд. А дверь. В мир, где она ещё может что-то чувствовать.

______________________________

Две недели прошли, как в тумане. Жизнь вернулась в своё русло: утренние сборы, кофе на бегу, отчёты, совещания, усталость к вечеру. Но между строк, в паузах между дыханиями, в тишине перед сном — оставалось ощущение. Не воспоминание, не сожаление, а именно ощущение: что-то изменилось. Анастасия ловила себя на том, что чаще смотрит в зеркало, что её пальцы иногда непроизвольно касаются внутренней стороны бедра, где в тот вечер, на улице, после выхода из магазина, впервые за годы вспыхнуло тёплое, живое чувство — не страха, а возбуждения от риска. Она не говорила об этом Анжелике, но чувствовала: подруга знает. Их взгляды на работе стали заговорщицкими. Скрытые улыбки, лёгкое касание пальцев при передаче бумаг — всё говорило о некой общей тайне.

А потом раздался тот самый звонок.

Он прозвучал в 18:47, когда Анастасия уже собирала сумку, мечтая о душе и сериале. Незнакомый номер. Она ответила — и сразу почувствовала, как по спине пробежала ледяная дрожь.

— Анастасия Викторовна? — голос был ровный, без эмоций, как у диктора на радио. — Это отделение внутренних расследований №4. Вас просят явиться сегодня в 19:00 по вопросу кражи из супермаркета «Перекрёсток» на Ленинском проспекте.

— Но... мы уже всё уладили! — вырвалось у неё. — Был протокол, штраф...

— Речь идёт о другом предмете, — прервал её голос. — В день вашей авантюры из магазина пропала бутылка элитного алкоголя. Стоимостью более 25 тысяч рублей. Это уже не мелкое хищение. Это — уголовное преступление. Неявка будет расценена как уклонение от следствия. Последствия — до пяти лет лишения свободы.

Связь оборвалась. Анастасия стояла, сжимая телефон так, что костяшки пальцев побелели. В горле пересохло. Пульс застучал в висках, как молоток. «Пять лет. Пять лет. Пять лет» — отдавалось в голове, как эхо. Она представила тюрьму: серые стены, решётки, унижение, позор, конец карьере. «Это ошибка, — думала она. — Просто ошибка. Но кто докажет?»

Она сразу набрала Анжелику. Та ответила через секунду — голос напряжённый, но спокойный.

— Звонили? — спросила она.

— Да. Тебе тоже?

— Да.

— Но мы ничего такого не брали! Только мелочь!

— Я знаю. Но кто поверит?

Они договорились встретиться у входа в отделение за десять минут до семи. Ни одна не сказала «не пойду». Потому что обе знали: если сейчас сбежать — их посадят в тюрьме по-настоящему.

Отделение №4 находилось в старом здании на окраине — серое, мрачное, с зарешечёнными окнами и выцветшей вывеской. У входа не было ни цветов, ни людей — только голый бетон и мелкий дождь, начавшийся с утра и не прекращавшийся до вечера. Анжелика стояла у двери, прислонившись к стене, в чёрном пальто, с поджатыми губами. Её лицо было бледным, но глаза — горели. Не страхом. Готовностью. Она сжимала ключи в кармане так, что металл врезался в ладонь — это помогало сохранять контроль.

— Ты в порядке? — спросила она, подойдя к Анастасии.

— Нет, — честно ответила та. Голос дрожал. Глаза были красными — она плакала в такси. — Я боюсь. Очень.

— Я тоже, — призналась Анжелика, беря её за руку. Её ладонь была тёплой, сильной. — Но ты не одна. Мы вместе. И мы невиновны. Помни это.

Их встретил полицейский — не те двое из магазина. Этот был выше, шире в плечах, с коротко стриженными волосами и лицом, на котором не дрогнул ни один мускул, когда они вошли. Он не представился. Просто кивнул на дверь.

— Проходите.

Кабинет был пуст. Стол. Два стула. Ничего лишнего. Полицейский закрыл дверь, включил диктофон.

— Садитесь.

Они сели. Анастасия почувствовала, как задрожали колени. Ладони вспотели. В животе — ледяной ком. Она сжала бёдра и нервно хрустела пальцами.

— Вы обвиняетесь в хищении бутылки алкоголя «Château Lafite Rothschild 2005» из супермаркета «Перекрёсток» 12 ноября текущего года. Стоимость — 27 500 рублей. Это выходит за рамки мелкого хищения. Возбуждено уголовное дело.

— Но мы этого не брали! — воскликнула Анжелика, вскакивая. — У нас есть протокол! Мы украли только...

— Сядьте, — рявкнул полицейский, не повышая голоса, но с такой силой, что она опустилась на стул. — Шоколадку и чай, — продолжал он. — Мы знаем. И именно это навело нас на мысль. Вы разыграли кражу мелочи, чтобы отвлечь внимание. А настоящую бутылку вынесли... иначе.

— Как иначе? — прошептала Анастасия, чувствуя, как слёзы снова подступают к глазам.

Полицейский посмотрел на неё. В его глазах не было злобы. Была уверенность. И что-то ещё — почти презрение.

— В телесных полостях. Во влагалище. Или в прямой кишке.

В допросной повисла тишина. Глухая, тяжёлая, как земля на могиле.

— Вы сошли с ума! — закричала Анжелика. — Это вздор! Я мать! У меня ребёнок!

