Узкие полоски света пробивались сквозь плотно зашторенное окно, рисуя на паркете косые, пыльные линии. Виталий сидел в своем любимом кресле, поскрипывавшем при каждом движении, и, прищурившись, читал газету. Шрифт был мелкий, а глаза уже не те, что раньше, и ему приходилось постоянно поправлять очки на переносице. На первой полосе — очередная сводка с фронта. Одно и то же, день за днем, неделя за неделей. Он давно перестал верить этим строчкам, но привычка была сильнее. Газета пахла типографской краской и какой-то затхлостью, запахом безысходности.

Дверь спальни тихонько скрипнула, и в комнату, словно призрак, скользнула Анна. Ей было тридцать, но выглядела она еще моложе. Короткие, светлые волосы, уложенные в модную прическу, сверкали, как будто только что вымытые, а влажная кожа пахла дорогим мылом. На ней был короткий, почти невесомый, китайский халатик из шелка, который едва прикрывал бёдра. Он был небрежно распахнут, и Виталий не мог отвести взгляд от её аккуратной, маленькой груди и белоснежных трусиков, едва скрывавшихся под тканью. Капли воды блестели на её коже, словно маленькие бриллианты.

Анна подошла к креслу, остановившись прямо перед мужем. На её лице играла загадочная улыбка, а глаза, цвета летнего неба, были полны нежности. Она провела кончиками пальцев по щеке мужчины, и он почувствовал, как по телу пробежала дрожь. Он был старше ее на десять лет и давно уже не верил в случайности, которые свели их вместе. «Слишком красиво, чтобы быть правдой» — часто думал он, но каждый раз, когда она смотрела на него вот так, он забывал обо всем. Он осторожно отложил газету и взял её руки в свои.

«Ты читаешь?» — спросила она, и голос её звучал так, словно в нём звенел хрусталь.

Он молчал, глядя ей в глаза, а потом медленно, не отрывая взгляда, провёл большим пальцем по её ладони. «Неважно, что там написано. Это неважно».

Анна склонилась к нему, и он почувствовал тепло её дыхания на своей шее. «А что важно?» — прошептала она, и Виталий потянул её к себе, заставляя присесть ему на колени. Она засмеялась, и этот смех, словно мелодия, заполнил всю комнату.

«Ты» — прошептал он в ответ, целуя её в шею. «Только ты».

Она обвила руками его шею, и её губы нашли его. Их поцелуй был жадным, долгим, полным страсти и нежности, которую они так долго прятали от всего мира.

Анна не всегда была такой. Виталий помнил её совсем другой — наивной, почти беззащитной девушкой из бедной семьи, которая приехала в город, чтобы устроиться на работу. Впервые он увидел её в кафе, где она работала официанткой. Она была худой, бледной, а её старое, застиранное платье висело на ней, как на вешалке. Но её глаза... Они были полны жизни и какой-то дикой, несломленной гордости. Однажды он увидел, как хозяйка кафе отругала её за разбитую чашку, и Анна, не сказав ни слова, просто взяла со стола чаевые и бросила их в лицо хозяйке. А потом, не оглядываясь, ушла. Виталий был потрясен. Он догнал её и предложил помощь, но она лишь холодно взглянула на него и сказала: «Я не нуждаюсь в милостыне». В тот момент он понял, что её гордость — это не просто слово, а её единственное достояние. Он так и не смог забыть её тот взгляд.

Анна медленно сползла с коленей Виталия и, с загадочной улыбкой, уселась на подлокотник его кресла. Шёлковый халатик скользил по её бёдрам, открывая вид на стройные, влажные ноги. Она вытянула одну ногу, и её колено, гладкое и округлое, сверкнуло в тусклом свете.

Виталий обнял её за талию, прижимая к себе. Он уткнулся лицом в её шею, вдыхая знакомый аромат дорогого мыла и её собственного, нежного запаха, который он так любил. Он медленно поднял руку и осторожно провёл ладонью по её вытянутой ноге, остановившись на колене. Его пальцы мягко гладили кожу, а мысли снова возвращались к ней.

«Что с тобой?» — спросила Анна, нежно поглаживая его по голове.

«Ничего», — солгал он.

Но Анна была слишком чуткой, чтобы поверить. Она знала его, как никто другой. Она повернула его лицо к себе и заставила посмотреть ей в глаза.

«Скажи мне», — прошептала она.

Виталий вздохнул, его взгляд блуждал по её лицу, пытаясь найти ответ на мучившие его вопросы. Но он не мог спросить. Слова застревали в горле. Он боялся услышать правду. Он боялся потерять её. Он боялся, что она ответит с холодным равнодушием. И тогда, без всякой надежды, ему придётся жить дальше.

Виталий отвернулся. Его мысли метались, как затравленные птицы. Каждая её ночь, проведённая вне дома, была для него пыткой. Он представлял её среди немецких офицеров — их громкий смех, сигаретный дым, блеск медалей и их взгляд, оценивающий её. Он знал, что она делает это не по своей воле. В городе, захваченном врагом, любой способ выжить — это уже победа. Но его сердце всё равно сжималось от боли и ревности. Он ненавидел себя за эти чувства, за то, что не мог защитить её, за то, что был вынужден ждать, пока она вернётся под утро, пахнущая чужим парфюмом и алкоголем.

