Всю неделю после тех выходных я не мог выкинуть Аню из головы. На работе мог сидеть за столом, уставившись в экран, но перед глазами вставали воспоминания о её вкусе на языке, о том, как она дрожала под моими пальцами. Дома было не лучше — я доставал телефон, рылся в галерее и вытаскивал старые фото, которые так и не стёр после развода. А зачем? Они были частью меня. Вот она на нашей свадьбе, в подсобке ресторана, задирает подол белого платья, и я вижу, как трусики сдвинуты в сторону, её пальцы раздвигают складки, а на лице эта озорная ухмылка — мол, давай быстрее, пока гости не хлынули. А здесь, на пикнике у озера в парке, она расстёгивает блузку на траве, одна грудь наружу, сосок затвердел от лёгкого ветра, и она смеётся, толкая меня в плечо, чтоб я не зацикливался на фокусе. Вот фото с отдыха в Турции. Мягкий свет заливает номер отеля. Она на четвереньках на кровати, кокетливо выпячивает попку, выставляя напоказ свои аппетитные дырочки. И это, последнее — в ванной нашей старой квартиры, она на корточках передо мной под душем, вода стекает по спине, губы обхватывают головку, глаза смотрят вверх – в воздухе висит пар, густой и горячий.

Я неистово дрочил на эти снимки каждый вечер, иногда по два раза, и кончал с такой силой, что тело выгибалось, но облегчения не приходило. Одержимость накрыла полностью — этот поезд уже не остановить, и я знал, что хочу её всю, без остатка, хочу сломать эти барьеры, которые мы сами наворотили. Поэтому я пригласил Аню, Егора и Славку на дачу — на шашлыки.

Пятничный вечер выдался тёплым, я ковырялся с мангалом во дворе, нанизывал куски мяса на шампуры. Аня тем временем хозяйничала на кухне — доносились звуки посуды, лязг ножа по доске. Пацаны носились по траве с мячом, Егор визжал от восторга, а Славка подыгрывал, изображая неуклюжего защитника, и их смех разносился эхом. Я чиркнул зажигалкой, поднёс огонь к щепкам под решёткой — пламя лизнуло газету. И тут я глянул в окно кухни, которое выходило во двор, и поймал её взгляд. Аня стояла у раковины, мыла овощи, но смотрела прямо на меня, в глаза, и в этом взгляде было что-то такое, от чего внутри шевельнулось. Она дёрнулась, отвернулась быстро, но поздно — я всё понял. Понял ещё по приезду, когда она переоделась в те обтягивающие чёрные лосины, которые я всегда обожал, потому что они облепляли её бёдра и попку, как вторая кожа, подчёркивая каждый изгиб. И в тонкую белую футболку, сквозь которую просвечивали соски — твёрдые, торчащие бугорками, будто специально для меня. Она выбрала эту одежду не просто так.

Вскоре после приезда, когда все разбрелись по делам и никто не маячил поблизости, я подловил её в коридоре у двери в спальню. Прижал к стене мягко, но уверенно, и впился губами в её рот — жадно, страстно, с языком, который сразу нырнул внутрь, а руки легли на талию, притягивая ближе. Она не отпрянула, как в прошлый раз на кухне. Нет, её губы ответили почти сразу, тело прижалось ко мне, и я почувствовал, как соски трутся о мою грудь сквозь тонкую ткань, посылая искры по коже. Она жаждет меня. Я знал это сейчас, чувствовал каждой клеткой, и это только разожгло огонь сильнее.

Но я решил поиграть с ней немного, не торопиться, растянуть это напряжение. После розжига костра не пошёл к ней сразу — вместо этого вышел к пацанам, попинал мяч на траве. Егор пнул сильно, с размаху, я подставил ногу, отбил в сторону, и мяч улетел к Славке, который засмеялся и хлопнул меня по плечу: “Давай, отец, не спи, а то пропустишь!” Я улыбнулся в ответ, но внутри всё кипело от нетерпения, от вида её силуэта в окне. Наконец, выдохнул и сказал им: “Пойду маме помогу, а то она там одна корячится с закусками.” Они кивнули, не отрываясь от игры, и я направился в кухню, чувствуя, как сердце стучит чаще.

Аня как раз резала огурцы на доске — нож стучал ритмично, зелёные ломтики падали в миску. Я подошёл сзади, обнял за талию, прижался пахом к её попке, и она замерла, но не отодвинулась, только дыхание сбилось чуть-чуть. Я наклонился к уху, прошептал тихо:

— У меня для тебя огурец поинтереснее.

Она перестала резать, рука с ножом повисла в воздухе. Застыла, уперев взгляд в стол, и я увидел, как щёки порозовели. Я спокойно взял её руку, убрал нож в сторону — на всякий случай. Потом повернул её лицом к себе, но не сильно, просто чтоб заглянуть в глаза.

— Зачем ты здесь, Анечка?

Я давно не звал её так. Анечка... Она вздрогнула от этого слова, губы дрогнули.

— Я не знаю...

— Ты ведь могла сказать, что болеешь, и вы бы не приехали. Но ты здесь. Ты знала, что тебя ждёт. Кто тебя ждёт. Так зачем?

— Не знаю...

— А мне кажется, мы оба знаем.

— Это неправильно.

— Ну, когда ты насаживалась своей пиздой на мои пальцы, ты об этом не думала.

— Это была ошибка.