— А у неё — ипотека, — съязвил полицейский, кивнув на Анастасию. — И что? Преступление — есть преступление. Сейчас вы поедете со мной. В больницу. Там вас осмотрит эксперт. Он даст оценку, могли ли вы физически пронести бутылку таким способом.

— Мы не дадим себя осматривать! — заявила Анжелика, вскакивая снова. — Это насилие! Я вызову адвоката!

Полицейский встал. Подошёл. Схватил её за плечо — не больно, но крепко, и прижал к стене.

— Слушай сюда, красотка, — прошипел он, глядя прямо в глаза Анжелике. — У тебя есть два варианта. Первый: идёшь добровольно, проходишь экспертизу, и если невиновна — свободна. Второй: я надеваю на тебя наручники, везу в камеру, и завтра утром тебя осматривает целая комиссия — пятеро мужчин, без смазки, без перчаток. Выбирай.

Анжелика задрожала от смеси страха и бессилия. Она посмотрела на Анастасию. Та плакала, закрыв лицо руками.

— Ладно, — прошептала Анжелика. — Мы поедем.

В машине было тесно и душно. Запах кожи, бензина, пота. Они сидели бок о бок на заднем сидении, не касаясь, но чувствуя каждое дрожание друг друга. За окном мелькали огни, но Анастасия ничего не видела. В голове крутилось одно: «Они заставят меня раздеться. Посмотрят. Потрогают. И всё это — из-за бутылки, которой у меня не было». В груди нарастала паника — сухая, колючая, как стеклянная вата. Она сжала руки в кулаки, чтобы не закричать.

Анжелика молчала. Но её пальцы, лежащие на коленях, дрожали. Не от страха, а от ярости. «Они не имеют права, — думала она. — Это издевательство. Но... что... Что, если кто-то подставил нас?» - мелькнула у неё опасная мысль. «Но зачем?»

Они ехали долго. Не в участок. Не в суд. А в больницу. Ожидание было невыносимым для обоих молодых женщин.

Здание стояло в тени деревьев — большое, белое, с колоннами, но без ощущения стерильности. Скорее — как старая усадьба, переоборудованная под клинику. Внутри — тишина. Ни шагов, ни голосов. Только мерное тиканье часов в холле. Их провели по коридору с линолеумом, пахнущим хлоркой и чем-то сладковатым, цветочным. Остановились у двери с табличкой: «Судебно-медицинская экспертиза. Вход посторонним воспрещён».

Внутри было просторно, но холодно. Белые стены, металлический шкаф с инструментами, стол с компьютером, гинекологическое кресло, покрытое клеёнкой. И запах — странный коктейль антисептика, латекса и того самого цветочного аромата. За столом сидел мужчина лет сорока пяти — в белом халате, с аккуратной бородкой, спокойным взглядом и... улыбкой, не касающейся глаз. Его руки — длинные, сильные, с коротко остриженными ногтями — лежали на столе, как хищные птицы.

— Доктор Ермаков, — представился он, не вставая. — Судмедэксперт.

Полицейский протянул ему бутылку — ту самую: высокая, изогнутая, с тяжёлым широким дном, из тёмного стекла.

— Вот оригинал, — сказал он. — Полная. А пустую нашли в мусорке у входа в магазин. В день вашей... авантюры.

— И что? — спросила Анжелика, дрожа от гнева.

— Мы подозреваем, — медленно произнёс доктор, — что вы вынесли бутылку в телесных полостях. Это единственный способ, которым вы могли это сделать, не попав под обыск и датчики на выходе.

— Вы сошли с ума?! — закричала Анастасия, вскакивая. — Это отвратительное предположение! Я подам на вас в суд! Это унижение нашего достоинства!

— Садись! — рявкнул полицейский, слегка подтолкнув её. Она упала на стул, закрыв лицо руками.

— Мы не дадим себя осматривать! — повторила Анжелика, вставая между подругой и доктором. — Это нарушение наших прав! Мы не подписывались на такое!

Доктор встал. Подошёл. Его глаза были холодными, как стекло.

— Права? — усмехнулся он. — У преступников нет прав. Есть обязанности. Вы обязаны пройти экспертизу. Отказ — значит признание вины. А за кражу в особо крупном размере, сколько там? – спросил он у полицейского.

— До пяти лет строгого режима, - ответил тот.

— Ваш выбор, - развёл руками доктор и повернулся к полицейскому. — Если они окажут сопротивление — зафиксируй. Это будет учтено в суде.

Анастасия задрожала. Пять лет. Строгий режим. Нет работы. Нет квартиры. Нет жизни. Огромное чёрное пятно на будущее.

— Хорошо, — тихо сказала она дрожащим голосом. — Но только если это быстро.

— Не быстро, — спокойно ответил доктор. — Тщательно. Каждая складка вашей вагины будет осмотрена. Каждый миллиметр ануса — измерен. Потому что вы — подозреваемые. А не пациентки.

Он подошёл к шкафу, достал резиновые перчатки, простыни, пелёнки, зажимы для ног, и... маленький флакон с прозрачной жидкостью.

— Это специальный гель, — пояснил он, ставя его на стол. — На основе лидокаина и экстракта центеллы азиатской. Он приглушает болевые ощущения, но усиливает чувствительность эрогенных зон. Это необходимо, чтобы ткани максимально растянулись и показали свою истинную эластичность. Без него экспертиза была бы неточной.

— Я не хочу этого! — всхлипнула Анастасия.

— Не важно, чего ты хочешь, — отрезал полицейский. — Делай, что говорит доктор.