"Давай поговорим позже", — сказал он, и на этот раз его голос дрожал.

Анна отстранилась и посмотрела на него. Её глаза, искрившиеся задором всего минуту назад, теперь были серьезны. Она знала, что мужа что-то гложет, но не настаивала. Просто гладила его по голове, как мать гладит больного ребёнка. Это было их негласное соглашение. Она знала о его страхах, а он — о её работе. Они никогда не обсуждали это напрямую. Их отношения были построены на хрупком доверии и взаимном обмане, на тонкой грани между любовью и безысходностью. Он целовал её тело, чувствовал её запах, наслаждался её нежностью, но никогда не мог забыть, что всё это — следствие её ночных походов. И каждый раз, когда она приходила домой, он боялся, что на её лице, на её теле, на её душе останется след, который ему уже не стереть.

"Ты устал, " — прошептала Анна, наклонившись и целуя его в губы.

"Да, " — соврал он.

«— Тогда не встречай меня из клуба по утрам», — сказала Анна, поправляя халатик. Она говорила это будничным тоном, словно просила его купить хлеба.

— Я должен, — ответил Виталий, и его голос был твёрдым. Он смотрел на неё, пытаясь угадать по глазам, что она чувствует, что скрывает. Но её взгляд был непроницаем, как стекло.

Он часто думал о той кровати. Широкая, с бархатным покрывалом и горой подушек, она занимала половину её гримёрки. Когда он однажды осмелился спросить, зачем такая роскошь в тесной комнатке, она легко ответила: «Я в ней отдыхаю между выступлениями». Но он не поверил. От неё пахло не сном, а чем-то другим — интимным, чужим желанием, таким сильным, что он не мог оторваться от этой мысли. Эта кровать просто источала флюиды секса. И сейчас, когда она попросила его не приходить, он понял, что сегодня ночью на этой кровати будет не только она.

Анна встала с подлокотника и, не говоря ни слова, скользнула в спальню. Виталий не мог отвести глаз от её спины, от невесомого шёлка, который так легко скрывал и так легко открывал то, что было ему дороже всего. Он остался один в тишине, где ещё витал запах её дорогого мыла и её смеха. Каждое мгновение, пока её не было, наполнялось его страхами. Он представлял, как она снимает халатик, как выбирает одежду, как смотрит на себя в зеркало. И он ненавидел это зеркало, эту одежду, эту работу.

Дверь тихонько скрипнула, и она появилась снова. Это была уже не та Анна, что сидела у него на коленях минуту назад. Перед ним стояла женщина, готовая к выходу. На ней был алый атласный костюм, состоящий из короткой юбки и жакета, который идеально сидел по фигуре. Ноги были обтянуты чёрными чулками, а ступни обуты в чёрные туфли на высоком каблуке. В тон им — атласные чёрные перчатки, сумочка и маленькая, кокетливая шляпка.

Виталий с трудом сглотнул. Разрез на её юбке был таким глубоким, что при каждом шаге он видел край чулка и нежную кожу над ним. Её образ был дерзким и вызывающим, и в этом не было ничего от той домашней, ласковой Анны, которую он так любил. Он смотрел на неё, и его сердце сжималось от противоречивых чувств: любви к её красоте, гордости за то, какая она великолепная, и острой, жгучей ревности, потому что вся эта красота предназначалась не ему, а тем, кто сейчас ждал её в клубе. Она сделала несколько шагов к нему. Каблуки цокали по паркету, и этот звук был единственным, что нарушало тишину в комнате.

«— Я пойду», — сказала она, и её голос звучал так же, как и всегда.

Виталий не ответил. Он просто смотрел на неё, не отводя глаз. Вся эта красота, этот яркий, вызывающий наряд — это было для чужих глаз, для чужих рук, для чужих поцелуев. И он ничего не мог с этим поделать. Он мог только сидеть в своём любимом кресле, чувствовать запах типографской краски и затхлости, и ждать. Ждать её возвращения. И гадать, на чьих коленях она будет сидеть сегодня ночью.

Анна наклонилась и поцеловала его в губы, оставляя на них привкус помады и запах вина, которое они пили этим вечером. Её поцелуй был быстрым и отстраненным, словно она спешила стереть с себя эту нежность,

«— Не скучай», — сказала она.

Виталий лишь кивнул. Он не мог сказать ни слова. Он видел, как она взяла сумочку, накинула на плечи лёгкое пальто и, не оглядываясь, вышла из квартиры. Дверь закрылась за ней с тихим щелчком, который эхом разнёсся по пустой комнате.

Он остался один. Одиночество обрушилось на него всей тяжестью, словно плотная, душная ткань. Виталий встал, медленно подошёл к столу и опустошил свой бокал. Горечь красного вина смешалась с горечью на душе. Их любимая квартира, некогда тихая гавань, стала для него тюрьмой. Он не мог сидеть на месте. Ноги сами несли его из комнаты в комнату. Он заходил в спальню, где ещё витал её запах и лежали на шелковой простыне ее халатик и белые трусики, и тут же выходил, не в силах вынести боль.

