Эта история началась вначале 90х, союз уже распался, но мне в то далёкое время было всего 18 лет и на то, что со страной произошло что-то не то, ни я, да и никто из моего окружения не обращал внимания. Хотя, наверное, это было самое лучшее время, и нам действительно было не до этого, тогда можно было всё. Нет, эта была не анархия, это было время, когда мы все верили во что-то хорошее, что скоро будет жить ещё лучше, что мы идем к чему-то новому и достигнем небывалых высот. Но совсем скоро всё поменялось. Та уверенность, тот воздух свободы, который казался таким чистым и свежим, начал наполняться совсем другими запахами. Иллюзия единства рассыпалась, как штукатурка в подъезде, который больше никто не ремонтировал. Вместо одной большой страны появилось множество маленьких, хрупких и вдруг ставших чужими республик. А вместо светлого будущего на нас обрушилось настоящее — суровое, непредсказуемое и жадное. Витрины магазинов, ещё недавно пустующие, взорвались кричащей радугой импортных товаров. А потом мы все вдруг резко разделились. Появились те, у кого «получилось». Они носили кожаные куртки с заклёпками, говорили громко по огромным, как кирпич, телефонам и смотрели на остальных свысока. А остальные — это было большинство — просто пытались выжить. Инженеры, учителя, врачи шли торговать с лотков, меняли талоны на продукты и стояли в бесконечных очередях за «гуманитаркой». И самой главной краской на этой картине был страх. Сладковатый, приторный страх неизвестности. Вчерашние уверенные в завтрашнем дне комсомольцы оказались в мире, где правила дикая, ничем не сдерживаемая стихия под названием «рынок». Исчезла гарантированность, исчезла стабильность. Просыпаешься утром и не знаешь, что будет днём: подорожает ли хлеб в три раза, ограбят ли тебя по дороге на работу, закроется ли завод, на котором работает твой отец. Но парадокс — в этом хаосе была и своя, сумасшедшая энергия. Мы были молоды. Мы верили, что этот ухаб — временный, что вот-вот вырулим на ровную дорогу. Тогда, вначале 90-х, мы потеряли страну, но обрели всё сразу и ничего одновременно. Это было время великой надежды и великого разочарования, время наивной веры и жёсткого предательства. Время, когда можно было всё, но далеко не у всех получилось. Мы жили на сломе эпох, даже не понимая до конца масштаба происходящего. Мы просто жили.

Я только закончил учёбу в ПТУ, и как оказалось, профессия, которой я обучался несколько лет, фактически перестала быть востребованной, завод на котором была у меня практика, был на грани остановки, там уже по несколько месяцев не платили зарплату. И естественно я решил искать себе, что-то новое. Это был общий для всех сценарий. Профессии, которые ещё вчера казались железным билетом в будущее, в одночасье стали никому не нужны. Я был последним из тех, кто еще ходил на практику на завод, в надежде что то заработать. И хоть на завод из моих друзей с кем я учился, ходил только я, деньги у них у всех водились и не только деньги. Вскоре у них стали появляться новые кроссовки, джинсы «варенки», которые были диковинкой и стоили как целая зарплата нашего инженера. Сначала все смотрели на них с усмешкой и даже немного свысока. «Спекулянты», – бросали наши отцы, привыкшие к честному труду. Но когда на моей кухне мы целый месяц ели только гуманитарную тушёнку, да макароны, купленные по талонам, а Вовка, который бросил учиться уже на втором курсе, купил первый видеомагнитофон с пультом, усмешка стала застревать в горле.

Однажды вечером я с друзьями сидел в квартире, которую родители Вовки, уехав куда-то, оставили ему на неделю.

— Ну что, Санёк, — хлопнул меня по плечу Вовка, — опять на свой завод завтра горбатиться пойдешь? На бесплатную вахту собираешся?

—А куда деваться? — пожал я плечами.

— Может, скоро запустят и…

—Да брось ты! Они сами не знают, что делать. Скоро станки на металлолом сдавать будут. Смотри на меня. Вчера с утра съездил на оптовку, взял ящик «Сникерсов», к обеду уже раскидал пачки по ларькам. Вот он, профит. – Он щёлкнул пальцами и протянул мне пачку «Мальборо». До этого мы курили «Яву» или «Космос». И это был момент истины. Гордость, принципы, всё, чему учили родители — «нужно получить нормальную профессию», «жить честным трудом» — всё это разбивалось о простую, жёсткую реальность. Завод стоял. Профессии не было. А есть хотелось каждый день. И на следующий день я пошёл с ними. Не работать — просто посмотреть. Картина была сюрреалистичной. Огромная площадь у железнодорожного вокзала, которая раньше была пустой и ухоженной, теперь напоминала муравейник. Сотни ларьков, сбитых из фанеры и жести, палатки и просто разложенные на одеялах товары. Крики: «Куртки турецкие, последний размер!», «Жвачка, две пачки по цене одной!», «Джинсы «Монтана», не подделка!». Воздух гудел от мата, торга, клаксонов разномастных машин. Здесь торговали всем: от немецких эмалированных кастрюль до польской косметики, здесь свободно можно было купить еще совсем недавно запрещённые к продаже американские доллары и советские ордена за отвагу. Здесь же сновали и «братки» в спортивных костюмах, присматривая за порядком, который они сами же тут и установили.

Меня охватила паника. Я был бесполезен в этом новом, диком, пахнущем потом и деньгами мире. Я умел читать чертежи и знать допуски и посадки, но не умел кричать «Покупайте!» и торговаться. Вовка, увидев моё потерянное лицо, просто сунул мне в руки две упаковки с жвачкой «Love is…». — Стоимость вот такая. Меньше чем за вот такую, не отдавай. Сдачу считай внимательно. Разместись где-нибудь у перехода. Сказал он и убежал по своим делам.

Первый день был адом. Я краснел, когда ко мне подходили, не мог внятно ответить на вопросы. Я чувствовал себя предателем — себя самого, своих родителей, своего прошлого. Руки, которые должны были держать инструмент, стыдливо предлагали жвачку с дурацкими картинками. Но к концу дня, я, продав почти упаковки и подсчитав выручку, осознал, что держал в руках больше денег, чем видел за последние три месяца на заводе. Это был самый убедительный аргумент. Так началась моя новая «профессия». Я больше не был токарем. Я был «предпринимателем». Я был «спекулянтом». Нас называли по-разному. А мы просто выживали. И в этом хаотичном, жестоком базаре рождалась новая жизнь, новое время и новый я.

На следующей день повторилось то же самое, я стал там же на лестнице в подземный переход. Но в этот день прямо напротив меня стояла красивая девушка, которая тоже продавала точно такой же товар, что и я. Не просто где-то там, в общем потоке, а именно, напротив, через узкий проход, заставленный ящиками с товаром, у стен подземного перехода. Мы стали конкурентами поневоле. Сначала это было неловко. Очень. Мы избегали даже смотреть друг на друга. Когда к ней подходил покупатель, я инстинктивно начинал активнее зазывать народ, чувствуя себя идиотом. Она, в ответ, тоже повышала голос. Получалась дурацкая аукционная война за внимание пятиклассников, копивших на жвачку. Пару раз наши взгляды всё-таки встречались. Она была хрупкая, в ярких легинсах и футболке, но с очень цепким и серьёзным взглядом. Не по годам серьёзным. Таким же, наверное, как и у меня. Таким взгляд становится, когда приходится делать не то, о чём мечтал. После полудня наплыв покупателей схлынул. Мы стояли каждый у своего ящика, на котором были разложены жвачки в ярких упаковках, упёршись взглядом в асфальт, в небо, куда угодно, лишь бы не друг на друга. Тишину между нами было слышно даже сквозь общий гул базара. И тут ко мне подошла пожилая женщина.

— Сынок, а почём у тебя если я сразу сорок штук возьму? И ткнула пальцем в мои коробки. Я назвал цену.

— Ой, дорого у тебя, да вон девчонка дешевле отдаёт! — она тут же развернулась и пошла к ней. Что-то во мне тогда ёкнуло. Не жадность, нет. А какое-то дикое, первобытное чувство справедливости. Я не удержался и крикнул ей вслед: — Так у нее и качество другое! У меня же свежий завоз!

Девушка услышала. Она подняла на меня глаза, и в них было столько возмущения и обиды, что мне стало не по себе. Она ничего не сказала, просто смерила меня взглядом и отвернулась. Я чувствовал себя последним подлецом. А час спустя разразился дождь. Не мелкий, противный, а ливень, тропический, с громом и молнией. Базар взвыл и бросился врассыпную. Торговцы начали лихорадочно накрывать свой товар клеёнками, целлофаном, а кто-то уже несся к автобусам. Я схватил свой ящик, засунул в него упаковки со жвачкой и засеменил к единственному навесу, где уже толпилось человек двадцать. Втиснувшись под протекающий тент, я отряхнулся и только тут заметил, что прямо передо мной, спиной ко мне, стоит она. Та самая девушка. Она промокла до нитки и пыталась отжать мокрые волосы. Не знаю, что на меня нашло. Наверное, та самая вина. Я снял свою джинсовую куртку — предмет моей гордости — и молча, накинул ей на плечи. Она резко обернулась, глаза снова вспыхнули готовностью дать отпор. Но увидев моё, наверное, такое же глупое и растерянное лицо, сдулась.

— Спасибо, — сказала она тихо, кутаясь. — Сам-то промокнешь.

— Ничего, — буркнул я. — Я... извини, за то, что тогда... про качество.

Она фыркнула, но без злобы.

— Да ладно. Все так делают. Бизнес.

Слово «бизнес» в её устах прозвучало дико и смешно. Дождь не утихал. Мы стояли под навесом, два бывших конкурента, промокшие, пахнущие мокрой фанерой и картоном. И вдруг мы одновременно посмотрели друг на друга и рассмеялись. Это был смех облегчения, понимания всей абсурдности ситуации.

— Лена, — вдруг сказала она, протягивая руку.

— Саня, — ответил я, пожимая её холодные пальцы. Так началась наша дружба. И когда дождь немного поутих, я предложил помочь донести ее ящик до ее дома. Дождь уже не лил стеной, а лишь сеял мелкой, моросящей изморосью, застилая город дымчатой пеленой. Мы шли по опустевшим улицам, и я украдкой поглядывал на нее. Я нес ее тяжелый ящик, а она шла рядом, иногда кутаясь в мою куртку, которая была ей явно велика. Она и правда была невысокой, едва доходила мне до плеча. Мокрые белокурые волосы, собранные в хвост, темными прядями прилипли к шее и щекам. Я старался смотреть прямо перед собой, но взгляд снова и снова соскальзывал вниз. Мокрая светлая футболка облепила ее, прилипнув к коже, вырисовывая каждую линию, каждую округлость. Она не носила лифчик, и под тонкой тканью четко проступали два маленьких, упругих холмика с темными, пронзительными точками посередине. Это было одновременно и невинно, и невероятно эротично. Я чувствовал, как кровь приливает к щекам, и отчаянно пытался вести беседу, спрашивая ее о чем-то, иногда путаясь в ответах. Она отвечала, улыбаясь мне, но я плохо слушал, сраженный этой картиной и собственным смущением. И в какой-то момент я поймал ее взгляд. Она смотрела на меня не прямо, а немного исподлобья, и в уголках ее губ играла понимающая улыбка. Она видела, куда я смотрю. И, кажется, ей это не просто нравилось — ей это льстило. В ее глазах читалось не возмущение, а тихое, игривое торжество. Она знала свою силу и даже немного наслаждалась моим замешательством. Так мы и шли еще, какое-то время пока не дошли до ее дома.