— Начнём с вас, Анжелика, — сказал доктор. — Раздевайтесь. Полностью. Всё — на стул. Быстро.

— Я не буду! — фыркнул Анжелика, отступая. — Это... Это мерзко!

Доктор кивнул полицейскому. Тот подошёл, схватил её за руку, вывернул за спину. Она вскрикнула от боли.

— Раздевайся, — прошипел он. — Или я раздену тебя сам. И сфотографирую. Для дела.

Слёзы ярости и унижения потекли по щекам Анжелики. Но она быстро вытерла их тыльной стороной ладони, размазав тушь по щекам, и начала снимать одежду. Пальто. Пиджак. Футболку. Её грудь третьего размера, с тёмными сосками, слегка обвисла, но всё ещё была упругой, плотной, с едва заметными растяжками после родов, как серебряные нити на коже. Она расстегнула брюки, сняла их, потом — трусы. Её лобок был аккуратно выбрит, кожа выглядела идеально гладкой, но сейчас покрытой мурашками от холода, страха и унижения. Она стояла, держа одежду в руках, как последний щит, прикрывая своё нагое тело.

— На кресло, — приказал доктор. — Ноги на подколенники.

Анжелика положила одежду на стул и легла в кресло. Кожа на спине прилипла к холодной клеёнке. Ноги легли на подколенники и раздвинулись, обнажая большие и малые половые губы — плотно сжатые, защищающие вход в вагину. Внутри — тёплый, розовый, живой проход, слегка пульсирующий от учащённого сердцебиения. Она чувствовала каждый миллиметр своей кожи — от шеи до пяток. Чувствовала, как пульс бьёт в клиторе, как мышцы вагины сжимаются от страха, как стыд жжёт щёки. «Я раздета. Перед двумя грубыми мужиками! И это — не секс. Это — допрос. Это — пытка».

Доктор надел перчатки. Хлопок латекса прозвучал, как удар плети. Он выдавил гель — много, щедро — прямо на ладонь, потом провёл пальцами по вагине Анжелики, будто смазывая всё, что могло сопротивляться. Его прикосновения были точными, но уже не клиническими — в них чувствовалась тяга, любопытство, почти жадность.

— Откройтесь шире, — приказал он, не глядя ей в глаза. — Я должен видеть вход.

Анжелика, стиснув зубы, раздвинула ноги ещё сильнее. Её большие половые губы, плотно сжатые от страха, медленно расступились, обнажая розовую, влажную щель влагалища — уже не сухую, как в начале, а слегка блестящую от стрессовой смазки и геля. Малые губы, нежные и чувствительные, приподнялись, как лепестки, защищая клитор и вход в вагину.

Первый палец вошёл медленно, но уверенно — не как инструмент, а как предвестник. Второй последовал сразу, растягивая ткани, заставляя мышцы уступать. Анжелика вскинула голову, но не вскрикнула — только резко вдохнула, сжав губы до белизны. Её тело напряглось, но не от боли — от ощущения вторжения, от чувства, что её глубины становятся объектом изучения, а не частью личности.

— Хорошо, — пробормотал доктор. — Очень хорошо.

И тогда он начал двигать пальцы быстрее.

Не осторожно. Не «для осмотра». А ритмично, глубоко, настойчиво — так, как двигают пальцами, когда хотят вызвать реакцию. Его кисть работала методично: два пальца входили до упора, касаясь шейки матки, потом слегка поворачивались, надавливали на переднюю стенку влагалища — там, где у большинства женщин сконцентрированы эрогенные зоны. Анжелика задрожала. Её дыхание сбилось. Она не хотела, но её тело откликалось — вагина сокращалась вокруг пальцев, выделяя больше смазки, клитор начал набухать, пульсируя под капюшоном.

— Перестаньте! — вырвалось у Анастасии. — Вы же видите — ей больно!

— Больно? — Доктор не остановился. Наоборот, добавил третий палец. Анжелика выгнулась, схватившись за край кресла. — Нет, ей отнюдь не больно. Её влагалище отвечает весьма гостеприимно. А это — главное для экспертизы.

— Но даже три пальца еле входят! — настаивала Анастасия, голос дрожал от ужаса. — Как вы можете говорить о бутылке? Это же чудовищно!

Доктор, наконец, остановился. Вынул пальцы. Посмотрел на них — блестящие, покрытые смазкой и следами внутренней слизи. Потом — на Анастасию.

— Вы думаете, мы проверяем сегодняшнее состояние? — спросил он спокойно, почти с жалостью. — Преступление совершено две недели назад. За это время её влагалище вернулось в обычное состояние. А тогда — в момент кражи — оно могло быть подготовлено. Или она действовала в состоянии адреналина, что резко повышает эластичность тканей. Нам нужно проверить максимальные физические возможности её влагалища, а не текущее состояние.

Он снова повернулся к Анжелике.

— Расслабьтесь. Это необходимо.

И, не дожидаясь ответа, ввёл четыре пальца.

На этот раз Анжелика застонала — низко, хрипло, как раненое животное. Её вагина растянулась до предела, мышцы дрожали, пытаясь удержать чужеродный объём. Но доктор не останавливался. Он начал менять ритм: медленно — глубоко, быстро — у входа, круговые движения — по стенкам. Его действия перестали быть медицинскими. Это был псевдосекс, имитация траха пальцами, замаскированная под «оценку эластичности».

— Видите? — сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно. — При достаточной стимуляции даже зрелая вагина женщины после родов способна вместить значительный объём. Главное — чтобы не было сопротивления.