Маясь по квартире, он то и дело подходил к окну, приподнимая край плотной шторы, чтобы взглянуть на улицу. Фонари уже зажглись, и по мокрым от дождя тротуарам редкие прохожие спешили домой. Он искал глазами её образ, но напрасно.

В конце концов, не в силах больше находиться в этих стенах, он накинул пальто и вышел на улицу. Вечерний Париж встретил его холодным, сырым ветром. Дождь почти прекратился, оставив после себя лишь мелкую морось. Виталий бесцельно побрёл по улицам. Его путь не имел цели. Он просто шёл вперёд, мимо безлюдных кафе, закрытых магазинов, мимо освещенных витрин, где манекены стояли в красивой одежде, словно в другой, чужой жизни.

Он пересёк Сену по одному из старых мостов, и в отражении воды увидел дрожащие огни Эйфелевой башни. Но даже эта красота не могла тронуть его. Он был как призрак, бродящий по чужому городу, в котором он вдруг оказался совсем один. И где-то там, в другом конце этого города, была она. Его Анна. Не его. И он не мог знать, что она делает, с кем разговаривает, чьи руки сейчас касаются её лица. Он мог только бродить по улицам, чувствуя, как его любовь медленно, мучительно превращается в пыль.

Скоро комендантский час. Город начинал замирать, погружаясь в холодное, настороженное молчание. Виталий знал, что ему нужно возвращаться. Ноги сами несли его в сторону дома, но сердце рвалось в другую сторону.

Он остановился, словно вкопанный, на середине моста. Поднял руку и сжал в ладони небольшой, потёртый ключ. Ключ от задней двери клуба. Анна отдала его ему давно, в один из счастливых дней, когда их любовь казалась незыблемой. «Чтобы ты мог зайти, когда захочешь, и никто тебя не увидит», — сказала она тогда, и её слова казались игрой, милой романтической тайной. Теперь же этот ключ был как клеймо.

Он желал, чтобы ключ не подошёл. Желал, чтобы дверь оказалась заперта, чтобы охранник остановил его. Он хотел, чтобы мир вернулся в привычное русло, где Анна — его жена, а клуб — просто место её работы. Он надеялся, что что-то, какая-то невидимая сила, убережёт его от правды, которую он так боялся узнать.

Но ничего этого не случилось. Он дошёл до задней двери клуба, вставил ключ в замочную скважину, и дверь легко поддалась. Тихо скрипнув, она открылась, впуская его в душный, пропахший сигаретным дымом и дешёвым алкоголем коридор. Он шёл по нему, как по лабиринту, пока не нашёл её гримёрку. Дверь была приоткрыта. Он толкнул её, и она тихо отворилась.

Внутри никого не было. Но в воздухе витал её запах — сладкий, терпкий аромат её дорогих духов. Он был повсюду: на бархатном покрывале кровати, на разбросанных на полу вещах. Виталий оглядел комнату. На столе лежали смятые салфетки, пустая бутылка из-под шампанского и два бокала. Один — с остатками вина, а второй, совсем пустой, с отпечатком алой помады.

Её здесь не было, но её присутствие ощущалось так сильно, словно она только что вышла. Она, наверное, сейчас на сцене. Или в зале.

Виталий сел на край кровати, что источала флюиды чужой, запретной жизни, и стал ждать. Каждая минута тянулась, как вечность. Его сердце колотилось, словно пойманная птица, но он не мог уйти. Не мог заставить себя подняться и выйти в холодную ночь, где его ждала безысходность.

Он сидел и ждал, думая, что он скажет ей, когда она войдёт. Он представил себе их разговор, свои обвинения, её слёзы и их неизбежное расставание. Ему было больно, но он чувствовал себя странно успокоенным: наконец-то он узнает правду, и эта неопределённость перестанет мучить его.

Виталий порывался уйти, но что-то удерживало его. Может, страх, что она не вернётся. Или надежда, что она бросит работу. Он вслушивался в голоса, доносившиеся из-за закрытой двери, пытаясь угадать в них знакомые нотки, но всё было тщетно.

Внезапно он услышал громкую немецкую речь. Шаги приближались к двери. Виталий запаниковал, огляделся и увидел старый шкаф. Он дёрнул дверцу, которая заскрипела, но быстро отворилась, и залез внутрь. Он втянул голову в плечи, затаил дыхание. Вся его жизнь, его счастье и боль — всё теперь зависело от того, что он услышит и увидит.

Сквозь узкую щель в старом шкафу Виталий видел всё. Воздух внутри был спёртым и пыльным, пах старым деревом и нафталином. Он с трудом дышал, а его сердце, казалось, стучало так громко, что могло выдать его. Он замер, вжавшись в угол, и стал ждать.

Дверь гримёрки распахнулась. С громким, весёлым смехом вошли двое. За ними шла Анна. На ней всё ещё был алый атласный костюм, и в свете лампы он казался ещё ярче, ещё вызывающе-красивее. В руках у всех троих были бокалы с шампанским. Пузырьки весело плясали в янтарной жидкости.