—Ну, вот я и дома, — сказала она, и голос ее прозвучал как-то особенно мягко. Я поставил ящик на мокрый асфальт. Она сняла с плеч мою куртку и протянула ее мне.

—Держи. Спасибо за помощь. Я взял куртку, наши пальцы снова ненадолго встретились. Я пытался смотреть ей в глаза, но взгляд снова предательски уплыл вниз, на ее грудь. Сейчас, стоя так близко друг с другом, ее грудь была как на ладони, но она и не собиралась прикрываться, делая вид, что не замечает. И вместо того чтобы попрощаться и уйти, она сделала паузу, посмотрела на моросящий дождь, потом на меня.

—Ты весь промок. Пошли чай пить, согреешься, — произнесла она это легко, как само собой разумеющееся, но в ее глазах промелькнул вызов. Сердце у меня екнуло и застучало где-то в горле. Все внутри замерло в сладком, тревожном ожидании.

—А... А что родители? — спросил я, пытаясь казаться хоть немного рассудительным.

—Тетка в ночную смену, до утра, — ответила она просто и, повернувшись, толкнула тяжелую дверь подъезда. — Идем.

Я, не говоря ни слова, подхватил ящик и последовал за ней в темный подъезд.

Мы поднялись на пятый этаж. Она щелкнула замком, и мы вошли в небольшую, но уютную квартиру. В воздухе витал сладковатый запах духов и чего-то домашнего, печеного.

— Раздевайся, проходи, — бросила она, скидывая мокрые кроссовки. — Я быстро, переоденусь.

Она исчезла в комнате, а я остался стоять в тесном коридоре, чувствуя себя не в своей тарелке. Снял куртку, повесил на вешалку, стесняясь своих прохудившихся кед. Из комнаты доносился шелест одежды. Через пару минут она вышла. И мир перевернулся. На ней была всего лишь просторная белая футболка с каким-то полустертым принтом. И всё. Она была так коротка, что едва прикрывала самые округлые части её ягодиц, открывая длинные, стройные ноги почти до самого начала. Я отвёл взгляд, чувствуя, как по щекам разливается горячая волна.

— Чай? — как ни в чём не бывало, спросила она и прошла на крохотную кухню, оставив меня в смятении разглядывать обои в коридоре. Я слышал, как она наполняет чайник, гремит чашками. Сделал глубокий вдох и зашёл на кухню. Она стояла спиной ко мне, доставая с верхней полки пачку с заваркой. И тут сердце моё просто остановилось. Она потянулась, за чаем, и короткий подол её футболки задрался. Я увидел всё. Всё до самого низа. Тонкую линию спины, упругие, идеальной формы ягодицы и смугловатую узкую полоску между ними. Она была совершенно голая под этой футболкой. Это было настолько откровенно, настолько смело и вызывающе, что у меня перехватило дыхание. Это был уже не просто намёк, это была декларация. Она выпрямилась, обернулась и поймала мой взгляд. Я не успел отвести глаза, я был парализован. На её лице снова появилась та же понимающая, немного хитрая улыбка, что и на улице. Она не смутилась, не попыталась поправить одежду. Она держала паузу, наслаждаясь эффектом, наблюдая, как я полностью теряю дар речи.

— С сахаром? — спросила она своим обычным голосом, все так же улыбаясь и играя со мною, как будто мы обсуждали погоду.

Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова, и опустился на стул у кухонного стола. Мои мысли путались, кровь гудела в висках. Она разлила чай по кружкам, и пар от него медленно поднимался в воздухе, смешиваясь с напряжением, которое висело между нами густым, сладким туманом.

— Печенье хочешь? — спросила она, ставя передо мной кружку.

—Да, спасибо, — прохрипел я.

Она улыбнулась и снова направилась к шкафчику. И снова, нарочито медленно, потянулась к верхней полке. И снова короткая футболка поползла вверх, открывая ту самую смуглую кожу, упругие округлости и ту самую сокровенную, тёмную щель между ними. На этот раз она задержалась в этой позе на секунду дольше, будто давая мне рассмотреть всё в деталях. Мир сузился до этого вида. Я сглотнул комок в горле, и мои ладони стали влажными. Она выпрямилась, взяла пачку с печеньем и медленно, лёгкой, пружинящей походкой, вернулась к столу. Но она не села на свой стул. Она остановилась прямо передо мной. Её глаза смотрели на меня с бездной понимания и вызова.

— Подвинься, — тихо сказала она.

Я автоматически подвинулся на стуле. Но она не села рядом. Вместо этого она развернулась и медленно, очень медленно опустилась мне на колени. Я почувствовал тепло её тела сквозь тонкую ткань футболки, упругость её ягодиц на моих бёдрах. Она откинулась назад, прижалась спиной к моей груди, и её мокрые от дождя волосы коснулись моей щеки, пахнущие дождём и чем-то цветочным. Она взяла мою руку и без всякого сопротивления, уверенно положила её себе на голое бедро. Кожа под моими пальцами была невероятно гладкой и горячей.

— Согреваешься? — прошептала она, оборачиваясь ко мне так, что её губы оказались в сантиметрах от моих. Её дыхание было сладким от чая. Я не мог больше думать. Все барьеры, вся робость, все условности рухнули в одно мгновение под натиском этого простого и ясного приглашения. Я не ответил. Мне не нужны были слова. Я наклонился и нашел её губы своими.

Её поцелуй был не мягким и не нежным. Он был жадным, влажным и безраздельным, полным того же голода, что и у меня. Она развернулась на моих коленях, обвила мою шею руками и впилась в меня всем телом. Мои руки скользнули под её футболку, наконец-то касаясь обнажённой кожи её спины, её талии, скользя вниз, сжимая те самые дразнившие меня всю дорогу округлости. Она тихо застонала мне в рот, и это был звук, который перевернул во мне всё с ног на голову. Она оторвалась от моих губ, запрокинула голову, и её глаза блестели в полумраке кухни.

— А у тебя холодные руки, — прошептала она с укором, но её тело прижалось ко мне ещё сильнее.

Потом она встала, взяла меня за руку и потянула за собой из кухни. Я послушно последовал за ней, в тот самый мир, который только что рухнул и возник заново, пахнущий дождём, чаем и её кожей. В комнате царил полумрак, пробиваемый лишь тусклым светом уличного фонаря из окна. Он выхватывал из темноты край кровати, плакат на стене и её фигуру. Она отпустила мою руку и, не отводя от меня взгляда, сняла футболку, одним движением она оказалась на полу и представ передо мной всей своей наготой. Стройная, почти хрупкая, но с удивительно женственными линиями. Её грудь была небольшой, аккуратной с тёмнымы, казавщимися почти черными в темноте ареолами сосков, которые набухли и твердели на прохладном воздухе, делая их не по-девичьи зрелыми и чувственными. Её живот был плоским, а ниже... Ниже всё было выбрито начисто, открывая аккуратную, пухлую киску, которая уже казалась влажной и призывно поблёскивала в скупом свете. Она была совершенна. И в её позе, в её взгляде не было ни капли стеснения, только уверенность и знание своей силы.

Она подошла ко мне, и начала расстегивать мои джинсы, помогая снять их. Её пальцы были ловкими и быстрыми. Потом она мягко толкнула меня на кровать и оказалась сверху, оседлав меня своими стройными бёдрами. Её киска, горячая и влажная, коснулась моего живота. Она наклонилась, и её тёмные соски коснулись моих губ.

—Хочешь? — прошептала она, и это был риторический вопрос.

Я ответил действием, захватив её сосок губами. Он был упругим и большим. Она застонала, запрокинув голову, и начала медленно, чувственно двигать бёдрами, растирая свою сокровенную плоть о мой живот, оставляя на коже влажный блестящий след. Она была опытна. Наверное, даже слишком опытна для своих лет. Каждое её движение было выверенным, точным, нацеленным на то, чтобы довести до исступления. Она вела себя так, словно её тело было не храмом, а хорошо изученным инструментом, на котором она умела играть виртуозно. Наконец, она приподнялась, взяла мой член в свою маленькую, руку и направила его к себе. Наши глаза встретились. В её взгляде не было вопроса, было только ожидание и тёмное, животное знание. Она опустилась на меня. И её киска, горячая и скользкая, с лёгким, влажным чавканьем приняла меня внутрь себя целиком, без намёка на сопротивление. Она не была девственно упругой и узкой. Её внутренности были обжигающе тёплыми, пластичными, идеально облегающими, будто созданными специально для того, чтобы доставлять максимальное удовольствие. Она знала, как работать своими мышцами, сжимая и отпуская меня, заставляя стонать уже через несколько секунд.

— Да, вот так... — выдохнула она, начиная двигаться в своём, выверенном до миллиметра ритме. — Расслабься... Просто получай удовольствие.

Она правила балом. Её тело изгибалось над моим, её маленькая грудь с большими тёмными сосками, покачивалась перед моим лицом. Она, то опускалась на меня полностью, то приподнималась, почти освобождая меня, чтобы снова принять с этим тихим, влажным звуком, который сводил с ума. Она двигалась с какой-то древней, животной грацией. Её бёдра ходили ходуном, отточенные, уверенные движения не оставляли шансов сдержаться. Я впивался пальцами в её упругие ягодицы, пытаясь хоть как-то совладать с нарастающим ураганом внутри, но она только усмехнулась вполголоса, чувствуя мою слабость.

— Не держись, — прошептала она хрипло, наклоняясь так, что её большие тёмные соски снова коснулись моих губ. — Всё равно проиграешь.

Её слова стали последней каплей. Волна нарастала где-то в глубине, неудержимая, горячая. Я застонал, моё тело затряслось в конвульсиях, и я полностью отдался ей, изливаясь внутрь с долгим, сокрушительным спазмом, который, казалось, выворачивал всё нутро наизнанку. Она не остановилась сразу. Продолжала двигаться ещё несколько мгновений, выжимая из меня последние капли, её внутренние мышцы сжимались пульсирующими волнами, продлевая блаженство до грани боли. Наконец, она замерла, тяжело дыша, и опустилась на мою грудь. Её спина была влажной от пота, сердце колотилось так же часто, как и моё. Мы лежали так несколько минут, слипшиеся, пахнущие сексом и дождём, прислушиваясь к ветру за окном. Постепенно дыхание успокоилось, и в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь редкими шорохами за стеной. Я первый нарушил молчание, приподнявшись на локте и смотря в ее глаза, которые в полумраке казались бездонными.

