Больше всего моя мать боялась однообразной жизни. Главной радостью моего отца был его распорядок дня. Это принципиальное различие не делало их несчастными, по крайней мере, не совсем. Просто наша семья жила на двух разных частотах. Папа был ровным, надёжным гудением, как холодильник. Мама была симфонией неожиданных мелодий, иногда радостных, иногда меланхоличных, но никогда, никогда не скучных.

Именно этот страх перед обыденностью привёл к нашим «приключениям», как она их называла. Началось всё довольно невинно. Когда мне было десять, я поехала в полночь посмотреть на метеоритный дождь, оставив записку на кухонном столе для растерянного папы, который нашёл её вместе с утренним кофе. В пятнадцать лет это была спонтанная поездка на выходные в прибрежный городок: она сказала папе, что мы едем в гости к далёкой, больной тёте. Мы развели костёр на пляже, и она научила меня бросать камни, а её смех заглушал рёв волн.

После того, как мне исполнилось девятнадцать, и я вернулся с первого курса университета, мои приключения изменились. Сдвиг был едва заметным: перестановка планет, о существовании которых я и не подозревал, в одной солнечной системе. Меня волновало то, как её объятия длились на секунду дольше, чем нужно, как её рука лежала на моей руке, когда мы смеялись над какой-нибудь шуткой, которая была нам близка. Воздух между нами, когда-то чистый и знакомый, начал потрескивать от нового, пугающего электричества.

Первое настоящее приключение такого рода произошло в кабинете отца.

Папа возился в гараже, приводя в порядок инструменты уже в третий раз за месяц – субботний ритуал. Запах моторного масла и скошенной травы доносился из открытого окна. Мы с мамой, предположительно, искали старый фотоальбом в его кабинете – комнате, где главное место занимал большой дубовый стол, а стены были завалены книгами по военной истории.

«Кажется, он в нижнем ящике», — прошептала мама, хотя никто не мог её услышать. Глаза её сверкали знакомым озорством, но за ним пылал новый, дерзкий огонёк.

Я опустился на колени и выдвинул тяжёлый ящик. Он был полон выцветших карт и старых документов. «Просто какие-то старые бумаги», — сказал я странно хриплым голосом.

Она опустилась на колени рядом со мной, её плечо коснулось моего. Её аромат – жимолость и тёплая кожа – наполнил мои чувства, перебив запах старой бумаги. «Дай-ка подумать», – пробормотала она, протягивая руку мимо меня к ящику. Вместо бумаг её пальцы нашли мою руку. Она переплела свои пальцы с моими.

Сердце колотилось о рёбра, как пойманная птица. «Мама...»

«Тсссс», — сказала она, поворачиваясь ко мне. Её взгляд был мягким, но непоколебимым. «Это всего лишь очередное приключение, Лео. Самое большое из всех».

А потом она поцеловала меня. Это был не материнский поцелуй. Это было исследование, вопрос и ответ одновременно. Мир сузился до ощущения её губ, тихого звука её дыхания и далёкого, успокаивающего лязга гаечного ключа из гаража.

Мы опустились на персидский ковёр за столом, скрытый от двери. Это было безумное, безмолвное открытие. Наши руки, неловкие и жадные, исследовали новую территорию. Я помню головокружительное ощущение, когда моя ладонь скользнула под её летнее платье, нащупав тёплый шёлк нижнего белья. Я помню её вздох, когда я прижался к ней, мои пальцы нежно исследовали её тайные, влажные складки. Она была всем приключением, которое у нас когда-либо было – ночные поездки, океанские волны, шёпот секретов – всё это сосредоточилось в этом единственном, пульсирующем мгновении. Её руки не ленились, освобождая меня от джинсов, её прикосновение было таким уверенным, что у меня перехватило дыхание. Она опустила голову, и тепло её губ стало откровением, заставившим меня увидеть звёзды за закрытыми веками. Это было быстро, интенсивно и совершенно поглощающе. Наши кульминационные моменты были безмолвными криками, общим сотрясением, которое мы поглощали друг друга, наши тела прижимались друг к другу, а шаги отца эхом разносились по подъездной дорожке.

Мы поправили одежду как раз в тот момент, когда захлопнулась задняя дверь. Вошёл папа, держа в руках только что заточенный нож газонокосилки. «Нашёл тот альбом?» — спросил он, рассеянно улыбаясь.

«Ещё нет, дорогой», — сказала мама, её голос звучал на удивление ровно. Она пригладила волосы, воплощение супружеского спокойствия. «Мы продолжим поиски».

Второе приключение произошло под открытым небом, неделю спустя. Мы сказали папе, что отправляемся в долгий поход за грибами. У нас была корзина, но она оставалась пустой.