Офицеры говорили громко, на немецком, и Виталий не понимал ни слова, но ему было и не нужно. Он всё понял без слов, когда один из мужчин приобнял Анну за талию, а она, нежно улыбаясь, оперлась на его плечо. Второй офицер тоже подошёл к ней, и теперь они обнимали её с двух сторон, их руки были на её талии. Они что-то говорили ей, и Анна смеялась, запрокидывая голову, и этот смех, некогда такой родной, теперь резал слух, как осколки стекла.

Виталий смотрел на эту картину, и его мир рушился. Всё, что он так боялся, всё, о чём ему шептала его ревность, оказалось правдой. Эта кровать, эти бокалы, эти чужие руки, обнимающие его жену. Всё это было слишком реально, слишком больно, чтобы он мог это вынести. Он хотел закричать, выбежать и разорвать их, но остался неподвижным, словно парализованный.

Сквозь щель в старом шкафу Виталий видел всё. Воздух внутри был спёртым, душным, пах старым деревом и нафталином. Он с трудом дышал, а сердце колотилось так громко, что, казалось, может выдать его в любую секунду. Виталий не мог отвести глаз, прижавшись лицом к холодному дереву. Картина перед ним была слишком невыносимой, но он не мог оторваться, как не мог отвести взгляд от открытой раны.

Офицер, который казался старшим по званию, с сильной, уверенной улыбкой на лице, сел на край кровати. Его мундир был идеально выглажен, блестящие пуговицы словно насмехались над потрёпанным пальто Виталия, в которое он был одет. Офицер сделал широкий жест рукой, и Анна с готовностью подошла к нему. Её алый атласный костюм сиял в тусклом свете гримёрки, и он видел, как шелковая ткань скользила по её бёдрам при каждом движении.

Старший офицер притянул Анну к себе, и она легко, как пёрышко, опустилась к нему на колени. Она обхватила руками его шею, и их лица были так близко, что Виталий мог бы поклясться, что видит, как его губы касаются её волос. Он наклонился к её шее, вдохнул её запах, и Виталий отшатнулся, словно это он чувствовал ее интимный запах. Потом офицер начал целовать его жену, медленно, снизу-вверх, от ключицы к уху, а Анна смеялась. Этот смех... ее смех. Он так любил этот звук. Он был похож на хрустальный звон, на перелив ручья. А теперь он звенел для другого. Звук, который должен был быть музыкой их любви, стал похож на лязг металла.

Второй офицер, молодой и веснушчатый, опустился на одно колено прямо перед Анной. Он поднял её ногу, обтянутую чёрным чулком, словно она была драгоценным произведением искусства, и стал медленно целовать её, начиная от чёрной туфли, двигаясь вверх. Виталий видел, как его губы касались её кожи, а пальцы мягко гладили её. Виталий чувствовал, как его сердце сжимается. Его собственные руки, его прикосновения... он помнил, как осторожно он касался её. Это была нежность, нежность мужчины, который не верил в своё счастье. А сейчас он видел, как её касаются чужие руки, и это была не нежность. Это было обладание.

«Он что-то сказал ей по-немецки, что-то весёлое, и она снова засмеялась. Такой лёгкий, беззаботный смех. Будто не было их любви, их счастья, их обещаний. Будто не было его, Виталия. В этот момент она выглядела так, какой ее он никогда не видел. Она была дерзкая, раскованная, сияющая. И вся эта красота была предназначена не ему, а им.

Он не чувствовал ничего. Ни ярости, ни ненависти. Только пустоту. Огромную, ледяную пустоту. Он был словно замурованный в стену. Он не мог кричать, не мог плакать. Он просто наблюдал, как его жизнь рассыпалась на мелкие кусочки. Все его сомнения, все его страхи, все его ночные кошмары стали явью. И самая страшная мысль, самая невыносимая — это то, что ей это нравилось. Что это было не мучение, а наслаждение. Это было не ради выживания. Это было ради денег, ради красивой жизни, ради шампанского.

Молодой офицер поднялся на ноги. Виталий видел, как немцы обменялись взглядами, наполненными похотью и предвкушением. Анна опустила глаза, но на её губах играла всё та же загадочная улыбка, полная скрытого смысла.

— Я думал, — прошептал Виталий сам себе, и его голос был тихим, осипшим, — я думал, что она будет сопротивляться. Я думал, что она будет бороться. Я думал, что это пытка для неё.

Но она не сопротивлялась. Она смеялась. Это было самое страшное. Это было не насилие, это было участие. Виталий закрыл глаза, но даже за закрытыми веками он видел её алый костюм, её чёрные чулки, и эти руки. Руки, которые касались её.

Старший офицер произнёс что-то по-немецки, и его голос звучал как команда. Младший офицер мгновенно выпрямился, отдал честь по-военному чётко и быстро. Затем, не теряя ни секунды, он начал раздеваться, его движения были быстрыми и отточенными. Он сбросил свой мундир. Он двигался, словно механизм, расстёгивая ремень и сбрасывая брюки. Все его действия были лишены романтики, это было обладание, а не нежность.