— Лен, я люблю тебя, сказал я тихо.

— Не надо, Санёк. Не надо так сразу, — повторила она так же тихо, положив ладонь мне на грудь. Её прикосновение было уже другим — нежным, но отстраненным.

—Я, правда, — упёрся я, чувствуя, как краснею. Мне было восемнадцать, и я был абсолютно уверен в правоте каждого своего слова. Эта уверенность была жгучей и единственной, что оставалось в этом перевернутом мире. Лена покачала головой, и её мокрые волосы растрепались по подушке.

—Ты не понимаешь. Я... я совсем другая. Не такая, как ты думаешь. Ты сам всё вскоре поймёшь. И сделаешь выбор. Она сказала это так просто и безысходно, что у меня внутри всё сжалось. Сладость недавнего блаженства вдруг стала горчить. Я хотел спросить, что она имеет в виду, доказать, что для меня она самая правильная, но слова застревали в горле. В её глазах стояла стена, которую я был не готов штурмовать. Мы ещё немного полежали в тишине. Я обнял её, но её тело, ещё минуту назад такое податливое и живое, теперь казалось напряженным. Постепенно дыхание выровнялось, сердцебиение успокоилось. Я посмотрел на свои часы с светящимися стрелками.

— Мне пора, — нехотя выдохнул я. — Уже поздно.

— Ладно, — она легко скользнула с кровати, словно и не было этой минутной напряженности, и натянула свою футболку. Вид её снова в этой короткой одежде, под которой теперь не было тайны, снова заставил кровь прилить к щекам, но теперь это было смешано с тревогой. Она проводила меня до двери. В коридоре я натянул куртку, всё ещё пахнувшую дождём и ею. Мы стояли у деревянной двери обитой старым дерматином, и снова возникла пауза, но на этот раз не сладкая, а полная чего-то невысказанного.

— Завтра... — начал я.

— Приходи утром, — перебила она, и в её голосе снова появилась тень той уверенности, что была раньше. — Пойдем на рынок вместе. Я тебе пирожков испеку.

Её предложение было таким домашним, таким простым после всего, что произошло, что это вернуло немного равновесия. — Приду, конечно, приду — кивнул я.

Она встала на цыпочки и быстро, по-дружески чмокнула меня в щёку. — Иди уже, романтик.

Я вышел на площадку. Дверь за мной закрылась с тихим щелчком замка. Я спускался по тёмной лестнице, и каждый шаг отдавался эхом в пустой бетонной шахте. В голове крутились её слова: «совсем другая», «сделаешь выбор». Они были как заноза. Но потом я вспомнил её смех, её взгляд, её тело на моём, и эти мысли отступили перед простой, животной радостью произошедшего. Я вышел на улицу. Дождь уже кончился, асфальт блестел под одинокими фонарями, и воздух был чистым и холодным. Я задрал голову и увидел свет в её окне на пятом этаже. Сердце снова екнуло. Я не понимал, что она имела в виду, но был уверен в одном: утром я приду. Обязательно приду.

Утро было прохладным, влажным после вчерашнего дождя. Я постоял у её подъезда, пытаясь собраться с мыслями. В голове звучал её вчерашний шёпот: «Не надо так сразу». Но вид её окна на пятом этаже, за которым она сейчас есть, гнал все сомнения прочь. Я сделал глубокий вдох и рванул с места, влетая в подъезд. Поднявшись на пятый, я нажал на звонок. Сердце колотилось где-то в горле. Из-за двери послышались быстрые шаги, щелчок замка — и она возникла в проеме.

Она была совсем другой и в то же время точно такой же, от которой у меня перехватывало дыхание. На ней были облегающие черные лосины, которые обрисовывали каждую линию её длинных ног и каждую округлость её упругих, идеальной формы ягодиц. А сверху на ней была надета футболка, с каким-то принтом, она завязала ее узлом на животе, открывая узкую полоску смуглой кожи. Футболка и так была короткой, и когда она повернулась, чтобы крикнуть что-то вглубь квартиры, я увидел, её красивую попку. Это было одновременно невинно и невероятно эротично.

Она говорила быстро, шепотом, ее глаза были немного напряжены: — Сань, всё нормально, просто тетка уже дома. Возьми, пожалуйста, ящик в коридоре, я сейчас. Она указала взглядом на фанерный ящик, стоявший у вешалки. Я, молча кивнул и подхватив его, вышел на площадку. Она исчезла в квартире, а я остался ждать, слыша приглушенные голоса из-за прикрытой двери. Через пару минут она выскочила, на ходу натягивая легкую ветровку. — Пошли, — бросила она, запирая дверь. Мы спустились вниз. Она шла впереди, и я не мог оторвать глаз от её фигуры. Облегающие лосины делали с её телом что-то невероятное. Каждое движение её бедер, каждая игра мышц на ягодицах, которые так и не скрывала короткая футболка, была как отдельный, дразнящий кадр. Она шла легко, пружинисто, и мне казалось, что весь мир видит то же, что и я, и замирает от восхищения.

Она оглянулась через плечо, поймав мой взгляд на себе. На её губах промелькнула та самая хитрая, понимающая улыбка, от которой кровь бросилась в лицо. — Нравится? — бросила она через плечо, не сбавляя шага.

Я только сглотнул и молча кивнул, чувствуя себя пойманным с поличным, но и счастливым от этой своей пойманности. Она рассмеялась, и этот звук звенел в утреннем воздухе. Мы шли на рынок, а я шёл следом и просто любил её глазами, и вчерашние слова о «выборе» казались далекими и неважными. Была только она, ее улыбка и ее невероятная, пленяющая походка.

— Лен... — начал я, нагоняя ее. — Ммм? — она обернулась, ее глаза блестели в утреннем свете. — А давай... — я запнулся, подбирая слова. — Давай не будем как раньше. Не встанем друг напротив друга, как два дурака, через проход перекрикиваться. Давай встанем вместе. У одного ящика. Будем торговать вместе.

Она замедлила шаг, смотря на меня с любопытством, с той самой хитрой улыбкой, что сводила меня с ума. — Вместе? — переспросила она, как бы проверяя мою серьезность. — А что с товаром как торговать то будем?

— А давай объединимся, мы выставим твои жвачки и мои... ну и будем торговать ими вместе.

Она рассмеялась, и звук был звонким и легким, как утренний ветерок. — Санёк-романтик, — протянула она, дразня меня. — Ты что, боишься, что я от тебя сбегу?

— Нет, — ответил я честно, глядя ей прямо в глаза. — Просто хочу быть рядом.

Она посмотрела на меня еще секунду, ее взгляд стал мягче, игривость уступила место чему-то теплому. — Ладно, — согласилась она просто. — Давай вместе. Посмотрим, что у нас получиться.

Мы встали там, где в прошлый раз стояла она прямо у входа в подземный переход. Поставили ее ящик и разложили наш товар. Она ловко все организовала, ее движения были быстрыми и точными. — Так, — сказала она, отступая на шаг, чтобы оценить наш «магазин». — Смотрится... солидно. Так много всего стало. Я стоял рядом, плечом к ее плечу, чувствуя исходящее от нее тепло и легкий, цветочный запах ее шампуня. Мир вокруг будто стал ярче и четче.

— Команда «Лена и Санёк», — выпалил я. Она улыбнулась, толкнула меня легонько плечом.

— Главное, не подведи меня, партнер, сказала она серьезно. И уже смеясь, шутя добавила, — А если милиция гнать будет — ты остаешься прикрывать отход, как настоящий джентльмен.

— Согласен, — тут же ответил я, и мы уже оба рассмеялись.

И вот мы стояли вместе. Она ловила взгляды прохожих, зазывала их звонким голосом: «Жвачка! Жвачка! Очень вкусная», а я чувствовал себя не просто влюбленным мальчишкой, а ее соратником. Ее партнером. И это чувство было почти таким же опьяняющим, как ее вчерашний поцелуй.

День пролетел незаметно, в вихре покупателей, смеха и наших украдкой перешептываний. Когда поток людей схлынул, и мы начали собирать ящик, на душе было и радостно, и горько. Радостно — оттого, что всё получилось, что мы были вместе. Горько — потому что день заканчивался. Мы шли обратно, я нёс ящик, теперь уже почти пустой. Лена шла рядом, чуть впереди, и вечернее солнце золотило её волосы. Она что-то болтала без умолку, жестикулируя, рассказывая, как какая-то тётка торговалась до хрипоты из-за пяти жвачек «Love is...».

—. ..а я ей говорю такая, бабуль, ну ладно, ладно, скину я тебе по пять рублей а сама цену на пять рублей больше сказала, и она купила! — она заливисто смеялась, оборачиваясь ко мне, и глаза её сияли. Я просто смотрел на неё и улыбался, как дурак, ловя каждое её слово.

Подходя к её дому, она притихла. Мы остановились у знакомого подъезда.

— Ну что, партнёр, — сказала она, оборачиваясь ко мне. — Неплохо поработали.

— Неплохо, — согласился я, всё ещё не выпуская ящик из рук, словно он был моей единственной связью с этим днём.

Наступила небольшая пауза. Я смотрел на неё, надеясь, что она скажет: «Пошли ко мне», хотя знал, что это невозможно.

—Тетка сегодня дома, — как будто прочитав мои мысли, сказала она, и в её голосе прозвучала лёгкая, едва уловимая усталость. — Так что... отдыхаем.

Я кивнул, стараясь не показывать разочарования.

— Завтра на оптовку? — спросил я, чтобы продлить эти секунды.

— Конечно, — она улыбнулась. — Встречаемся там, в семь, на остановке. Не проспи, романтик.

Она сделала шаг ко мне, встала на цыпочки и быстро, по-дружески чмокнула в щёку. Её губы были тёплыми и мягкими. — Иди уже — прошептала она, отступая к двери подъезда.

Я стоял и смотрел, как она скрывается в темноте подъезда, слышал, как хлопает тяжелая дверь. Потом поднял голову и увидел, как в её окне зажёгся свет. Я представил, как она там, в своей квартире, с тёткой, и наш сегодняшний общий мир вдруг стал таким далёким. Развернувшись, я побрёл к своему дому. В кармане позвякивала мелочь и бумажные деньги — наша первая общая выручка. Я засунул руку в карман, сжал деньги в кулаке. Они были холодными, но от них веяло чем-то очень важным. Завтра. Завтра я увижу её снова.

