Ну что ж, продолжим мои мемуары.

Мы продолжили встречаться с Юлей и Владимиром. По несколько раз в неделю, иногда — с ночёвкой. Маме я врала, что остаюсь у какой-то подруги. Кажется, она всё прекрасно понимала, но ничего не говорила — только тихо добавляла: «Будь осторожна». Хорошая мама. Вряд ли я смогла бы так же спокойно отреагировать, если бы мои дети оказались на моём месте.

Я научилась хорошо сосать и лизать, и моя попа уже легко принимала член. Мы много чего пробовали. Я сама ничего не предлагала, но ни от чего не отказывалась.

Иногда Владимир брал меня так: я стояла раком, упираясь ладонями в матрас, а он входил мне в зад — медленно, но без колебаний. Как только он оказывался внутри, я осторожно опускалась на живот, вытягиваясь на постели. Тогда он ложился сверху — всем телом, тяжело, плотно — и начинал двигаться.

Я оказывалась под ним полностью раздавленная, почти обездвиженная, зажатая между его телом и постелью. Его член глубоко проникал в мой зад толчками, и хотя я уже привыкла к аналу, ощущение всё равно оставалось острым — будто меня действительно разрывает изнутри. Но именно эта узость, по-видимому, сводила его с ума. Он начинал дышать чаще, стонать глуше, а движения становились резче, почти яростными.

Иногда он кусал мне плечи — не до крови, но сильно, оставляя следы. Я молчала, только впивалась пальцами в простыню. Мне не было больно в том смысле, который заставляет просить остановиться. Наоборот — я чувствовала, как от этого напряжения, от полной покорности, от ощущения, что я — его, только его, в этот момент — во мне нарастает странное, тёмное возбуждение.

Больше всего меня возбуждали постыдные вещи — те, что я сама считала извращёнными.

К примеру, римминг. Вылизывать попку Юли было легко и даже приятно: аккуратная, ухоженная, с лёгким цветочным запахом после душа — она будто создавалась для этого. Женские задницы всегда манили меня. Впрочем, и мужские тоже. Но сама мысль о том, чтобы вылизывать мужскую жопу, казалась такой дикой, такой грязной и унизительной, что я до сих пор краснею, когда об этом вспоминаю.

И всё же однажды мне приказали приласкать анус Владимира.

Он встал раком — широкая, волосатая задница, тяжёлые яички, болтающиеся ниже, и член, мягко покачивающийся между ног. Я замерла. Не от отвращения — а от острого, почти болезненного стыда.

Юля, видя мою нерешительность, просто взяла меня за затылок и направила голову между его ягодиц. Я зажмурилась, высунула язык и начала лизать — сначала робко, потом всё яростнее, будто пытаясь доказать себе, что могу. Владимир вздрогнул и даже рассмеялся:

— Полегче, девочка. Делай это нежнее.

Я послушалась. Медленно, тщательно, языком обводила складки, проникала внутрь, принимая его вкус и запах. Лицо горело от стыда, но между ног всё пылало от похоти. Это было унизительно — и в то же время невероятно возбуждающе.

С тех пор я пристрастилась к этой практике. Часто ласкала так своих учителей — сначала осторожно, потом с настоящей жаждой. Иногда они даже садились попой мне прямо на лицо, прижимаясь всем весом, почти лишая воздуха. Я задыхалась, но не просила остановиться. Потому что в этом давлении, в этом полном подчинении, в этом запахе и вкусе — я чувствовала себя на месте.

Там, где другие видели позор, я находила удовольствие.

Да, мы много чего пробовали.

Однажды, когда Владимир трахал меня в зад, Юля встала у изголовья и обвила мою шею своими чулками — тонкими, шелковистыми, но крепкими. Она не душила сразу, а лишь слегка натянула ткань, пока я не почувствовала, как воздух стал проходить труднее. Постепенно, почти ласково, она усилила давление — ровно настолько, чтобы дыхание перехватило, а в висках застучала кровь.

Это было очень странное ощущение: тело будто раздваивалось. С одной стороны — глубокое, почти животное удовольствие от того, как член Владимира раздвигает меня изнутри, а с другой — лёгкий, но настоящий страх: а вдруг она не заметит, что мне уже слишком? А вдруг я не успею?

Всё происходило на грани — между экстазом и паникой. Я чувствовала, как нарастают конвульсии, как тело начинает дрожать, как оргазм подкатывает с неожиданной силой... но в тот же момент в груди сжималась тревога: а вдруг я умру прямо в этот момент? Прямо в этих сладких, бессильных судорогах?

Юля, однако, всегда чувствовала предел. Она замечала малейшее напряжение в моих мышцах, малейший рывок — и тут же ослабляла чулки. Иногда даже наклонялась и шептала: «Я с тобой. Ты в безопасности».

И я верила ей.

Но страх оставался — тонкий, едва уловимый. И, возможно, именно он делал всё это ещё более возбуждающим.

В то время я не очень понимала боль и бондаж. Но мы всё же пробовали это, правда, в самой лёгкой форме. Руки и ноги фиксировали шёлковыми поясами, не туго, скорее символически. И всё же даже такое лёгкое ограничение вызывало во мне странное чувство: беззащитность, полная отдача, невозможность уйти — и в этом была своя тёмная притягательность.

Меня часто шлёпали по попе ладонью — игриво, ритмично, как часть ласки. Но однажды Юля взяла ремень.