Анжелика закрыла глаза. Внутри неё кипела ярость, но тело предательски откликалось на ритм грубых пальцев. Глубоко внутри, у шейки матки, нарастало тёплое давление — не желание, а физиологическая реакция на настойчивую стимуляцию.

— Довольно! — крикнула Анастасия. — Вы издеваетесь!

— Нет, — возразил доктор, наконец вынимая пальцы. — Я исследую. А теперь — для точности — нам нужен оргазм. Он обеспечит полное расслабление и покажет, насколько ткани могут растянуться при пике возбуждения.

— Что?! — вырвалось у Анжелики.

— Оргазм усиливает эластичность мышц вагины, расширяет проход. Это медицинский факт. Без него мы не получим точных данных.

— Ты что, серьёзно? — прошептала Анжелика, глядя на доктора с яростью в глазах.

Доктор повернулся к Анастасии.

— Вы — близкий человек. Вы поможете. Подойдите. Садитесь вот здесь.

Он указал на табурет перед креслом.

— Нет... я не могу... — прошептала она, пятясь. — Это неправильно!

— Вы должны, — вмешался полицейский, делая шаг вперёд. — Это часть экспертизы. Отказ — значит сознательное сокрытие улик. Последствия — до пяти лет. И плюс — соучастие в развратных действиях.

— Я не умею этого! — вырвалось у Анастасии. — Я никогда не прикасалась к женщине... Вы не можете заставить меня!

Доктор посмотрел на неё. Взгляд был холодным, но не злым — скорее, раздражённым, как у учёного, которого оторвали от эксперимента.

— Я не заставляю. Я констатирую: если оргазма не будет, я зафиксирую в заключении, что подозреваемая сознательно препятствовала экспертизе. Это — отдельное правонарушение. Суд сочтёт это признанием вины.

Тут вмешался полицейский, с ноткой личного интереса в голосе:

— А ещё, — добавил он, глядя прямо на Анастасию, — если вы отказываетесь участвовать, я оформлю вашу подругу как единственного исполнителя, а вас — как организатора. Потому что именно вы, по нашим данным, предложили провернуть кражу. Так что думай: хочешь ли ты, чтобы на тебе повесили всё целиком, девочка?

Анастасия похолодела. Она посмотрела на Анжелику. Та не плакала. Её глаза горели яростью, но она едва заметно кивнула — не в согласии, а в признании: «Нет выхода».

— Прости... — прошептала Анастасия, и в её голосе была не слабость, а горечь.

— Делай, — ответила Анжелика хрипло, сжимая губы. — Но знай: после этого я найду способ уничтожить их всех.

Анастасия протянула руку. Пальцы, холодные и влажные от пота, повисли над лобком подруги. Она никогда не прикасалась к женщине. Ни в реальности, ни в фантазиях. Она не знала, что делать, как двигаться, куда смотреть. Её разум кричал: «Это интимно! Это свято! Она твоя подруга!», но её пальцы, подчиняясь приказу, медленно двинулись к вагине Анжелики.

Первое касание было лёгким, почти неуверенным — кончиками пальцев по влажным от геля половых губам, как будто она всё ещё надеялась, что этого будет достаточно. Но доктор тут же вмешался:

— Не там. На клитор. Раздвинь её губы шире.

Его голос был спокойным, почти инструктивным, как у преподавателя на практическом занятии. Но в этом спокойствии чувствовалось давление, требование, нетерпение.

Анастасия сглотнула ком в горле. Медленно, дрожащими пальцами, она раздвинула большие половые губы Анжелики. Под ними — малые, нежные, уже слегка набухшие, и над ними — крошечный бугорок клитора, прикрытый тонкой кожной складкой. Она никогда не видела этого так близко у другой женщины. Так... живо.

Она коснулась клитора.

Первое прикосновение — как удар током по собственной нервной системе. Кожа была горячей, мягкой, невероятно чувствительной. Под её пальцем клитор мгновенно отреагировал — слегка набух, стал плотнее, будто проснулся. Анжелика резко вдохнула, но не отстранилась.

— Медленнее, — сказал доктор. — Круговыми движениями. Не дави. Гладь.

Анастасия начала двигать пальцем. Маленькие, осторожные круги. Она чувствовала, как под её прикосновением клитор Анжелики набухает всё больше, как влагалище начинает мягко пульсировать, выделяя всё больше смазки — не столько от возбуждения, сколько от физиологического ответа на стимуляцию. Гель доктора смешался с естественной влагой, создавая скользкую, тёплую среду.

— Да, именно так, — одобрил доктор, не отводя взгляда от щели. — Её тело откликается. Это хороший знак для экспертизы. Продолжай.

Анастасия продолжала. Но внутри неё росло странное чувство — не только стыда или страха, но и напряжённого интереса. Она наблюдала, как тело подруги живёт под её пальцами: дыхание учащается, бёдра слегка подрагивают, пальцы сжимают край кресла. Это было не пассивное подчинение, а активная физиология, и это завораживало.

— Сильнее, — потребовал доктор. — Ускорься.

Анастасия нажала чуть сильнее. Анжелика застонала — низко, хрипло, сквозь зубы. Настя понимала, что делает подруге приятно, хоть и против её воли. Но движения её пальцев всё равно оставались неловкими, будто она боялась одним случайным нажатием сделать Анжелике больно.