Утром я проснулся рано и быстро позавтракав, я побежал на остановку. Была суббота и народу было совсем мало, у меня получилось даже приехать минут на пятнадцать раньше. Я стал ждать Ленку, но ее не было, она, почему то задерживалась, причем уже на двадцать минут. Нервничая, я прохаживался взад вперед за остановкой, выискивая взглядом ее в подъезжающих автобусах. Наконец-то в одном из них я увидел ее. Подбежав к дверям, я увидел, когда они открылись, что она с трудом пыталась вытащить из автобуса огромный, старый чемодан. Я поспешил ей на помощь, вытаскивать чемодан, а она, оплатив проезд, вышла следом.

— Что это? — спросил я, ставя чемодан на землю и показывая на него кивком головы. Ленка усмехнулась, но в глазах у неё стояли слёзы. От злости или от обиды — я не мог понять.

— Вот, с тёткой поругалась. И она меня выставила. Сказала, что я «непонятно чем занимаюсь» и позорю её дом. — Она пнула чемодан ногой.

— Всё. Бездомная. Слово повисло в воздухе тяжёлым, невероятным грузом. Бездомная. В восемнадцать лет. С ящиком жвачки и старым чемоданом. У меня в голове всё сложилось мгновенно, без раздумий. Это был не порыв, а простая, ясная необходимость. Как подставить плечо, когда человек спотыкается.

— Переезжай ко мне, — выпалил я. Она посмотрела на меня с удивлением и скепсисом.

— К тебе? А родители? У тебя же там... — она знала, что я живу с родителями в трёхкомнатной хрущёвке.

— Ну да. Но у меня там своя комната. Мать сначала, конечно, поворчит... Но куда ты денешься? Не на вокзале же ночевать? — Я уже наклонился, подхватывая тяжёлый чемодан.

— Всё будет нормально. Разберёмся. Мы, молча, шли до моего дома. Чемодан страшно тянул руку. Я чувствовал, как Ленка идёт рядом напряжённая, как струна, ожидая подвоха, скандала, отказа. Её гордость была исцарапана до крови. Дома было, как я и ожидал. Мать открыла дверь, увидела меня, Ленку и этот дурацкий чемодан. Её лицо вытянулось.

— Сань, что это? — спросила она тихо, уже предчувствуя беду.

— Ма, Лена тут... без жилья сейчас. Она поживет у нас немного. В моей комнате. На кухне, за столом, сидел отец, доедавший завтрак. Он поднял на нас глаза поверх газеты, помолчал, тяжело вздохнул и сказал: — Чемодан то хоть в коридор поставь. И идите уже завтракать, девушка с дороги, наверное. — И он снова углубился в газету. Это и было его молчаливое согласие. Мать вздохнула, махнула рукой — «ладно, раз уж так» — и поставив разогреваться на плиту кастрюлю с макаронами ушла к себе в комнату. Когда макароны согрелись, я разложил их по тарелкам, и мы сели есть. А потом пошли в мою комнату. Я занес чемодан к себе в комнату, и мы стали развешивать в моём шкафу вещи Лены. Наконец развесив и положив на полках весь её гардероб, мы легли на мою кровать. Места было мало, но моя узкая кровать казалась нам целым миром.

Это был странный день, мать ходила надутая, старалась лишний раз не разговаривать. Отец делал вид, что ничего не происходит. А мы в основном были весь день у меня в комнате. Ленка пыталась быть незаметной и тихой, она скупалась ночью, потом тихонечко в кухне помыла за всеми посуду, оставшуюся с ужина. А на следующий день лед потихоньку тронулся. Мать заметила, как Ленка утром аккуратно зашивает мне порванную куртку. Потом Ленка помогла ей разобраться с новой кофемолкой, которую папа принёс с работы (её дали в счёт зарплаты). И они о чем-то долго шептались на кухне над этой кофемолкой. А вечером, мать сама поставила на стол не три, а четыре тарелки. Без всяких слов. Просто четвертую тарелку. Для Ленки. Это было официальное принятие в семью. Без парада, но с макаронами и тушёнкой.

— Сань... — тихо сказала она в темноте.

—А?

—Спасибо тебе. За всё. За чемодан тот... За то что не бросил. За всё.

Я ничего не ответил. Просто крепче обнял её.

— Лен, выходи за меня. Она замерла, и даже как будто перестала дышать, будто не поверила ушам. Потом резко повернулась ко мне в темноте. Глаза её блестели, улавливая скупой свет из окна.

—Сань... Ты что? И вправду? Хочешь жениться? Жениться на мне? — Голос её срывался, в нём смешались надежда, недоверие и какая-то детская растерянность. Она ждала подвоха. Ждала, что я рассмеюсь, скажу «пошутил». Мы жили в мире, где серьёзных обещаний уже не давали. Где сегодня есть, а завтра — нет. Где слово «любовь» уже обесценилось в тысячах фантиков к «Love is...», которые мы продавали.

—А то, — сказал я тихо, но очень чётко, не отводя взгляда. — Конечно, вправду. Мы и так всё делим пополам. И макароны, и выручку, и эту кровать. Давай и жизнь пополам делить будем. Официально. Она молчала, просто смотрела на меня. Потом её лицо исказилось, она прижала кулаки ко рту, но не сдержалась — её плечи задрожали. Она не рыдала, она плакала беззвучно, всеми силами пытаясь сдержаться, чтобы не услышали родители за стеной.

—Дурак... — выдохнула она сквозь слёзы. — Совсем дурак. У нас ни кола ни двора. Чем жить будем? С точки на точку кочевать?

— А мы свой ларек поставим, — не раздумывая, ответил я. — Не наёмный, а свой. Своими руками сколотим. Будем не жвачкой торговать, а... ну, я не знаю... цветами. Или книгами. Или чем захочешь. Она рассмеялась сквозь слёзы, и этот смех был самым честным звуком на свете.

— Цветами... В наше-то время... Ты совсем романтик.

— Ну и что? — я ткнулся лбом в её плечо. — Зато свои. Наши. И ларек наш, и жизнь наша. Всё.

Она обняла меня, прижалась мокрым от слёз лицом к шее.

— Да, — прошептала она почти неслышно. — Выхожу. И в тот момент, в моей тесной комнате в хрущёвке, под старым одеялом, пахнущим домом и нашим общим потом, в восемнадцать лет от роду, без гроша за душой, но с чемоданом надежды и дикой верой в то, что всё получится, мы поженились. Без колец, без загса, без свидетелей. Но это было самое настоящее бракосочетание. В эту ночь мы ещё долго не могли уснуть. Лена рассказывала о своей жизни. Я не спрашивал ее об этом раньше, просто мне было, как то стыдно выпытывать у нее это. Но она сама начала этот разговор признаваясь мне во всем, о том, как она рано потеряла девственность в четырнадцать лет, и какой она была дурой. Оказалась, что у неё был уже довольно большой опыт общения с парнями, и я у нее был давным давным-давно не первый. Она говорила об этом виноватым тоном, и прижималась ко мне, а я расспрашивал её обо всех её приключениях. Почему то меня заводили эти рассказы, она не скрывала ничего, мне даже казалось, что ей тоже нравится рассказывать мне как она трахалась до меня.

Она говорила шепотом, её голос был тихим, и в то же время таким нежным. Я лежал на спине, глядя в потолок, где угадывались разводы от былых протечек, и слушал. Рука моя лежала на её груди, и я чувствовал, как возбуждены её соски.

— Первый... Его Серёжей звали. Сосед по дому. Ему было шестнадцать, а мне четырнадцать с половиной. Он казался таким взрослым, — она усмехнулась, но в усмешке была горечь. — В подвале это было. Мне потом было страшно, больно и противно. А он потом хвастался во дворе всем, что поимел меня. Я тогда два дня из дома боялась выйти. Мамаша моя тогда догадалась, или узнала от кого-то, всыпала мне ремня, и сказала, что я шлюха.

— Потом примерно через неделю был Витёк из ПТУ, — продолжила она, перебирая пальцами бахрому на одеяле. — Мы с ним еще потом несколько месяцев встречались. Он был не злой, просто очень скучный. Целовался как то липко, всё время норовил за грудь схватить, будто проверял, на месте ли. Порвали мы с ним, когда он на день рождения подарил мне колготки. Мамины, я потом узнала, что он их из комода стащил. А она узнала, и он их потом забрал обратно, и я послала его.

Я молчал и просто слушал ее. Мне не было смешно.

— А потом... потом был один женатый. С работы мамки. Приезжал к ней в гости, а она как раз ушла куда-то. А я одна дома была. Он начал с того, что сказал, что я очень красивая, делал разные комплименты, говорил что очень нравлюсь ему. А я дура, поверила. Потом он достал бутылку портвейна, я напилась... Проснулась уже на диване. Он потом извинялся, сунул в руку двадцать пять рублей и уехал. Больше я его не видела, испугался, наверное, что вот так с малолеткой.

Она замолчала, и тишина в комнате стала густой, давящей. Я понимал, что это не исповедь, не покаяние. Это была инвентаризация. Она вываливала передо мной весь свой груз, весь свой багаж, чтобы я видел не только её, но и всё, что за ней тянется. Проверяла меня. Проверяла нас.

— И ещё... — она начала, но я перебил её.

— Хватит, — сказал я тихо.

— Нет, Сань, ты должен всё знать. Ты должен понимать, кто я.

— Я и так понимаю. Ты — Ленка. Которая считает деньги с языком на бок. Которая не боится торговаться со здоровыми дядьками на оптовке. Ты Ленка которая мою куртку зашила. И всё.

Она повернулась ко мне, её глаза в полумраке блестели.

—Но их было очень много, Сань. Я не святая. Я не такая, как тебе кажется.

Она вздохнула, и этот вздох казался таким тяжёлым, будто она выдыхала всю свою прошлую жизнь.

— Ну, а потом... потом пошло-поехало. После того женатого я поняла, что мне всё равно, что про меня думают. Мать кричала, что я шлюха, во дворе мальчишки стали постоянно подкатывать. В школе — то же самое. Я перестала сопротивляться. Если уж всё равно такой ярлык повесили, так хоть что-то с этого иметь.

Она помолчала, собираясь с мыслями, её пальцы бессознательно водили по моей груди, выписывая какие-то узоры. А потом как-то меня моя подруга затащила на дискотеку в какое-то ПТУ. Музыка гремит, дым коромыслом, все пьяные. И мне это... страшно нравилось. Такая свобода дикая. Там все были никем, и поэтому можно было быть кем угодно. Меня тогда окружила компания парней. Не бандитов, нет, просто обычных подвыпивших парней. Мы танцевали, пили, курили какую-то дрянь... Потом пошли гулять. Я оказались в какой-то котельной, брошенной. Было холодно, грязно, но на это уже было плевать.

Лена замолкла, и в тишине комнаты было слышно, как за стеной скрипнула кровать — повернулся отец.