Виталий продолжал наблюдать, запертый в душном, пыльном шкафу, где воздух пах старым деревом и нафталином. Сердце его колотилось так громко, что, казалось, могло выдать его в любую секунду. Через узкую щель в дверце он видел, как Анна протянула руку, обтянутую атласной чёрной перчаткой. Она не отрывала взгляда от голого молодого офицера, и на её губах играла завораживающая улыбка.

Её рука, медленно скользнула вниз, и Виталий видел, как она начала ласкать мужской орган младшего офицера, её движения были плавными и медленными. Он слышал тихий, почти неразличимый шорох атласа о плоть. В воздухе, помимо запаха сигаретного дыма и дешёвого алкоголя, который он почувствовал ещё в коридоре, теперь витал сладкий, терпкий аромат любимой девушки. Этот запах, некогда родной, теперь смешался с запахом чужой похоти и предвкушения. Анна продолжала свои движения, нежно, но настойчиво.

Старший офицер внимательно наблюдал за всем происходящим. В его глазах читалось одобрение, и он издал низкий, довольный смешок. Его руки, широкие и грубые, опустились на бёдра Анны. Он медленно поглаживал их, а затем слегка сжал, произнося что-то на немецком. Виталий не понимал языка, но по тону он догадался, что старший офицер хвалит её.

Анна продолжала медленно двигать рукой вверх и вниз по мужскому органу младшего офицера. Её глаза не отрывались от его лица, и на её губах играла та же интригующая улыбка, которая когда-то принадлежала только Виталию. Её рука, обтянутая атласной перчаткой, двигалась по восстающей плоти с изяществом, которое могло бы показаться нежным, если бы не было таким бесстыдным. Она медленно совершала движения вверх и вниз, и под её лаской чужой мужской орган пульсировал и наливался кровью, приобретая силу и твёрдость.

Старший офицер, не отрывая взгляда от напарника, резко, но не грубо, взял Анну одной рукой за затылок. Она не сопротивлялась, без тени смущения поддалась его сильному давлению. Её голова послушно опустилась к паху младшего офицера. В этот момент Виталий почувствовал, как мир вокруг него замер. Все звуки исчезли, остался только стук его собственного сердца.

Анна приблизила лицо к телу молодого немца. Сквозь полуоткрытые ярко накрашенные губы показался её маленький, влажный язычок, и она медленно облизнула головку его органа. Виталий не мог отвести глаз. Влажный, непристойный звук этого движения отозвался в его ушах, как пощёчина. Это был звук, который, как ему казалось, он слышал каждую ночь, но теперь он был реальным.

Виталий видел, как её губы, ярко накрашенные помадой, медленно опустились и обхватили головку мужского члена. Это было не просто действие, это было обладание. Он слышал этот влажный, громкий, чмокающий звук, и этот звук был для него громче, чем любой крик. Она обхватила губами чужой член, оставляя на нём след своей алой помады. Она глубоко, с явным удовольствием, захватила его. В его глазах её рот превращался в бездну, и он видел, как чужой член утопает в ней. И в этот момент он понял, что его жизнь, его любовь, его доверие — всё это было ничем.

Младший офицер, с закрытыми глазами, подался бёдрами ей навстречу. Он нежно, но настойчиво гладил её затылок. Голова Анны медленно двигалась вперёд-назад, в ритме, который ей был очень знаком и обычен. На глазах у мужчин орган молодого парня то полностью погружался в рот Анны, то она выпускала его и ласкала языком. Она вела языком вдоль всей его длины, нежно касаясь уздечки, скользя по головке. От её ласк его член периодически двигался кверху, отзываясь на её нежность. Затем Анна, не смущаясь, вела язычком по яичкам, а её рука вновь хватала его член и начинала нежно поглаживать его. Её перчатка от слюны стала мокрой, но она не обращала на это внимания, её движения были уверенными и страстными.

Виталий, запертый в шкафу, с ужасом осознавал, что таких ласк он не помнил. Их ласки ограничивались только поцелуями в паху. Он никогда не видел, как она так самозабвенно отдаётся оральным ласкам, как она так без смущения облизывает член мужчины. Он понял, что их любовь была лишь жалким подобием той страсти, которую она испытывала сейчас.

Виталий с ужасом ощущал, как его собственное тело предаёт его. Глядя на эту сцену, он чувствовал, как его плоть, словно отделившись от разума, наливается жаром и тяжестью. Чужой орган пульсировал в руке его жены, и его собственное тело отзывалось на это. Он жадно, не в силах оторваться, подглядывал за женой. Его рука, как будто по своей воле, потянулась к паху, и он начал медленно, осторожно гладить себя. В этот момент он не чувствовал ни стыда, ни отвращения, только отчаянное, животное желание, которое противоречило всему, что он чувствовал по отношению к Анне. Он был заперт между ужасом и похотью, и обе эти силы разрывали его на части.