Глядя на всё это, доктор уже вмешался снова:

— Руки недостаточно. — Он сделал шаг вперёд, встав прямо за спиной Анастасии. Она почувствовала его дыхание на затылке, запах антисептика и чего-то сладковатого. — Нужен язык. Только прямой контакт вызовет полноценный оргазм. А без оргазма мы не получим данных о максимальной растяжимости.

— Я не могу... — вырвалось у Анастасии. Она отпрянула, как от огня. — Это слишком... Это не то, что я...

— Это не просьба, — перебил он, и в его голосе исчезла даже видимость вежливости. — Это условие завершения экспертизы в разумные сроки. Если ты не сделаешь это сейчас — вы обе проведёте ночь в камере. А завтра утром мы повторим всё то же самое с судмедэкспертом-мужчиной. Он будет менее деликатен. И менее терпелив.

Полицейский в этот момент чуть заметно кивнул — не в подтверждение, а в поддержку угрозы. Его молчание было убедительнее слов.

Анастасия посмотрела на Анжелику. Та не отводила взгляда. В её глазах не было мольбы. Был приказ: «Сделай. Иначе будет хуже».

Девушка медленно наклонилась к вульве подруги.

Первое касание языком было неловким, почти клиническим — как будто она пробовала на вкус лекарство. Кончик языка едва коснулся клитора, уже мокрого от смазки и гелья.

Вкус был солёный, с лёгкой горечью геля, с тёплым, живым привкусом женщины — не отвратительным, но чуждым, почти пугающим. Запах — смесь пота, латекса, медицинского спирта и чего-то глубинного, животного.

Она попыталась повторить движение — круговое, как с пальцем. Язык скользил по набухшему клитору, обводил его, слегка надавливал. Анжелика выдохнула — резко, как от боли, но её бёдра сами приподнялись, прижимаясь к лицу подруги.

— Так, — одобрил доктор. — Хорошо. Работай языком не только по клитору, но и по щели целиком.

Анастасия продолжала. С каждым движением язык становился смелее, увереннее. Она перестала думать о стыде, о полицейском, о последствиях. Она вошла в ритм. Её язык двигался автоматически: скользил во влажным, липким половым губам Анжелики, достигал клитора и ласкал его, плотно прижимаясь к нему плашмя. Круговые движения, пощипывания губами, лёгкое посасывание бугорка.

Анжелика стонала — не от удовольствия, но от напряжения, от невозможности сопротивляться неизбежному. Её тело, однако, предавало её: вагинальные сокращения участились, смазка лилась обильно, стекая по ягодицам, клитор пульсировал под языком, как маленькое сердце.

— Ещё... — неожиданно прохрипела она, и в этом слове не было просьбы, а была полная капитуляция.

Анастасия усилила давление. Добавила пальцы — один — во влагалище, чтобы стимулировать переднюю стенку, где, как она смутно помнила из статей, находилась точка G.

Анжелика резко выгнулась.

Нарастающее напряжение достигло пика. Её бёдра задрожали, пальцы впились в край кресла так, что ногти побелели, дыхание сбилось в короткие, прерывистые вдохи. Она не кричала — не из стыда, а из гордости. Но её тело не могло соврать.

Оргазм накрыл её внезапно, как удар в солнечное сплетение. Она резко выдохнула — коротко, хрипло, как будто её ударили. Весь корпус напрягся, затем расслабился в конвульсивной дрожи. Вагина сократилась вокруг пальца Анастасии, пульсируя в ритме разрядки и испуская обильную мутно белую смазку.

А затем из неё вырвалась тонкая струйка прозрачной жидкости — сквирт, не мощный, но чёткий, брызнувший на живот и на клеёнку кресла.

Анастасия остановилась, удивлённо глядя на мокрый живот подруги. Брызги её струи слегка оросили Настино лицо. В комнате повисла тишина. Только тяжёлое дыхание Анжелики, медленное, возвращающее её в реальность. Она открыла глаза. В них не было стыда. Не было слёз. Был чистый, ледяной гнев.

— Удовлетворены? — спросила она доктора, голос дрожал от сдерживаемой ярости.

Доктор, не отвечая, взял салфетку, аккуратно вытер её живот, затем — пальцы Анастасии. Потом повернулся к блокноту, сделал запись: «Оргазм достигнут. Время — 19:42. Рефлекторные сокращения влагалища — выражены. Сквирт — подтверждён».

— Отлично, — сказал он, наконец поднимая глаза. — Теперь мы можем перейти к следующему этапу — оценке максимальной вместимости.

Его голос звучал ровно, но в нём чувствовалась напряжённая энергия, как перед бурей. Он подошёл к шкафу, достал новый флакон геля — такой же, с прозрачной, слегка вязкой жидкостью, пахнущей мятой и чем-то химически сладковатым. Щёлкнув колпачком, он выдавил на ладонь густую, блестящую струю, затем повторил — ещё, ещё, пока его рука не покрылась маслянистым сиянием. Звук выдавливаемого геля — мокрый, плотный — смешался с тяжёлым дыханием Анжелики, которая всё ещё лежала на кресле, раскинув ноги, с закрытыми глазами, её тело медленно приходило в себя после первого оргазма, но кожа оставалась горячей, покрытой испариной, а вагина — слегка приоткрытой, пульсирующей, будто ожидая продолжения.

— Анастасия, — произнёс доктор, не оборачиваясь, но его голос угодил точно в её сознание, как холодный душ. — Садись ближе. Ты начнёшь.