— И там... это случилось. Сначала с одним. Потом... подключился другой. Я не сопротивлялась. Мне было интересно. Страшно и интересно. Я впервые почувствовала это... Такую странную власть. Что эти здоровые лбы делают всё, что я захочу, лишь бы я разрешила им быть со мной всем. Я тогда поняла, что такое кончать несколько раз подряд. И мне показалось, что вот он, единственный способ чувствовать себя живой. Потом таких вещей было очень много. На стройках, в подвалах, в чужих квартирах. Это был просто секс. Секс сразу с несколькими парнями. Без имен, без обязательств. Как поесть, когда голоден. Я искала в этом острые ощущения, забытьё. Кайф.

Она закончила и замерла, ожидая моего вердикта. Ждала, что я оттолкну её, что в моих глазах появится то же самое презрение, к которому она привыкла.

— Я не могла не сказать тебе об этом, извини просто ты совсем другой, ты поверил в меня, а я… Она отвернулась и заплакала.

Я не оттолкнул. Я притянул её к себе ещё крепче, чувствуя, как бьётся её сердце — часто-часто, как у пойманной птицы.

Тишина повисла густая, сладкая, как дым от дешёвых сигарет. И в этой тишине она, наконец, почувствовала то, что скрывал мое молчание. Не отвращение. Не осуждение. Моё тело выдавало меня с головой. Я был возбуждён, и это возбуждение было таким же диким и неконтролируемым, как и её истории.

Лена медленно, приподнялась на локте и посмотрела на меня в полумраке. Её глаза, ещё блестящие от слёз, теперь изучали моё лицо с новым, непонятным ей выражением.

— Сань... — прошептала она сдавленно. — Ты чего?

Я не смог ничего сказать. Я только взял её руку и прижал к своей груди, чтобы она почувствовала бешеный стук моего сердца, а потом повёл её ниже, под одеяло, туда, где моё тело кричало правду громче любых слов.

Её пальцы дрогнули, коснувшись меня, и она резко выдохнула, будто обожглась.

— О Боже... — в её голосе прорвалось изумление, смешанное с облегчением и какой-то дикой, животной радостью. — Тебе... тебе что это нравится? Нравится слушать про это? Как я…

Она не дождалась ответа, потому что он был очевиден. Вместо этого она стала смеяться одновременно плакать вытирая слезы — тихо, хрипло, как-то по-кошачьи, и этот смех был полон совсем другого понимания.

— Да ты же... ты же просто — прошептала она, уже опускаясь ко мне, и её губы нашли мои в темноте. Этот поцелуй был не таким, как обычно. В нём не было нежности или робости. Он был жадным, познающим, полным нового знания друг о друге. Мы срывали с друг друга последние маски, и под ними оказывалась не грязь, а какая-то первозданная, грубая правда.

— Расскажи ещё, — вырвалось у меня, когда мы перевели дух. — Я хочу всё знать. Всё.

И она рассказывала. Шёпотом, горячим дыханием в ухо, пока комната вокруг переставала существовать. Она рассказывала откровеннее, детальнее, видя, как от каждого её слова, от каждой низкой, срывающейся нотки, во мне всё закручивается в тугой, огненный клубок. Она не стыдилась больше. Она сознавалась, соблазняла, мучила и дразнила меня картинами своего прошлого, и я ловил каждое слово, каждый стон, вырывавшийся у неё теперь уже от моих прикосновений.

Она была права. Я не был романтиком в её понимании. В тот момент я был самец, который получил себе в самку, не застенчивую девочку, а женщину с огнём внутри, и это знание сводило с ума. Оно делало её в тысячу раз желаннее.

И когда мы наконец слились в темноте, это было не подтверждением того, что мы живы. Это было празднование того, какие мы есть. Грязные, выжившие, с поцарапанными душами и дикими желаниями. И это было идеально.

После, лёжа в поту и прислушиваясь к её ровному дыханию, я понял, что наш союз скрепило не что-то возвышенное, а вот это — грязный асфальт базара, общая жестяная банка с деньгами и вот эти тёмные, постыдные, такие живые истории. Мы были двумя половинками одного целого, вырубленными не из мрамора, а из самого крепкого гранита, который только можно найти в этих развалинах. И я не променял бы это ни на какую другую любовь.

Она лежала, запрокинув голову на мою руку, и смотрела в потолок. Тишина была обжигающе громкой после её откровений. Я чувствовал, как по её телу пробегает мелкая дрожь — от напряжения или от холода.

— Сань... — её голос прозвучал тихо, неуверенно, будто она боялась спугнуть что-то хрупкое, что родилось между нами в эту ночь. — А если я... опять. Ну, с кем-то другим. Вдруг. Ты бы... ревновал меня?

Вопрос повис в воздухе, острый и неожиданный. Она ждала удара, отпора, мужского гнева — того к чему, видимо привыкла.

Я повернулся к ней на бок, облокотившись на локоть. В полумраке её лицо было бледным пятном, глаза — двумя тёмными безднами.

— Нет, — сказал я твёрдо, и увидел, как её глаза от удивления расширились. Я поймал её взгляд и не отпускал. — Мне это даже нравится. И... хотелось бы, чтобы это случилось.

Она замерла, не дыша. Казалось, она даже не поняла смысл сказанного.

— Что? — выдохнула она, и в её голосе прозвучало недоумение. — Ты... что? Это... как?

— Я не знаю, как, — честно признался я, проводя пальцем по её плечу. — Но мысль о том, что на тебя смотрят, хотят тебя... что ты... это меня заводит. Страшно. Я не буду ревновать. Я буду знать, что ты все равно моя и вернёшься ко мне. И будешь рассказывать. А я буду слушать.

Она долго молчала, вглядываясь в моё лицо, пытаясь найти в нём насмешку или ложь. Но я был абсолютно серьёзен. Всё, что было правильным и нормальным вчера, разбилось о реалии сегодняшнего дня. Мы создавали свои правила в этом хаосе.

Потом её лицо медленно-медленно озарила улыбка. Сначала не уверенная, робкая, а потом всё шире и шире, счастливая и по-детски беззаботная. Она рассмеялась — тихо, счастливо, и прижалась щекой к моей ладони.

— Господи, Санёк... — прошептала она, и её голос дрожал от нахлынувших чувств. — Да ты же вообще... какой-то ненормальный. Как же хорошо, что ты у меня есть.

Она сказала это так просто и так искренне, что у меня ёкнуло внутри. Это было больше, чем «люблю» или «хочу». Это было признание того, что мы нашли друг в друге то, чего не могли найти больше нигде — полное, безоговорочное понимание и принятие, со всеми тёмными уголками и дикими фантазиями.

— А ты у меня, — буркнул я, притягивая к себе и целуя в губы.

Утро было мутным и липким от сна. Я проваливался куда-то глубоко, в сны, где пахло пылью и долларами, и никак не мог вынырнуть. Проснулся оттого, что в квартире стояла непривычная тишина и в комнату через занавеску бил наглый солнечный луч. Я потянулся рукой к краю кровати, но место рядом было пустым и уже холодным. «Лена», — мелькнуло в голове первое, смутное чувство тревоги. Вчерашний разговор казался сейчас нереальным, словно приснившимся. Я прислушался. Из-за двери доносился приглушённый шум воды и сквозь щель под дверью в коридор был виден свет из ванной.

Я сел на кровати, потёр лицо ладонями. В голове стучало. Из ванной послышались шаги, щёлкнул замок. Дверь открылась, и в комнату, щурясь от света, вошла она.

И я просто обомлел.

Лена стояла на пороге, залитая утренним солнцем. Она была не та, что всегда. На ней была одета не её обычная футболка и лосины, в которых мы бегали на площадь у вокзала. На ней была, очень короткая светло голубая джинсовая юбка-ламбада, едва прикрывающая ее попку и белая рубашка полы которой она опять завязала спереди на узел, обнажив плоский живот. Рукава были закатаны до локтей. Ноги были пока босые, но казалось, что сейчас она наденет какие-нибудь высоченные каблуки, и образ будет завершён. Она выглядела дерзко, вызывающе и до невозможности сексуально. Это была не моя Ленка-торгашка, это была девушка с обложки того самого глянцевого журнала, что мы иногда листали на рынке.

Она поймала мой взгляд, полный откровенного потрясения, и её губы тронула хитрая, чуть виноватая улыбка. Она медленно покрутилась на месте, давая мне себя оценить.

— Ну что? Как я тебе? — спросила она.

Я смог только выдохнуть, сглотнув комок в горле. Возбуждение ударило в голову, мгновенное и оглушительное. Вчерашние слова, её истории, мои признания — всё это сложилось в единую, идеальную картину.

— Ты... это... — я пытался найти слова, но мозг отказывался работать.

Она подошла к кровати, её бедра плавно покачивались в такт шагам. Она остановилась передо мной и посмотрела сверху вниз, играя роль до конца.

— Будем выбивать большую скидку на оптовке у того усатого азербайджанца, — деловито сказала она, но в её глазах плясали чёртики. — Он на меня в последний раз так смотрел... — Она наклонилась ко мне, — Надеюсь, ты не возьмёшь свои вчерашние слова обратно? Её губы были совсем близко. Вызов висел в воздухе, густой и пряный. Я почувствовал, как по всему телу пробегает ток. Это была не ревность. Это было что-то другое. Желание, гордость, азарт. Она была моим секретным оружием, моим самым крутым козырем, и она знала это. И я знал.

Я не стал ничего говорить. Я просто резко потянул её к себе, и она с лёгким взвизгом повалилась на меня. Я поймал её губы своими губами, и это был не нежный утренний поцелуй, а жадный, властный, полный обоюдного понимания. Она ответила мне с той же страстью, впиваясь пальцами в мои волосы.

Когда мы, наконец, разъединились, чтобы перевести дух, она смотрела на меня распахнутыми, блестящими глазами. Щёки её горели.

— Ну? И?— выдохнула она.

— Только, смотри, сказал я, улыбаясь, ты уж выбивай скидку действительно побольше, — хрипло сказал я, шлёпая её по той самой короткой юбке. — А то не оправдаешь вложений.

Она рассмеялась, звонко и победно, выскользнула из моих объятий и потянулась за своей сумкой.

— Обещаю, — бросила она через плечо. — Я нам такую скидку выбью, что он сам нам доплачивать еще будет. Бери деньги, бизнесмен, поехали покорять рынок.

Мы вышли из подъезда. Лена шла чуть впереди, её ноги в босоножках на высоком каблуке уверенно стучали по асфальту. Короткая юбка делала её походку особенной, соблазнительной, будто она шла не по серому тротуару мимо хрущёвок, а по подиуму. Я вслед за ней и чувствовал на себе десятки взглядов из окон со двора. Она была магнитом, и я ловил это смешанное чувство гордости и дикого, животного возбуждения.