Рука старшего офицера, что так медленно скользила по её ноге, наконец исчезла из виду, скрывшись под алой юбкой. Виталий не мог видеть, что там происходит, но ему и не нужно было. Он понимал. Он понимал, что офицер неторопливо исследует, и в этом безмолвном движении была такая власть, что у Виталия перехватило дыхание. И вдруг — тихий, глухой вскрик Анны. Он был едва слышен, но для Виталия прозвучал как гром среди ясного неба. В нём не было ни ужаса, ни ярости, лишь похоть. Это стало еще одно потрясение для ее мужа. Офицер добрался до внутренней стороны бедра девушки. И этот звук, этот глухой крик, был не криком боли. Это был звук, который свидетельствовал о блаженстве.

Рука, исчезнувшая под алой юбкой, теперь совершала не просто нежное исследование. Виталий видел, как Анна приподнялась, совершив едва заметное, но красноречивое движение. В этой готовности, в этом послушании не было ни капли протеста, лишь смирение. И тогда Виталий всё понял. Офицер отодвигал в сторону её трусики, и она помогала ему в этом. Этот маленький, незначительный жест стал последним, окончательным доказательством ее похоти.

Рука офицера двигалась быстро, алая юбка Анны приподнялась, и в тусклом свете гримёрки Виталий увидел. Его пальцы, бесстыдно и уверенно, мяли её ложбинку, а затем проникли внутрь. Он слышал тихие, сдавленные стоны Анны, но они были не стонами боли, а тихим вздохом, подтверждавшим его худшие страхи. Виталий не мог больше просто так смотреть на это. Его сердце сжималось от невыносимой боли и отвращения, а в голове звучал лишь один вопрос: "Как ты могла?" Его разум отключился, и он, не отдавая себе отчёта, расстегнул брюки и начал ласкать себя рукой, пытаясь хотя бы таким образом совладать с тем, что видел. В этом отчаянном, унизительном жесте было не желание, а скорее безумная попытка найти хоть какую-то крупицу контроля над собственным телом, в то время как его мир рушился на глазах.

Внезапно старший офицер что-то сказал, и Анна остановилась. Она отстранилась от второго мужчины и встала на ноги. Виталий видел, что она была чуть растрепана: её короткие светлые волосы выбились из ее идеальной причёски, а её алая атласная юбка задралась высоко к бёдрам. Чулки сползли вниз, и она переступила с ноги на ногу, подтянула их назад, словно пытаясь вернуть себе былой идеальный образ. Она провела рукой по подбородку, вытирая его, и в этом жесте было что-то такое, от чего у Виталия всё внутри оборвалось. Затем она начала медленно и томно снимать с себя пиджак, и в каждом её движении было такое равнодушие, такая готовность, что Виталий почувствовал себя ещё более униженным.

Анна сбросила пиджак на пол, и её танец начался. В тусклом свете гримёрки она двигалась так, словно была одна, полностью забыв о чужих глазах. Её бёдра раскачивались в такт далекой музыке, а её руки скользили по телу, снимая последние предметы одежды. Сначала она расстегнула и сбросила на пол бра, затем с небрежной грацией задрала юбку. Виталий увидел, как Анна снимает и кидает свои трусики на колени старшему офицеру. Мужчина жадно схватил их, поднёс к лицу и с наслаждением вдохнул их запах. Виталий не мог больше просто так смотреть на это. Его рука, всё ещё сжимавшая себя в отчаянной попытке найти хоть какое-то утешение, остановилась.

Она танцевала перед захватчиками, абсолютно обнажённая, если не считать черных атласных перчаток, тянувшихся до локтей, и лаковых туфель на высоком каблуке, которые подчеркивали изящество её ног в черных чулках. В тусклом свете гримёрки её кожа казалась фарфоровой, а чёрные аксессуары создавали резкий, дразнящий контраст.

Анна продолжала свой танец. Её руки, облачённые в длинные атласные перчатки, скользили по телу, подчеркивая каждый изгиб. Она медленно повернулась спиной к старшему офицеру и, нежно выгнувшись, начала медленно наклоняться. Её движения были плавными, отточенными, словно она была кошкой, готовящейся к прыжку. Алая юбка была уже где-то в стороне, и Виталий видел, как её тело изгибается, а взору офицера, сидящего на кровати, предстаёт её обнажённая спина и ягодицы. Опустившись почти до самого пола, она раздвинула ноги, выставляя напоказ свою ложбинку. Своим телом она словно предлагала себя.

Анна не разгибалась. Оставаясь в том же положении, она призывно покачивала бёдрами, выставляя напоказ свою ложбинку прямо перед лицом немца. Старший офицер нежно положил руки на её талию, и Анна покачнулась навстречу, позволяя ему удержать её. Он приблизил лицо к телу девушки. Его губы коснулись её. Она замерла и застонала, и её стон, сначала приглушенный, вырвался громким, разорвавшим тишину криком. Она запрокинула голову, изогнув тело, и её спина выгнулась дугой, подставляя себя. Офицер, всё ещё держа её за бёдра, его губы и язык ласкали её, заставляя её стонать всё громче.