Мы нашли поляну – ровный круг мягкой травы, скрытый от тропы густой завесой плакучих ив. Солнечный свет, пробиваясь сквозь листву, окрашивал нашу кожу переливающимся золотом.

Здесь не было никакой безумной спешки. Тревога первого раза рассеялась, уступив место пьянящему, томному любопытству. Мы расстелили одеяло и просто смотрели друг на друга, соучастники преступления, сообщники в этой прекрасной, запретной игре.

Она откинулась назад, и я боготворил её. Я покрывал поцелуями дорожку от её лодыжек, поднимаясь по гладкой поверхности икр к чувствительной коже внутренней стороны бёдер. Я изучал её тело, словно мальчишкой изучал тропы в этом лесу – каждую впадинку, каждый изгиб, каждый звук, который она издавала. Когда я наконец попробовал её, её спина выгнулась на одеяле, а пальцы запутались в моих волосах. Её наслаждение было тихим, накатывающим приливом, а не разбивающейся волной. Она вскрикнула, и птицы над головой тут же объявили этот звук своим.

После этого она повалила меня на спину и села на меня верхом. Солнце сияло за её головой. Она двигалась медленно, волнообразно, и улыбка играла на её губах, когда она смотрела на моё лицо. Она контролировала ситуацию, словно искательница приключений, забирающая свою добычу. Я держал её бёдра, как якорь в буре ощущений, пока мы оба не упали с обрыва, и наши тихие стоны не затерялись в стрекотании кузнечиков и завывании ветра.

Мы вернулись домой, когда сумерки окрасили небо в оранжевый цвет. Щёки у нас пылали, волосы слегка взъерошились от ветра. Папа сидел на диване и читал газету.

«Много грибов насобирать?» — спросил он, не поднимая глаз.

«Ни одного», — сказала мама лёгким и лёгким голосом. Она поставила пустую корзинку у двери и подошла поцеловать его в щёку. «Но мы прекрасно провели день, исследуя окрестности, правда, Лео?»

«Самый лучший», — согласился я хриплым голосом. И так оно и было.

Третий раз был моей идеей. Риск был самым высоким, и в этом был смысл. Папа уснул в кресле в гостиной после обильного воскресного обеда, а по телевизору монотонно крутили документальный фильм о высадке в Нормандии. Глубокий, ритмичный звук его храпа стал нашим саундтреком.

Я взяла маму за руку и повела её в коридор, прямо к подножию лестницы. Мы были бы на виду, если бы он только пошевелился. Опасность представляло опьяняющее вещество.

Я повернул её лицом к стене, прижавшись всем телом к ​​её спине. Я поцеловал её в шею, чувствуя, как её пульс бьётся под моими губами. Она прижалась ко мне, тихо вздохнув. Мои руки обхватили её грудь, и она прижалась ко мне бёдрами. Это был безмолвный, яростный танец.

Подняв её сарафан, я вошёл в неё сзади, мы оба кусали губы, чтобы не издавать ни звука. Каждое движение было рассчитано, каждый толчок соразмерен ритму его храпа. Это была агония и экстаз сдержанности. Я крепко обнимал её, моя рука скользнула вниз, чтобы почувствовать место нашего соединения, ощутить волнующее свидетельство её желания. Её рука потянулась назад, сжимая моё бедро, ногти впивались в кожу, безмолвно моля о большем.

Мы двигались вместе в идеальной, безмолвной гармонии, наши тела говорили на языке, которому нас научил этот секрет. Наш оргазм нарастал не как взрыв, а как безмолвное, сокрушительное схлопывание. Я чувствовал, как она сжимается вокруг меня, всё её тело напрягается в беззвучном крике, и этого было достаточно, чтобы окончательно меня освободить. Мы прижимались друг к другу, дрожа, прерывисто дыша друг другу в кожу, пока телевизор показывал «Битву в Арденнах».

Мы отошли друг от друга, поправляя одежду. Папа фыркнул во сне, пошевелился и снова захрапел. Мама повернулась ко мне, глаза её блестели от смеха и адреналина. Она приложила палец к улыбающимся губам.

Мы никогда не говорили об этом открыто. В этом не было необходимости. Это была наша тайна, наше общее, захватывающее дух приключение, которое, словно подземная река, струилось под спокойной поверхностью нашей семейной жизни. Папа оставался счастливо невнимательным, довольным своей рутиной, и мы оба любили его по-своему.

Иногда я ловил взгляд мамы за обеденным столом. Папа говорил о карбюраторах или о том, как правильно подстричь газон, и она дарила мне лёгкую, почти незаметную улыбку. В этой улыбке была целая вселенная — пыльный кабинет, залитая солнцем поляна, тихий коридор. Это была карта наших неизведанных земель, молчаливое обещание следующего великого приключения, и оно принадлежало только нам.