— Хорошо. Я сделал тебе приятно. Тогда сделай приятно мне. И на том покончим.

— Чего ты хочешь?

Я взял её руку, подвёл вниз, приложил к штанам — к уже твёрдому члену, который пульсировал под тканью, горячий и настойчивый. Она почувствовала его, пальцы сжались рефлекторно, и я увидел, как глаза потемнели.

Она бросила взгляд в окно — на Славку, который носился по двору с Егором, размахивал руками, хохотал от души, не подозревая ни о чём. Потом повернулась ко мне, и в её глазах вспыхнуло что-то первобытное, как будто она только что сдалась буре внутри. Медленно опустилась на колени, борясь с собой до последнего вздоха, но тело уже знало, чего хочет. Пальцы дрожали, расстёгивая ширинку, спустили штаны, потом трусы — член вырвался наружу, твёрдый, горячий, качнулся перед её лицом. Она уставилась на него, дыхание сбилось, губы приоткрылись, будто в шоке от собственной смелости. Боже, это моя Аня — моя бывшая, мать моего сына, которая теперь с моим близким другом, а здесь, на коленях, смотрит на меня так, словно ничего не изменилось. Эта мысль ударила в голову, как виски, — она изменяет ему, и от этого кайф только усилился, смешавшись с уколом вины, который быстро утонул в похоти.

Она наклонилась ближе, обхватила губами головку — робко, почти нежно, язык скользнул снизу, лизнул щель, пробуя мой солоноватый вкус, и я почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Да, детка, вот так, работай губками, как раньше, покажи, что не забыла. Она берёт глубже, сантиметр за сантиметром, губы растягиваются туго вокруг ствола, рот обволакивает теплом, слюна потекла сразу, смазывая всё. Сначала сосёт неуверенно, с паузами, будто проверяет себя, но потом втягивается — голова закачалась увереннее, язык закрутился по венам, губы сжались плотнее, заглатывая до упора, до горла. Я застонал тихо, хрипло, чувствуя, как волны удовольствия накатывают от живота к груди, — это же Аня, моя Аня, её рот знает каждый миллиметр меня, и она даёт это сейчас, несмотря на всё. Руки сами потянулись к её голове, пальцы вцепились в волосы, и я взял контроль, насаживая её по-своему — вперёд, назад, член скользил по нёбу, потом глубже, в горло, она давится, кашляет, но не отстраняется, слюна капает на пол, на её лосины, а глаза смотрят вверх, мокрые от слёз, но полные того же огня, что и у меня.

Вдруг стук в окно — громкий, по стеклу. Славка, чёрт. Сердце ёкнуло, адреналин хлестнул, но отпустить её? Ни за что, всё равно за столешницей ничего не видно. Я одной рукой открыл форточку, вторую прижал к её затылку крепче, не давая вырваться. Она замерла, рот полный, сосать перестала, член пульсировал внутри, тёплый и неподвижный, и эта неподвижность только усилила кайф — она здесь, на коленях, пока он болтает.

— Эй, брат, я Егору травлю байку, как мы голландцев на Евро-2008 разнесли. Счёт там был 4:1, нет?

— Да ладно, 3:1, чувак. Павлюченко открыл, Ван Нистелрой в конце основного сравнял, а потом Торбинский с Аршавиным добили.

— Ага, в точку! Выебали их в том матче по полной.

— Верно, только в полуфинале испанцы нам отсос устроили.

— Ха, ну да, впихнули по яйца, чтоб не рыпались!

Пока он трепался, я чувствовал её горло — тугое, сжимающееся, она давилась беззвучно, ногти впились в мои бёдра, царапая кожу до крови, потому что я вдавил её в пах сильнее, не давая дышать. Она задыхалась, глаза округлились, паника мелькнула, но я держал, и эта власть, эта тайна — она сосёт меня, пока он шутит про "отсос" в двух шагах — разожгла меня до края. Измена Славке, нашему Славке, который всегда был как брат, жгла внутри, но не отвращением, а от запретного кайфа, от того, что она выбрала меня сейчас, несмотря ни на что.

— Круто, старик, ещё не всю память пропил, ха-ха! — Славка отбил пятюню через подоконник и умчался обратно.

Я разжал пальцы, и Аня втянула воздух жадно, с хрипом, слюна хлынула изо рта — лужа на линолеуме, смешанная с моей смазкой, она закашлялась, вытерла губы ладонью, глаза злые, мокрые.

— Ты псих конченый? Я чуть не сдохла там! А если бы он заглянул, или...

Я не дал ей договорить — она не доделала свою работу, и я этого не потерплю. Двумя руками схватил голову, толкнул ритмично, глубоко, в горло, и кончил — мощно, обильно, струи ударили внутрь, она глотала судорожно, давилась, кашляла, но брала всё. Когда вырвалась, пытаясь откашляться, я дёрнулся и выстрелил остатком — на лицо, сперма потекла по щеке, по подбородку, капнула на футболку, оставляя липкие следы. Я смотрел на неё, размазанную, с волосами в беспорядке, и взгляд её был загадкой — ярость? Укор? Или то же пламя, что жжёт меня? Она встала неуверенно, потянулась к раковине, но я поймал за руку, наклонился ближе, усмехнулся тихо: "Умничка, талант не растеряла — как в старые времена, только теперь с риском для жизни." Она дёрнулась, вырвала руку и ушла в туалет, дверь хлопнула — тихо, но эхом по всей кухне.

Продолжение завтра