Он медленно поглаживал её бёдра, его пальцы проникали внутрь её. Она громко стонала, и её стоны смешивались с влажными звуками, которые становились всё отчётливее. Каждый её стон был откликом на его прикосновение. Она была полностью отдана моменту, её глаза закрыты, а тело подрагивало в ожидании. Он продолжал ласкать её, а она всё громче стонала, и их движения становились всё более быстрыми, а стоны всё более страстными.

Офицер с напором и уверенностью ласкал её, его язык проникал в её лоно. Он сосал её клитор, и она снова громко стонала. Он продолжал ласкать её с нарастающим напором, а она, задыхаясь от наслаждения, всё громче стонала, и её тело содрогалось от каждой его ласки. Офицер обильно смочил её зад слюной и начал медленно погружать свой палец в попку девушки. Анна дёрнулась, но не возразила, и лишь сильнее выгнулась, как бы подставляя себя ему. Палец мужчины всё глубже проникал в неё, растягивая её плоть.

Виталий, притаившись в шкафу, смотрел на это со смесью шока и похоти. Он видел, как его жена, которую он считал закрытой и недоступной, выгибается в наслаждении от анальных ласк. С ним она никогда не позволяла такого. Он мечтал об этом, он представлял это в своих самых потаенных фантазиях, но не смел ей даже высказать свои желания. А теперь он видел, как её тело принадлежит другому, как она отдаётся ему, и как её стоны эхом отдаются в его голове. И в то же время он чувствовал, как его собственное тело откликается на это зрелище. Это было отвратительно и невыносимо, но он не мог отвести глаз.

Он так мечтал побывать в попке своей жены, а теперь ее вместо него исследовал чужой настырный палец. Это было невыносимо. Боль и унижение сливались с похотью в единый, отвратительный коктейль. Он сильнее сжал себя, зажмурившись, но картинка не исчезала, а лишь становилась ярче. И тогда он, не в силах сопротивляться, вновь начал ласкать свою плоть, словно пытаясь в этом безумном акте вернуть себе хотя бы часть той власти, которая сейчас была в руках чужого мужчины.

Офицер, не говоря ни слова, перестал ласкать Анну. Он встал и начал расстёгивать свой мундир. Анна, выпрямившись, медленно подняла взгляд, наблюдая за ним. Её тело всё ещё подрагивало от недавних ласк. Тем временем её рука, словно случайно, опустилась на бедро второго, более молодого мужчины. Он не отстранился, а, наоборот, придвинулся ближе, и Анна, не отрывая взгляда от первого офицера, начала медленно двигать пальцами вверх и вниз по его члену. Тем временен старший офицер голый лег на кровать и поманил девушку пальцем.

Анна, медленно залезла на кровать, повернулась к мужчине спиной, опираясь на колени и одну руку. Её тело, обнажённое, если не считать чёрных чулок, длинных атласных перчаток и лаковых туфель, выгнулось в плавном, грациозном движении. Вторая рука, обтянутая атласной перчаткой, медленно потянулась к паху немца.

Она начала медленно и томно ласкать его, ее движения были плавными и медленными, а на её губах играла всё та же загадочная, манящая улыбка. Виталий видел, как её пальцы, обтянутые чёрным атласом, скользили по плоти мужчины. Анна медленно развела ноги шире. Её пещерка была широко открыта и блестела от влаги, готовая принять чужую плоть. Второй офицер, молодой и веснушчатый, сел рядом и начал внимательно наблюдал за всем происходящим.

Старший офицер, не говоря ни слова, надавил девушке на бедра, и она медленно опустилась, принимая его в себя. Виталий, запертый в душном шкафу, наблюдал за тем, как его жена, которую он считал своей, отдаётся другому мужчине. Он видел, как она медленно опускается на чужого мужчину, как его плоть утопает в ее попке, и Виталий, не в силах сопротивляться, начал ласкать себя быстрее.

Анна медленно двигала бедрами вверх и вниз, стоны вырывались из её приоткрытых губ. Старший офицер, лежащий под ней, тянул руки к её груди, его пальцы сжимались на её сосках, заставляя Анну выгибаться в наслаждении. Второй офицер, молодой и веснушчатый, сидел рядом и гладил ноги девушки. Его взгляд был прикован к месту соприкосновения тел. Он видел, как член его соотечественника то полностью исчезает в попке девушки, то выходит из неё. Он, не отрывая взгляда от этого зрелища, запустил руку в пещерку девушки, которая была широко открыта и блестела от влаги. Его большой палец нашел её клитор и начал медленно надавливать на него, покачивая бедрами в такт движениям старшего офицера. Анна вздрогнула, а её стоны стали ещё громче, сменяясь короткими, прерывистыми выдохами.

Запах пота и секса стал сильнее, дойдя даже до ноздрей Виталия. Молодой офицер, не в силах больше сдерживаться, залез на кровать и навис над девушкой. Он смотрел в её глаза, которые, были полны лукавства и бесстыдства. Анна медленно двигалась на старшем офицере, её бёдра совершали движения вверх и вниз. Она смотрела прямо в глаза младшему офицеру и бесстыдно улыбалась, приглашая его присоединиться к этой оргии.