До остановки было около километра и чтобы не идти так много, я решил пройти через небольшой гаражный кооператив, тем самым срезав полпути, и мы свернули с дороги. Мы прошли совсем немного, как вдруг сзади, из-за угла одного из ряда гаражей послышались молодые голоса, смех, а потом чьи-то нестройные шаги. Я мельком обернулся. К нам приближалась компания из пяти парней, чуть старше нас, все они были одеты в спортивные костюмы, поверх которых были кожаные куртки. Перебрасываясь словами, они почти догнали нас и их взгляды, как когти, впились в Лену.

— Глянь-ка, Серый какой десерт с утра пораньше, — прозвучал чей-то сиплый голос.

— Ух ты, а ноги то прям от ушей... И не только ноги, — фыркнул другой.

— Эй, кисонька, куда путь держишь?

Лена старалась не оборачиваться, но я видел, как выпрямилась её спина, а подбородок приподнялся ещё выше. Она слышала всё что говорили парни так как они шли совсем рядом с нами. Я видел, как уголок её губ дрогнул в лёгкой, почти невидимой улыбке. Она ускорила шаг, будто пытаясь уйти, но это только подстегнуло их. Идти нам оставалось уже совсем не много и мы благополучно вышли на основную дорогу из гаражного кооператива и встали с Леной на остановке. Как всегда по утрам там было полно народу. Все ждали автобуса. Парни тоже влились в толпу, встав прямо за нами. Наконец-то подъехал старый автобус, который уже был и так полон народа. Началась давка. Мы попытались войти с ней вместе, но так получилось, что Лену толпа понесла вперёд, а меня оттеснили те самые парни, которые шли за нами и я едва успел втиснуться в другую дверь став на ступеньку у самой двери, которая с шипением закрылись и автобус поехал. Лена оказалась в самом центре людской массы, и её уже окружали те пятеро парней.

Мне было почти не видно её из-за спин, но я увидел её случайно в большое выгнутое зеркало, которое было у водителя на лобовом стекле сбоку. Мне было прекрасно видно в это зеркало что происходило около Лены, и я на очередной остановке поднявшись выше нашел самый удачный ракурс чтобы видеть её почти целиком и как бы не смотря в её сторону. Я видел, как к ней склонился один из парней, тот, что повыше, с хищным щербатым лицом. Он что-то говорил ей, ухмыляясь. А Лена слушала и потом улыбнулась в ответ. Сначала сдержанно, а потом всё шире. Она кивнула. Один из парней что-то сказал своим, друзьям и они засмеялись. А рука одного из них, того, что пониже и коренастее, исчезла в толпе на уровне её талии. Я видел, как она что-то ответила, улыбаясь, и её собственная рука, отпустив поручень, опустилась вниз и теперь она опиралась на парней, которые с радостью придерживали ее. И она не отталкивала их руки. Я видел, как она будто бы случайно провела своей рукой по запястью щербатого, легонько, почти нежно. Я видел, как округлились у него глаза от удивления и вожделения. Он опять что-то прошептал ей на ухо. Лена засмеялась, игриво взмахнув ресницами, и кивнула в мою сторону, сказав что-то вроде: «Муж ревнивый, осторожнее». Но сказала это так, что это прозвучало как часть игры.

Другой парень, стоявший прямо сзади нее будто невзначай придвинулся ещё ближе к ней, прижимаясь уже всем телом и обнимая её, Лена на секунду замерла, но не стала ничего говорить ему.

Я стоял не так далеко но все равно я едва слышал обрывки фраз которыми они обменивались и честно говоря не знал как себя вести и что делать.

— А ты куда, красотка, едешь-то? — спросил один из парней, уже почти обнимавший ее где то на уровне талии.

— На оптовку, — звонко ответила Лена, её голос был чистым и соблазнительным, как колокольчик.

— О, серьёзно? А мы как раз там тоже работаем, — оживился он. — У нас свой склад, шоколадом торгуем. «Сникерсы» там «Марсы» всякие. А ты чем торгуешь, небось, какой-нибудь мелочью, раз мы тебя ни разу не видели?

— Пока да, — кокетливо надула губки Лена. — Но планы большие.

— Это видно, — оценивающе окинул её взглядом другой парень, и его рука легла ей на бедро, чуть ниже края юбки.

Лена не оттолкнула его. Она лишь повернула голову и посмотрела прямо на него, взгляд её был томным и обещающим. Её пальцы скользнули по его руке, на этот раз задержались на мгновение больше, прежде чем убрать её.

— А вы, я смотрю, ребята деловые, — проговорила она, и в её голосе появились новые, бархатные нотки. — Может, подскажете, у кого из оптовиков лучше брать? А то мы с мужем... — она снова мельком взглянула на меня, и в её глазах читалось: «Смотри, как я могу», — мы только начинаем.

Парни оживились, начали наперебой давать советы, хвастаясь своими связями. Они, уже не стесняясь, обнимали её за талию, касались её волос. А она лишь смеялась и позволяла им это, изредка отвечая лёгкими, едва уловимыми прикосновениями, которые сводили их с ума.

Я стоял у двери, и по мне пробегали мурашки. Каждая деталь, каждый её взгляд, каждый её сдавленный смешок, который я улавливал сквозь гул автобуса, бросали меня в жар. Она играла с огнём, и я горел вместе с ней.

Наконец автобус, со скрежетом остановился на оптовом рынке, это была последняя остановка. Двери открылись, и толпа хлынула наружу. Парни вышли первыми, окружив Лену плотным кольцом, будто уже считая её своей добычей. Я выбрался чуть позже, через другую дверь которую водитель открыл не сразу.

Лена обернулась, нашла меня глазами и лукаво мне подмигнув помахала рукой. Я подошел к ним, а она повернулась к щербатому, самому главному, судя по всему.

—Витёк, познакомься, — сказала она сладким голоском, беря меня под руку и прижимаясь к моему плечу. — Это мой муж, Саня. Саня, это ребята с оптовики, шоколадом торгуют. Это Витёк, Серёга, остальных не запомнила ещё, — она бросила им вызывающую, весёлую улыбку.

Наступила лёгкая пауза. Парни оценивающе смотрели на меня. Витек-щерабатый скосил глаза.

—Муж? — переспросил он с лёгким недоумением и даже разочарованием. — А я уж думал...

— Думал чего? — игриво перебила его Лена, отпуская мою руку и делая шаг в его сторону. — Что я одна? Она звонко засмеялась, он у меня хороший и совсем не ревнивый — она обернулась и бросила мне взгляд, полный такого откровенного намёка, что у меня перехватило дыхание. — Правда, родной?

Я лишь кивнул, ничего не ответив.

Витёк засмеялся, поняв всё как надо. Его взгляд скользнул по Лене с ног до головы, задержавшись на завязанной, на узле рубашке и голом животе.

—Ну что ж, «не ревнивый муж», — он подчеркнул слово, обращаясь ко мне, — тебе повезло с такой женой. Огонь, а не баба.

—Я знаю, — хрипло выдохнул я.

Лена положила руку мне на грудь, будто успокаивая, а сама смотрела на Витька.

—Ну, так что, Витёк? — перевела она разговор. — Поможешь нам с товаром? Покажешь ваш склад? А я... мы будем брать товар у вас, и добавила совсем тихо — и я тебя потом отблагодарю — она произнесла это так тихо, что услышали только мы трое — я, он и ветер, гулявший по рынку.

Витёк облизнул губы. Его глаза загорелись.

— Да без проблем, красавица. Для тебя всё что угодно. Пошли, наши ряды вот там. Он обнял Лену за плечи, его рука легла на голую кожу у выреза рубашки. Она не отстранилась. Наоборот, она прижалась к нему боком, и её пальцы легонько провели по его пояснице.

Они пошли вперёд, а я зашагал следом, наблюдая, как его ладонь медленно сползает с её плеча вниз, на изгиб её талии, как он притягивает её к себе, а она смеётся, делая вид, что сопротивляется, но не отодвигается ни на миллиметр. Другие парни шли рядом, забавляясь этой сценой. Мы шли по грязным проходам оптового рынка, и для меня не существовало ни криков торговцев, ни вони тухлых овощей. Был только он, она и та невидимая нить между нами, которая натягивалась до предела, передавая каждый её вздох, каждый её преднамеренный стон, когда Витёк «нечаянно» задевал её грудь. Это был её план. И он уже работал идеально. И я, её муж, был единственным зрителем этого самого откровенного и самого гениального спектакля.

Мы подошли к длинному, одноэтажному зданию, из силикатного кирпича которое стояло почти, на краю оптового рынка. Воздух здесь пах острее — сыростью, пылью и сладковатым запахом гниющего картона. Людей здесь почти не было, только изредка попадались грузчики с тележками, которые везли товар. Витек, не отпускал Лену, он кивком указал на неприметную, обитую ржавым железом дверь в торце постройки. Рядом с ней почти вертикально вниз уходила железная лестница с трубами, вваренными в два швеллера вместо перекладин.

— Ну, красавица, встречай, наш дворец, — Витёк широко ухмыльнулся, обнажив зубы. Его рука сжала талию Лены ещё явственнее. — Только осторожно на ступеньках, не поскользнись. Лестница крутая.

Один из его дружков, коренастый Серёга, двинулся первым, шаркая ногами и скрываясь в темноте. Через секунду снизу донесся скрежет, и внизу вспыхнул яркий, мерцающий свет от нескольких люминесцентных ламп — видимо, он включил где-то внизу электричество.

— Да уж, дворец, — с легкой иронией, но без отвращения в голосе, протянула Лена, заглядывая в чёрный провал. — Сразу видно — серьёзные люди.

— Зато у нас совсем другие цены, мы же сразу коробками торгуем, сказал Витек. Парни уже начали спускаться вниз и стояли внизу, ожидая нас на небольшой площадке у железной двери. Витёк тоже сделал шаг вперёд, приглашая Лену спуститься.

— Проходи, хозяйка. Только давай я впереди, а то там темно, поддержу, если что. А муж пусть сверху, если что поможет. Он стал ловко спускаться вниз, а за ним к началу лестницы подошла Лена, она не спешила спускаться и разговаривала сверху с парнями, прекрасно понимая какой интересный вид на неё открывался снизу. Наконец она повернулась и держась за меня стала спускаться вниз. Она ещё не спустилась до конца лестницы, как парни подхватили ее, сняв с лестницы, попутно нагло облапав ее. Я спустился последним, уже тогда когда они открыли железную дверь и вошли в тёмный коридор.