Она вздрогнула. Всё ещё сидя на стуле между раздвинутых ног Анжелики, лицо её было влажным — от пота, от следов смазки, от тёплого, солёного вкуса подруги на губах. Её сердце билось так, что отдавалось в висках, а между ног, к её ужасу, чувствовалась странная, предательская влажность от чего-то другого, тёмного, живого. Она придвинулась почти вплотную к креслу. Перед ней — обнажённое тело Анжелики: высокое, сильное, с лёгким жирком на животе, с пышной натуральной грудью, блестящей от пота, с лобком, аккуратно выбритым, а между бёдрами — розовая, влажная щель, из которой всё ещё сочилась прозрачная жидкость. Запах был насыщенный: пот, гель, соль, женщина, боль — всё смешалось в единый, почти первобытный аромат.

— Я не хочу больше... — прошептала она, голос дрожал, как струна перед разрывом.

— Ты не должна хотеть, — отрезал доктор, подходя ближе. — Ты должна делать. Сожми руку. Пальцы вместе. Большой палец на ладони. Кулак - это твой инструмент.

Он взял её правую руку в свои перчатки. Его пальцы скользкими и липкими от лубриканта. Он сжал её руку в кулак, проверил — плотно, без зазоров. Потом щедро покрыл тем же гелем — не только ладонь, но и запястье, и даже часть предплечья. Холодный гель заставил её вздрогнуть, но она не вырвалась. Звук, с которым гель размазывался по коже, был мокрым, липким, почти интимным.

— Медленно, — приказал он. — По центру. Вводи.

Анастасия приблизила кулак к входу во влагалище Анжелики. Кожа там была горячей, мягкой, но уже начинающей сжиматься после оргазма. Она начала вводить. Кончики пальцев скользнули внутрь, затем глубже до костяшек.

— Глубже, — потребовал доктор.

Она надавила сильнее. Вагина подруги сопротивлялась. Мышцы сжались, как створки раковины, но гель и недавний оргазм смягчили сопротивление. Раздалось тихое хлюпанье — влажное, плотное, как поцелуй в грязь. Кулак вошёл глубже, костяшки проскользили по стенкам влагалища и скрылись внутри.

Анжелика закряхтела и сморщилась. Но не кричала. Только стиснула зубы, так что скулы обозначились острыми выступами. Её глаза открылись — широко, с ужасом и болью.

— Хорошо, — кивнул доктор. — Продолжай. Двигай. Вперёд-назад.

Анастасия начала двигать кулаком. Медленно, осторожно. Каждое движение сопровождалось мокрым чавканьем — глубоким, сочившимся изнутри. Анжелика стонала — низко, хрипло, как раненое животное.

— Больно? — спросила Анастасия, и в её голосе дрожала не только жалость, но и странное, непонятное любопытство.

— Да, — прохрипела Анжелика. — Очень. Но давай... сделай это поскорее, прошу...

Анастасия толкнула кулак глубже. Стенки влагалища сомкнулись вокруг её тонкого запястья. Вагина растянулась до предела, обхватывая кулак, как перчатка, плотно, с напряжением и пульсацией.

— Отлично, — сказал доктор. — Ты размяла её. Теперь — я.

Он положил руку Анастасии на плечо. Девушка отпрянула, как от огня, и встала, чувствуя, как липкий гель стекает по запястью. Она отошла к стене. Её тело дрожало от переизбытка чувств. Она посмотрела на Анжелику с сочувствием. «Она выдерживает. Она сильнее меня. Но... что он собирается с ней делать?»

Доктор надел новые перчатки — плотные, до локтя, латекс хлопнул, как выстрел. Он выдавил геля — ещё больше, чем в прошлый раз, прямо на ладонь, на запястье, на предплечье. Гель блестел, переливался, капал на пол. Потом он сжал кулак — медленно, методично, как кузнец, проверяющий инструмент. Его рука была крупнее, массивнее, с широкой ладонью и мощным запястьем.

— Держи ноги, — бросил он полицейскому.

Тот без слов подошёл, схватил Анжелику за лодыжки, раздвинул ещё шире, зафиксировал — не больно, но крепко, как тиски. Анжелика посмотрела на доктора. В её глазах читался не страх, а вызов и смелость.

— Делай, что должен, — прошипела она. — Но знай: я это запомню. Вы за всё ответите, мерзавцы!

Доктор не ответил. Он приложил кулак к входу во влагалище и толкнул. Не медленно. Не осторожно, как это делала Настя. А резко, грубо, без предупреждения.

Анжелика взвыла.

— А-а-а-а-а! Бляяять!

Крик был глубоким, хриплым, полным боли и ярости. Её тело выгнулось дугой, мышцы напряглись до предела. Раздалось громкое чвак! — мокрое, плотное, когда кулак пробился во влагалище, скрывшись внутри целиком.

— Больно! — вырвалось у неё. — Остановись, сука!

— Нет, — отрезал доктор. — Это необходимо.

Он вынул кулак почти полностью — оставив только пальцы внутри — и вбил обратно по самое запястье. Хлюп-чвак! — звук был отвратительный, животный, наполненный силой и насилием. Анжелика задрожала, закусила губу до крови.

— Дыши, — бросил он, но в его голосе не было сочувствия — только возбуждение, почти восторг.

Он начал двигать кулаком. Не маленькими короткими фрикциями. А грубо, мощно, глубоко. Он вбивал кулак во влагалище Анжелики, словно бил по боксёрской груше.

Чавк. Чвак. Хлюп.