Я не ожидала этого. Первый удар застал меня врасплох — резкий, горячий. Я вскрикнула. Второй и третий заставили меня визжать — громко, почти по-детски. Не знаю, было ли мне по-настоящему приятно. Скорее, это было смешанное ощущение: боль, стыд, страх — и вместе с тем желание выдержать, быть послушной, не подвести.

Зад горел долго. На следующий день на коже остались синяки — тёмные, чёткие, как печать. Я прятала их под одеждой, но иногда ловила себя на том, что трогаю их пальцами, вспоминая тот вечер.

Это был единичный случай. Больше ремнём меня не трогали. Но сама память об этом осталась — не как травма, а как знак: я прошла и через это.

Довольно часто я служила своим ртом, когда Юля и Владимир занимались сексом.

Моя задача была простой: подготовить Юлю — языком и губами — к тому, что они выбрали на этот раз. Иногда это была киска, иногда — попка. Я тщательно вылизывала, размягчала, увлажняла, пока она не начинала стонать и извиваться подо мной.

Потом переходила к Владимиру. Брала его член в рот, чтобы поднять, чтобы сделать твёрдым и скользким. Он никогда не торопил — позволял мне работать в моём ритме, хотя я чувствовала, как быстро он возбуждается.

Когда всё было готово, я сама вставляла его член в Юлю — осторожно, почти церемонно. А затем ложилась под ней, пока она стояла раком, и начинала ласкать её клитор языком. Её соки стекали мне на подбородок, бёдра дрожали, стоны становились громче. Владимир двигался медленно, глубоко, а я — под ними — продолжала свою работу, чувствуя, как всё это сливается в единый ритм.

Заканчивали мне почти всегда в рот.

Я принимала сперму молча, не выплёвывая, не отстраняясь. Это было частью ритуала — моей благодарностью, моим подчинением, моим способом сказать: я здесь, я с вами, я ваша.

Было много ещё того, что мы делали — и некоторые вещи были настолько постыдными, что даже сейчас мне неловко об этом говорить. Наверное, я воздержусь от таких откровений. Не из страха, а просто потому, что есть предел тому, что можно вынести на свет — даже в исповеди.

Что касается моей «светлой» стороны — той, что жила в университетских коридорах, в библиотеке, в разговорах с одногруппниками, — можно было бы подумать, что я сильно изменилась. Но это не так. Внешне я оставалась той же: тихой, аккуратной, немного замкнутой студенткой филфака. Никто не догадывался, что под скромным платьем и вежливой улыбкой скрывается тело, только что бывшее в чужом распоряжении.

Разве что... иногда я приходила на лекции и чувствовала, как из моей задницы вытекает сперма — тёплая, липкая струйка, медленно пропитывающая трусы. Это ощущение — скрытой, незаметной для других развращённости — возбуждало меня сильнее, чем можно представить.

Помню, пару раз я заходила в туалет на перемене, запирала кабинку и быстро, почти по-деловому, мастурбировала — пальцами, стоя, прислонившись лбом к двери. Оргазм был коротким, но острым, как разряд. А потом я поправляла одежду, умывала лицо и возвращалась в аудиторию — всё такая же тихая, приличная, «нормальная» Елена.

Никто ничего не замечал.

И, может быть, именно в этом и заключалась моя настоящая тайна.

Но, к сожалению, даже самые развратные оргии со временем приедаются и становятся обыденностью. Где-то через полгода наши встречи стали реже. Хотя всё ещё было интересно, уже не было той дрожи, того трепета, который сопровождает первые разы — когда каждое прикосновение кажется откровением, а каждое «да» — прыжком в неизвестность.

Наверное, у них появились новые девочки — послушные, свежие, с тем же голодным взглядом, с которым когда-то смотрела я. По крайней мере, так я это чувствовала. Ни обиды, ни ревности — просто тихое понимание: моя очередь прошла.

А потом я встретила своего будущего мужа.

Мы начали встречаться, и постепенно, почти незаметно, я перестала общаться с моими «учителями». Я не исчезла внезапно, не бросила их — просто наши встречи сошли на нет, как будто сама жизнь мягко закрыла эту дверь.

Всё-таки я думала, что полный переход на «тёмную сторону» — это не для меня. Это было тайное увлечение, страсть, извращение — но не моя суть. Я хотела нормальной семьи. И в целом придерживалась (и до сих пор придерживаюсь) того, что называют «традиционными ценностями».

Мой жених не был творческой личностью — хотя и обладал изрядным интеллектом. Читал в основном юридическую литературу, увлекался спортом, ценил порядок и ясность. Когда дело уже шло к свадьбе, я наконец-то переспала с ним — то есть лишилась невинности в том смысле, который обычно в это вкладывают. Был и минет, но я сознательно решила не демонстрировать свою искушённость. Делала всё просто, даже немного неловко — как будто впервые.

Про анал речи не было. Он не просил. Я и не думала предлагать. Боялась, что по моей разработанной заднице он поймёт: я не так уж и невинна.

Мы сыграли свадьбу.

Я решила, что перевернула тёмную страницу своей биографии, раскаялась в грехах и теперь заживу обычной, светлой жизнью — как большинство «нормальных» людей.

Но я заблуждалась.

Впрочем, те читатели, кто ожидает продолжения моих физических приключений, могут не читать дальше. Уверяю вас: с тех пор я больше не занималась сексом ни с кем, кроме своего мужа. А описание нашего с ним секса, честно говоря, ввело бы вас в скуку.

И всё же всё рассказанное выше — лишь пролог.

Настоящая история моей тёмной половины начинается именно сейчас.