Склад оказался в самом конце длинного тёмного коридора. Витек щёлкнул висячим замком и дверь с грохотом отъехала в сторону. Склад представлял собой небольшую комнату с низкими, давящими потолками. Почти под самым потолком тянулся ряд маленьких, зарешеченных окон с такими грязными стеклами, что солнечный свет пробивался сквозь них тяжелыми, мутными столбами, в которых кружилась пыль. В некоторых окнах стекла были разбиты, и оттуда в полумрак просачивались свежие струйки воздуха и уличные звуки, казавшиеся здесь такими далекими. В углу, у стены, стоял старый, заляпанный стол, а напротив друг друга — два продавленных дивана с протертой до дыр обивкой, явно видевшие лучшие дни.

Лена сразу же включилась в игру. Её смех звенел под этими низкими сводами, эхом отражаясь от запыленных картонных коробок, громоздящихся штабелями. Она флиртовала со всеми сразу, её движения были плавными и соблазнительными. Она позволяла им обнимать себя за талию, касаться ее груди, попки, плеч. И сама отвечала им взаимностью: легкими, едва уловимыми прикосновениями, многозначительными взглядами, которые видимо, только подстегивали их интерес к ней.

Разговаривая о товаре, они двинулись вглубь склада, выбирая упаковки со сладостями. Я остался у входа, прислонившись к косяку, наблюдая. Когда они скрылись за высоким стеллажом в самом дальнем углу, я услышал сдавленный смех Лены и одобрительные возгласы парней. Они, видя мою реакцию — вернее, полное её отсутствие, — окончательно распустили руки. А спустя пару минут, из-за дальних стеллажей показалась Ленка. Растрёпанная, с сияющими глазами, с почти полностью расстёгнутой рубашкой, которая теперь держалась лишь на узле завязанном снизу. Её грудь вздымалась от частого дыхания. За ней, словно свора, высыпали парни — возбужденные, жаждущие продолжения.

Лена подбежала ко мне, её губы были влажными и припухшими от поцелуев.

— Сань, — выдохнула она, и в её голосе звенела неподдельная, дикая радость. — Мальчики тут предлагают товар повыбирать. А ты не смог бы пока сходить за жвачкой? Возьми несколько упаковок, пока я тут буду... ну разбираться. Чтобы время даром не терять.

Я понимающе кивнул, моё горло стало пересохшим. Я видел её взгляд — это была просьба соучастника, часть её гениального, развратного плана.

— Без проблем, — хрипло ответил я.

Один из парней, Денис, тот, что помоложе, и попроще, вызвался меня проводить. Лена крикнула мне вдогонку: — Сань ты не торопись, присмотрись, может нам чего-то еще надо будет, кроме жвачки, хорошо?

Денис, проходя мимо, хлопнул меня по плечу. — Если дверь будет закрыта, когда вернешся, значит, мы перебрались на соседний склад, там ещё кое-что посмотреть. Так что, если что, жди тут, у входа. Не потеряемся. Как вернемся откроем.

Он вышел со мной в тёмный коридор, указал направление к ларькам и скрылся обратно на складе, громко захлопнув за собой тяжелую железную дверь. Я остался один в полумраке коридора, прислушиваясь к нарастающему в голове гулу. Сквозь толстую дверь доносился приглушённый, счастливый смех Лены.

Я поднялся по скрипучей железной лестнице наверх, и свежий воздух ударил в лицо после спёртой атмосферы подвала. Рука сама потянулась к пачке, я закурил, делая глубокую, нервную затяжку. Дым щипал лёгкие, но не мог перебить странную смесь чувств, которая бушевала внутри.

Я прекрасно понимал, что происходит сейчас за этой ржавой дверью. В голове сами собой возникали картины: её стоны, их тяжёлое дыхание. От этих мыслей по телу пробегали электрические разряды дикого, животного возбуждения. Но следом, будто ледяная вода, накатывало другое чувство — стыдливое, неловкое. Стыд не за неё, а за себя, за то, что меня это заводит, что я стоял и смотрел, а теперь просто ушёл по её просьбе, как послушный пёс.

Я резко тряхнул головой, отгоняя сомнения. Нет. Мы с Ленкой не просто так это затеяли. Мы двигаемся к своей цели. Каждый её стон, каждый её поцелуй с чужим парнем — это кирпичик в фундамент нашего будущего. Это была наша общая игра, наш расчёт, и она вела свою партию безупречно.

Мысль о цели, о той самой большой скидке и о деньгах, которые нам были так нужны, заставила меня выбросить бычок и растереть его об асфальт. Решение пришло, чёткое и ясное. Я действительно пойду за жвачкой. Чтобы не терять время. Чтобы делать вид, что всё идет по плану.

Я направился в знакомые ряды, где уже один раз покупал товар. Шум рынка обрушился на меня. Народу, как всегда, было полно. Я растворился в толпе, просто ещё один парень с озабоченным лицом, ищущий какой-то товар. Но внутри меня бушевала буря, и каждый шаг отдавался эхом от той железной двери, за которой разворачивалась самая откровенная и самая гениальная афера из всех, что мы придумывали.

Я подошёл к знакомому ларьку, заваленному разноцветными пачками жвачки. Ларьком, как и всегда, командовал усатый азербайджанец в мятом спортивном костюме. Его звали Рустам. Он сидел на табуретке и что-то громко объяснял двум парням на своем языке, жестикулируя руками.

—Здравствуйте дядь Руслан, сказал я, вот за жвачкой пришел, можно одну упаковку?

— А! Здравствуй, дорогой! — его лицо расплылось в широкой улыбке. — Что все продал уже? Молодец!

— Один момент! — он обернулся и крикнул вглубь ларька: — Эй, Руслан! Love is! Одну коробку! Быстро принеси нам! Паренек-помощник тут же вынырнул из-за занавески и протянул мне небольшую, но увесистую картонную упаковку с разноцветными вкладышами. Рустам взял с меня деньги, но не отпускал, пристально глядя на меня своими хитрыми, навыкате глазами.

– Слушай, я тут утром с тобой и ещё с какими-то парнями одну девушку видел, она тоже у меня товар раньше брала, кто она тебе? Откуда её знаешь?

– Это Лена моя невеста, сказал я немного потупив взгляд.

— А где сейчас твоя красавица? — спросил он с неподдельным интересом. — Леночка твоя. — Он многозначительно хмыкнул.

Я почувствовал, как по спине пробежали мурашки, но сделал вид, что ничего не заметил.

— Да она... товар выбирает, — буркнул я, глядя на коробку в своих руках.

— Выбирает, говоришь... — Рустам усмехнулся, поглаживая усы. — Я утром видел как, они её там так... активно обнимали. Ты что, слепой, не видел? У него там рука у неё под... ну, под той юбкой её короткой была. Я издалека видел, а ты рядом шёл и ничего? — Он смотрел на меня с искренним недоумением.

— Видел, — коротко ответил я, чувствуя, как кровь приливает к лицу.

— Видел?! — Рустам даже привстал с табуретки. — И молчал? И ничего? Вах! — Он покачал головой. — А почему ко мне не она пришла? Я бы ей тоже хорошую скидку сделал. Очень хорошую. — Он подмигнул, и в его взгляде читалось откровенное предложение.

Мне стало и жарко, и холодно одновременно. Где-то в глубине души копошилась злость, но её тут же затмевало волна странного возбуждения от того, что кто-то другой видел это, видел, какая она, и тоже её хочет.

— Она... она потом, мы может скоро, вместе еще зайдем к вам сегодня. Если еще что-то понадобится.

Рустам громко рассмеялся и хлопнул себя по ляжке.

— Эх, ладно, ладно! Только ты передай ей, что Рустам всегда рад её видеть. Очень рад. Скажи, что скидку ей сделаю такую, какой ни у кого нет. Скажешь?

— Скажу, — кивнул я, уже поворачиваясь, чтобы уйти.

— Не забудь обязательно скажи, что Рустам хорошую скидку сделает! — крикнул он мне вдогонку. — Чтобы обязательно зашла!

Я кивнул, не оборачиваясь, и быстрым шагом зашагал прочь, прижимая к груди коробку со жвачкой, которая сейчас казалась мне самым бесполезным предметом на свете. Его слова звенели у меня в ушах, смешиваясь с картинками, которые рисовало воображение. Все всё видели. Все всё знали. И это было одновременно невыносимо и пьяняще. Каждый шаг отдавался в висках тяжёлым, неровным стуком. Мысли путались, в голове стоял нарастающий гул, в котором смешивались слова Рустама, образ Лены и дикое, неконтролируемое возбуждение. Дойдя до склада, я спустился по крутой железной лестнице в полумрак коридора и подошёл к тяжелой ржавой двери. Она была закрыта.

Я постучал. Сначала робко, потом громче, костяшками пальцев по холодному металлу. Стук гулко отдавался в тишине подвала, казался неестественно громким.

В ответ — тишина.

Я приложил ухо к холодной поверхности двери, стараясь услышать хоть что-то сквозь толстый металл. Сначала мне показалось, что доносится какой-то приглушённый шорох, сдавленный смешок... или стоны? Но потом я понял, что это лишь шумит в ушах от напряжения. За дверью царила полная, оглушительная тишина. Я постучал ещё раз, уже почти барабаня кулаком, уже не скрывая нетерпения и тревоги. "Лена! Эй, открывайте!" — крикнул я, но мой голос прозвучал глухо и беспомощно, поглощённый бетонными стенами. Никто не ответил. Никто не открыл. Вспомнились слова Дениса: «Если дверь будет закрыта, значит, мы перешли на другой склад... жди тут у входа». Я отступил на шаг, упёрся руками в бока и беспомощно огляделся. Свет люминесцентных ламп над входом в коридор отбрасывал длинные, уродливые тени. Я остался один в этом сыром подземелье с коробкой жвачки в руках и бурлящей смесью ревности, азарта и животного любопытства внутри. Ожидание обещало быть невыносимым. Сердце заколотилось чаще. Мысль о маленьких, зарешеченных окнах, которые я видел внутри, пронзила меня как ток. Да, они были почти под потолком, но снаружи-то склад был в уровне земли! Значит, к ним можно подобраться. Я быстро поднялся по железной лестнице, почти не касаясь поручней, и выскочил на верх. Солнце ударило в глаза, ослепляя после полумрака подвала.

Я обежал одноэтажную кирпичную постройку, вглядываясь в её стены, заваленные старыми паллетами и ржавым хламом. И вот они — несколько маленьких, грязных, почти незаметных оконных проёмов, расположенных низко у самой земли, их решётки поросли рыжим налётом, а стёкла были покрыты таким слоем грязи и пыли, что казались непрозрачными. Выбрав одно из окон, которое показалось чуть менее грязным, я, стараясь не шуметь, припал к нему сев на корточки, и закрыв лицо руками от света, чтобы лучше видеть, что происходит внутри. Сперва, я ничего не различал, только мрак и блики на запылённом стекле. Но постепенно глаза начали привыкать к полутьме. Картина была размытой, как через мутную воду, но от этого она казалась ещё более похабной и нереальной. Я перешел к другому окну, в котором было сломано стекло. И тогда я увидел. В луче света от другого разбитого окна, падавшем прямо на старый протёртый диван, двигались тела. Лена лежала на спине, её ноги были закинуты на плечи одному из парней — тому самому коренастому Серёге. Он, сгорбившись над ней, двигался резко и грубо. Её руки впились в его спину, а голова была запрокинута, и по движению её губ я понял, что она стонет. Рядом стоял Витёк. Он был без штанов и гладил её по волосам, по лицу, а потом взял её руку и направил её к себе на возбужденный член. Лена, не открывая глаз, послушно взяла его в руку и начала двигать ладонью. Еще один парень сидел на корточках рядом с диваном, его голова была прижата к её груди, он сосал её сосок, а его рука ласкала ее вторую грудь.