Каждое движение — как удар. Он вынимал кулак почти полностью, оставляя лишь кончики пальцев, заставляя её тело втягивать его обратно, затем вбивал обратно, издевательски останавливаясь на самом широком месте — у основания пальцев, где кисть толще всего. Там он замирал, растягивая стенки до предела, пока Анжелика не начинала биться, как рыба на крючке.

— Нет!.. Больно!.. — хрипела она, матерясь сквозь зубы. — Сука... тварь... Хватит! Порвёшь!

— Тихо, не дёргайся, — командовал доктор, и в его голосе звучала жажда.

Он проворачивал кулак внутри, растягивая вагину в ширину. Хруст натянутых тканей был едва слышен, но ощутим в воздухе. Анжелика рычала и материлась. Полицейский крепко держал её ноги раздвинутыми. Доктор размеренно и беспощадно фистинговал её влагалище массивным кулаком, то вбивая его внутрь, то прокручивая, то орудуя им внутри, как отбойным молотком, выбивая из щёлки Анжелики грязные чвакающие звуки не короткие брызги.

Анастасия стояла у стены, прижав ладонь к рту, чтобы не закричать. Но не могла отвести глаз. Она видела всё: как подруга звереет от боли, как её тело предаёт её, выделяя всё больше смазки, как её бёдра бессознательно поднимаются навстречу кулаку. И в один миг глаза Анжелики закатались, а тело задрожало, будто его пробило разрядом тока.

«Она кончает, — поняла Анастасия с ужасом. — Она кончает от этого!» И в этом понимании она ощутила не отвращение, а непреодолимое, жгучее любопытство. «Как она может кончать от такого жестокого фистинга? Почему она кончает? Ей приятно? Наслаждение через боль, о котором столько говорят на форумах?» Её собственная вагина пульсировала, мокрая от возбуждения, девушка смотрела на то, что делают с ей подругой, открыв рот от изумления и любопытства.

— Она кончает! — воскликнул доктор, и в его голосе прозвучало удивление и ярость, почти сексуальная. — Видите? Растягивается и кончает! Ну надо же! А ну-ка ещё давай!

— Н-н-н-н-е-е-е-т! – мучительно закричала Анжелика, краснея от натуги и стыда за свой оргазм.

Доктор ускорился до ритма отбойного молотка. Пыхтел и месил кулаком влагалище Анжелики. Чвакающие, склизкие звуки разносились на весь кабинет. И в этот момент Анжелика взревела, выгнув спину дугой.

Второй оргазм накрыл её, как цунами — громче, ярче, жесточе первого. Она закричала — не стоном, не хрипом, а полным, разрывающим горло визгом, полным боли, гнева и неожиданного, предательского экстаза.

— А-А-А-А!.. СУКА!.. ДА-А-А!...

Её тело задрожало в конвульсиях. Бёдра забились в такт грубым толчкам кулака, пальцы впились в боковины кресла, ногти скребли по клеёнке. Вагина сократилась вокруг кулака доктора — не от сопротивления, а от ритмичных, непроизвольных спазмов, как сердце в агонии.

И тогда из неё хлынула вода.

Мощный сквирт — прозрачный, тёплый, обильный — брызнул вперёд, угодил на живот, на грудь, на пол и лицо доктора мучителя. Раздался громкий пшш-хлюп! — звук, как будто открыли кран. Жидкость брызгала в разные стороны, пока кулак бешено и неотвратимо фистинговал её щель.

— ЕЩЁ! — хрипло заорала Анжелика, поразив Настю до онемения. В этом крике была капитуляция наслаждению через боль.

Доктор ускорился.

Его кулак двигался жестоко, мощно, без пощады — вперёд, назад, вперёд, назад, с паузой на самом широком месте, с резким выдёргиванием и ещё более резким вбиванием. Чвак-чвак-чвак! — звук был мокрым, грубым, почти вульгарным.

— Да! — рычал он в ответ, сам запыхавшись. — Кончай! Кончай, ещё! ЕЩЁ!

И Анжелика кончала. Снова и снова. Против своей воли.

Каждый спазм — новый крик, новый поток жидкости, новая волна экстаза, рождённая из боли. Она ругалась, материлась, била ногами, но её тело не слушалось — оно отдавалось полностью, без остатка.

— Тварь... сволочь... — сквозь зубы, сквозь крик. — Ещё... ЕЩЁ! СУКА!

Анастасия стояла у стены, дрожа. Её ладонь всё ещё прикрывала рот от изумления. Она смотрела на происходящее огромными удивлёнными глазами. Внутри неё всё горело: от вида подруги, от звуков, от запаха сквирта, смазки и секса.

Полицейский молча стоял у ног Анжелики, держа её лодыжки, но его глаза были прикованы к происходящему. Даже его дыхание изменилось — стало тяжелее, глубже. А на устах сияла восторженная ухмылка.

Доктор, наконец, замедлился.

Последние движения — длинные, вытянутые, как прощание. Потом — резкий выхлоп кулака наружу.

Плюх!

Звук был мокрым, окончательным. Анжелика обмякла. Она перестала кричать. Только тяжело дышала, глядя в потолок, с размазанной помадой, с кровью на губе, с мокрым от пота и сквирта телом. В её глазах не было ни стыда, ни привычной ярости, а лишь усталость и облегчение.

Доктор поднёс кулак к свету. Рука его была блестящей, покрытой смазкой, слизью, следами внутренних тканей, с каплями прозрачной жидкости. Он осмотрел её, как драгоценность.

— Отлично, — сказал он, почти ласково. — Максимальная эластичность достигнута. Теперь — финальная проверка.