Я никогда еще не видел такого. Это была какая-то оргия из самых невероятных моих фантазий, и Лена была в самой гуще этой фантазии. И она не просто позволяла — она участвовала, отвечала, её тело извивалось в ритме их движений.

Вдруг Витёк что-то сказал, хрипло рассмеялся и грубо перевернул Лену на живот. Она встала на колени на диван, подставив себя ему. Её короткая юбка задралась на спину. Он вошёл в неё сзади, и она громко вскрикнула — не от боли, а от животного наслаждения, и её крик, приглушённый стеклом и стеной, всё равно долетел до меня.

Я отпрянул от окна, спина ударилась о холодную кирпичную стену. Я чувствовал, как внизу живота закручивается тугой, горячий узел желания. Было стыдно, унизительно и безумно, до головокружения, возбуждающе.

Я снова прильнул к стеклу, уже не в силах оторваться. Я был пленником этого зрелища. Зрителем самого откровенного и самого жестокого спектакля в своей жизни. И в этот момент, среди этого хаоса тел, пота и стонов, её взгляд внезапно встретился с моим. Это было как удар грома. Как обухом по голове. Наши глаза встретились сквозь грязное, зарешеченное стекло. Сквозь пыль и полумрак. Её глаза были стеклянными, полными животной страсти, но в них вдруг промелькнуло осознание. Шок. Она увидела меня. Она замерла. Её тело, только что извивавшееся в ритме чужих толчков, напряглось. Её широко раскрытые глаза, в которых читалось и наслаждение, и отрешение, вдруг наполнились целой бурей чувств — диким испугом, стыдом, а потом... странным, почти виноватым вызовом. Она не отвела взгляд. Не закрыла глаза. Она смотрела прямо на меня, впиваясь в меня своим взором, пока Витёк за её спиной продолжал свои грубые, влажные движения, а другой парень ласкал её грудь.

Казалось, время остановилось. Весь шум рынка — гудки машин, крики торговцев — исчез, превратился в глухой, звенящий гул в ушах. Я видел только её глаза. Они были огромными, тёмными безднами, в которых тонул весь наш мир, вся наша прежняя жизнь. В них был вопрос. И ответ. И признание. И страшная, пугающая, правда.

Она медленно, едва заметно, запрокинула голову ещё сильнее, и её губы, приоткрытые для тяжёлого дыхания, сложились в едва уловимую, стонущую улыбку, предназначенную только мне. Это не был крик о помощи, это было торжество, и самое откровенное признание в том, что всё это — для нас. Ради нас.

А потом её глаза снова закатились от нахлынувшего ощущения, её тело затряслось в оргазме, спровоцированном чужими прикосновениями, но её взгляд, прежде чем закрыться, всё ещё был прикован ко мне. Она не отпускала меня до самого конца. Я отшатнулся от стены, споткнулся и едва удержался на ногах. В груди всё сжалось, дыхание перехватило. Я стоял, опираясь о холодный кирпич, и не мог вымолвить ни слова, не мог сделать ни вдоха, потрясённый до самого основания тем, что только что увидел. Тем, что только что прочитал в её глазах. Это было больше, чем просто наблюдение. Это был самый страшный и самый интимный момент в нашей жизни.

Я отошёл от пыльного окна, прислонился спиной к шершавой, холодной кирпичной стене и закрыл глаза. Но это не помогало. Сквозь толщу стены, сквозь зарешеченный проём, прямо в мозг мне долетали приглушённые, но оттого ещё более отчётливые звуки: хриплое, прерывистое дыхание парней, скрип старого дивана и её стоны. Низкие, сдавленные, потом громкие, почти животные — те самые, что я знал и любил, но теперь они были обращены не ко мне.

Внутри всё закипало. Горячая волна стыда и дикого, неконтролируемого возбуждения подкатывала к горлу. Руки дрожали. Мне жутко хотелось вернуться к щели в окне, прильнуть к ней и смотреть, смотреть до тех пор, пока глаза не заболят, впитывая каждую деталь этого развратного спектакля. Слышать каждый её вздох, каждый её крик, отданный чужим парням.

Я с силой оттолкнулся от стены. Нет. Я зажмурился, пытаясь вытереть из памяти картинку её встречного взгляда — испуганного, стыдливого, но и вызывающего одновременно. Это было невыносимо.

Скорыми, сбившимися шагами я вернулся к тому месту, откуда начал — к ржавой железной двери, ведущей в подвал. Здесь, в полумраке сырого коридора, звуки были уже не слышны, лишь навязчивый гул в собственных ушах и бешеный стук сердца в висках.

Я опустился на корточки, спиной к холодному металлу, и закурил сигарету. Дым горьким комком застревал в легких. Я просто ждал. Ждал, пока они там закончат. Ждал, пока та невыносимая смесь стыда и похоти внутри меня хоть немного не уляжется.

Но чем дольше я сидел, прислушиваясь к тишине за дверью, тем яснее понимал: она не уляжется. Никогда. Потому что этот стон, этот сдавленный смешок, этот скрип дивана — они навсегда врезались в меня. И мне, как последнему подонку, хотелось услышать это снова.

Сидя на корточках, у ржавой двери я, наконец-то услышал из-за неё скрежет замка. Я резко вскочил на ноги, отбрасывая бычок. Дверь с глухим стуком отъехала, и в проёме, показались Денис и ещё один парень, чьё имя я так и не узнал тогда. Оба были взъерошенные, потные, с довольными, усталыми ухмылками.

— О, а ты уже вернулся! — оживился Денис, хлопая меня по плечу так, будто мы старые друзья. — Мы как раз только что тоже вернулись. Заходи, заходи! Они пропустили меня вперед, и я переступил порог. Лена сидела на краю грязного стола, покачивая босой ногой. Её рубашка была так же лихо завязана на узел, обнажая плоский живот. Губы её были заметно припухшие, а на щеках играл румянец. Но взгляд был не стыдливым, а победным и довольным. Рядом с ней на полу стояли четыре полиэтиленовых пакета, набитых коробками со «Сникерсами», «Марсами» и другой шоколадной мелочью. Увидев меня, она с сияющей улыбкой соскочила со стола и подошла ко мне, её глаза блестели азартом.

— Сань, глянь! — она смахнула со лба выбившуюся прядь волос. — Это всё... бесплатно! Чтоб мы попробовали, познакомились с товаром. Понравится — будем брать уже коробками и понизив голос до интимного, доверительного шёпота, но так, чтобы слышали и парни сказала: — Витек своих друзей обещал познакомить с нами, у них тут целая сеть. Мы можем не только сладостями заняться, но и другими товарами... — Она многозначительно подняла бровь. — Так что, — она громко выдохнула, обводя взглядом склад, — завтра мы опять сюда приедем. Да, мальчики?

— А то! — тут же отозвался Витёк, выходя из-за стеллажа. Он подошёл к Лене и обнял её за талию, не обращая внимания на меня и притянул ее к себе, — Для своих, у нас всегда самые лучшие условия.

Лена игриво высвободилась из его объятий и сделала шаг ко мне.

— Ой, мальчики как же хорошо, что мы с вами познакомились — сказала она, глядя прямо на меня. В её глазах читался немой вопрос: «Ты всё ещё в игре?». И тут же следовал ответ: «Я справилась блестяще».

— Ну что, Сань, — её губы тронула хитрая улыбка. — Готов к расширению ассортимента? Я поднял один из пакетов.

— Готов, — хрипло ответил я, чувствуя, как по спине бегут мурашки от этой разыгранной сцены. Я поднял с пола два пакета, проверяя их на тяжесть — Выглядит солидно, сказал я.

— То ли ещё будет, — сказал Витёк улыбаясь, пока Лена отвлекалась, болтая с Денисом. — Твоя баба — золото. У меня таких отговорок, чтоб товар бесплатно получить, ещё не было.

Он громко рассмеялся и крикнул всем: — Ладно, орлы, погнали! Помогите им донести всё до остановки. Негоже таким грузом, красивых девушек нагружать. Парни живо подхватили оставшиеся два пакета, и мы гуськом потянулись к выходу. Лена шла впереди с Витьком, её смех звенел под низкими сводами коридора. Она обернулась, поймала мой взгляд и подмигнула.

Мы стояли на пыльной остановке, пакеты с бесплатным товаром лежали у наших ног. Витек, переминаясь с ноги на ногу, закурил и, выпустив струйку дыма, ткнул пальцем в сторону Лены. — Так, завтра тоже приезжайте, без опозданий, как договаривались. Обещал познакомить с корешами — познакомлю. У них и сигареты есть, и кое-что покрепче. — Его взгляд, тяжелый и оценивающий, скользнул по Лене с ног до головы, задержавшись на завязанной рубашке и короткой юбке. — И ты, красавица, ничего не меняй. Ходи так всегда. Тебе оч-чень идёт. Я прослежу, — он хрипло рассмеялся, и его дружки подхватили смех.

Лена лишь кокетливо улыбнулась, притворно смущённо опустив глаза, но я видел, как уголки её губ задрожали от еле-еле сдерживаемого торжества.

— Сань, — вдруг оживилась она, хватая меня за локоть. — Чуть не забыла! Ребята просили наш телефон, а я не помню его. Дай им, а? Все взгляды уставились на меня. Витёк уже достал из заднего кармана потрёпанную, засаленную записную книжку и облизнул грифель карандаша.

— Ну, давай, «не ревнивый муж», — поддел он. — Координаты столь важной персоны. Я медленно, нарочито спокойно продиктовал цифры. Витёк тщательно вывел их, повторил вслух для проверки и с удовлетворением щёлкнул книжкой закрытой.

— Ладно, если что свяжемся.

В этот момент со скрежетом подкатил наш автобус. Мы с Леной схватили пакеты и втиснулись в давку. Дверь с шипением закрылась, отделяя нас от провожающих нас ухмылок. Автобус рванул с места, и мы, наконец, остались одни в гулком салоне. Лена сразу же прильнула ко мне, её тело всё ещё пылало жаром от недавней игры. Она запрокинула голову, и её глаза сияли безумным, ликующим счастьем.