Он подошёл к столу, взял бутылку — ту самую, изогнутую, тёмного стекла, с тяжёлым, широким дном и узким горлышком. Он повертел её в руках, как оружие, оценивая вес, форму, диаметр. Потом выдавил геля — ещё больше, чем при фистинге, прямо на стекло, пока оно не заблестело, как смазанное тело.

— Держи её плотнее, — приказал он полицейскому.

Тот, стоя сзади, обхватил плечи Анжелики и прижал её спиной к креслу так, что кости захрустели от напряжения.

Анжелика, всё ещё дрожа от последствий оргазма, подняла голову.

— Ты сошёл с ума? — прохрипела она. — Только что вытащил кулак, а теперь это?

— Это — финал, — ответил доктор. — Если бутылка войдёт — вы обе пойдёте под суд.

Он приложил горлышко к входу во влагалище.

— Нет! — закричала она. — Даже не думай!

Он надавил. Стекло скользнуло внутрь — легко, почти без сопротивления. Первые пять сантиметров вошли, вызвав новый приступ боли.

— А-а-а!.. Сука!.. — вырвалось у Анжелики.

Но после узкой части бутылка начала расширяться.

— Толкаю сильнее, — сказал доктор сам себе.

Он резко толкнул.

Хлюп-скреж!

Звук был отвратительный — мокрый и одновременно сухой, как будто натянутая ткань рвётся. Анжелика взвыла, выгнувшись дугой.

— Не лезет! — закричала она. — Ты же видишь!

— Попробуем по-другому, — процедил доктор.

Он вынул бутылку. Перевернул.

— Дном вперёд.

— Ты издеваешься?! Садист проклятый! — заорала Анжелика, плюнув ему в лицо.

Доктор хладнокровно вытер щёку и ответил:

— Это — эксперимент.

Он приложил широкое дно к входу в растянутое влагалище. И навалился всем весом на бутылку

— НЕ-Е-ЕТ!.. — визг Анжелики разорвал воздух.

Стекло упёрлось. Стенки входа натянулись до предела, побелели, задрожали. Бутылка не проходила, как бы сильно доктор не давил.

— Слишком широкое, — пробормотал он, но не сдавался.

Он начал ковырять, проворачивать, вдавливать то одним краем, то другим. Каждое движение сопровождалось хлюпаньем, скрежетом, всхлипами Анжелики.

— Больно!.. Больно, тварь!.. — стонала она, стуча головой о спинку кресла.

Полицейский молча держал её за плечи, не позволяя вырваться.

— Ещё, — хрипел доктор, сам запыхавшись. — Ещё немного...

Он вбивал бутылку, как гвоздь, стуча ладонью по горлышку, но основание не входило. Даже после фистинга кулаком, даже в состоянии максимального растяжения — широкое дно не проходило.

— Чёрт... — выругался он, наконец отступая.

Бутылка выскользнула, доктор едва удержал её, не дав разбиться дорогому алкоголю. Стекло было покрыто смазкой, слизью, лубрикантом.

Анжелика лежала, тяжело дыша, с закрытыми глазами, вся в поту, в жидкости, в боли. Казалось, у неё не осталось сил ругаться и рычать.

Доктор подошёл к блокноту. Сделал запись: «Попытка введения объекта объёмом 750 мл, диаметром основания 8 см — неуспешна. Ткани растянуты до предела, но физически невозможно. Вывод: подозреваемая Ворончук Анжелика Николаевна не могла вынести бутылку во влагалище».

Потом поднял глаза.

— Одевайтесь, — сказал он. — Вы свободны.

Он уже отвернулся — будто её существование в комнате закончилось с вынесением вердикта. Но для Анжелики всё только начиналось заново: каждая мышца, каждый нерв, каждый миллиметр кожи болел. Не от ран — не было крови, не было разрывов — а от глубинного, вибрирующего ущерба, как будто её внутренности перетрясли в бетономешалке. Она попыталась сесть — и сразу же упала обратно, ухватившись за край кресла. Ноги не слушались. Руки дрожали, как у старухи. Внизу, в вагине, пульсировала пустота — широкая, гулкая, будто её растянули до размера, для которого тело не предназначено.

Она глубоко вдохнула, сжав зубы. «Вставай, — приказала себе. — Прямо сейчас. Или он решит, что ты сломалась».

С третьей попытки ей удалось подняться на локтях. Кожа на спине и ягодицах была красной от давления клеёнки, липкой от смеси её собственной жидкости, геля и пота. Она медленно, как робот с севшими батарейками, потянулась за нижним бельём. Натянула трусы, корчась от боли, когда стринги врезались в истерзанную промежность, потом брюки, ощущая каждое движение ткани по раздражённой коже как пытку.

Доктор тем временем подошёл к креслу с пачкой стерильных салфеток. Он начал протирать клеёнку — методично, холодно, без брезгливости. Каждое движение было точным, как у патологоанатома после вскрытия. Он удалял следы её тела, как улики с места преступления.

— Теперь вы, Анастасия, — произнёс он, не оборачиваясь.

Продолжение во 2 части. Глубокий анальный фистинг.

За следующей частью этого рассказа и других моих работ обращайтесь в личные сообщения на сайте или на почту torres9111@mail.ru. Заходите в мой профиль на сайте и смотрите все публикации автора.

Все мои рассказы есть на бусти - https://boosty.to/russel91

Также пишу на заказ. На любые темы, по вашему сценарию, предпочтениям и пожеланиям. Обращайтесь!