Младший офицер, не говоря ни слова, взял её за бёдра и медленно раздвинул её ноги ещё шире, затем опустился на колени. Анна, поняв его намерение, прекратила двигаться. Она была вынуждена остановиться, чтобы он мог войти. Он медленно нацелил свой орган на её пещерку и с толчком вошел в неё. Анна, застонав, почувствовала, как её тело растягивается, принимая обоих мужчин. Она теперь была насажена на двух мужчин: один снизу, другой спереди.

Младший офицер двигался в Анне медленно, совершая глубокие, размеренные толчки. Он наслаждался её ощущением, её влажностью, каждым её стоном. Старший офицер, лежащий под ней, двигался более быстро и резко, его движения были короткими и частыми. Он хотел скорее достичь кульминации, не обращая внимания на наслаждение девушки.

Они двигались в разном темпе. Анна, оказавшись между двумя мужчинами, была вынуждена подстраиваться под их ритм. Она была как марионетка, чьи нити управляли два кукловода. Её стоны, полные блаженства и наслаждения, смешивались в единый, отвратительный коктейль. Виталий, запертый в душном шкафу, наблюдал за тем, как его жена отдаётся двум мужчинам.

В гримёрной, где воздух был тяжёлым от запаха пота и секса, раздавались влажные шлепки. Это были звуки тел, которые двигались в бешеном ритме. Звуки эти были громкими, отчётливыми и унизительными для Виталия. Анны стонала громко, её стоны были длинными и протяжными, и в них не было ни капли притворства. Она наслаждалась. Она наслаждалась тем, что делала. Она наслаждалась тем, что её тело принадлежало не мужу.

Звуки влажных шлепков и стоны Анны смешивались с короткими, прерывистыми вздохами офицеров. Один вздыхал тихо, другой вздыхал протяжно и громко. Всё это было как симфония, как оркестр, который играл музыку разврата.

Руки молодого офицера держали раздвинутые ноги Анны, поднятые вверх. Чёрные чулки обтягивали её стройные икры, и он целовал их. Чёрные туфли, тонкие и изящные, дрожали от толчков высоко над плечами младшего офицера. Ноги Анны, поднятые вверх, были как знамя, как символ её предательства.

Молодой офицер, не отрываясь, целовал её ноги, его губы скользили по чёрным чулкам, а глаза были полны похоти. Он с наслаждением втягивал запах её кожи, её запах, который был так знаком Виталию. Член молодого мужчины утопал в Анне быстро и глубоко. Его яички с громкими влажными хлопками били по телу девушки. Офицер снизу, лежащий под ней, перестал ласкать её грудь и схватил её за бёдра, приподняв. Его движения ускорились, его член полностью утопал в попке девушки. Анна стонала так, что её стоны, казалось, были слышны за дверью, возможно, на весь клуб.

Виталий, видя всё это, не мог больше сдерживаться. Его движения становились всё быстрее и быстрее, пока не достигли бешеного ритма. И тут же оргазм пронзил его. Он почувствовал, как волна удовольствия пробежала по его телу, и его сперма выплеснулась на дверь шкафа, оставляя мокрое, липкое пятно. Её запах, терпкий и специфический, наполнил тесное помещение, смешавшись с запахами пота и секса, которые витал в воздухе. Виталий, не в силах сдерживаться, сделал всё, чтобы не застонать, чтобы не выдать своего присутствия. Он сжал зубы, его тело дрожало от напряжения, а его глаза, полные слёз, были устремлены на его жену.

Офицеры двигались в Анне, их движения становились всё более быстрыми и яростными. Стоны Анны становились всё громче и сменялись короткими, прерывистыми выдохами. С каждой секундой они ускорялись, их движения становились всё более хаотичными, а их стоны смешивались в один, отвратительный коктейль. Влажные, громкие шлепки их тел отдавались эхом в тесном помещении, заглушая даже редкие звуки с улицы.

Молодой офицер, не в силах больше сдерживаться, с громким стоном выплеснул свою сперму в пещерку девушки. Его тело содрогнулось от напряжения, член, казалось, дёргался в конвульсиях, а его пальцы, сжимавшие бёдра Анны, впились в её кожу. Его дыхание было прерывистым, а взгляд затуманен. Он замер, застыв в Анне, его тело дрожало от напряжения.

Старший офицер, лежащий под ней, тоже не мог больше сдерживаться, и с громким, протяжным стоном кончил ей в попку. Его тело выгнулось, и он выдохнул с облегчением, его мышцы расслабились, и он с глухим хлопком выскользнул из девушки.

Анна, застонав, почувствовала, как её тело наполнилось горячей, липкой жидкостью. Она выгнулась в наслаждении, а её тело, влажное и блестящее, покрылось капельками пота. Она лежала на старшем офицере, насаженная на члены двух немцев, её тело было расслаблено, а на лице играла улыбка. Её глаза, полные озорства и бесстыдства, были устремлены в потолок. Она чувствовала, как её тело пульсирует, как оно наполнено горячей, липкой жидкостью, и это ощущение казалось было для неё блаженством. Она закрыла глаза и улыбнулась, чувствуя, как её тело полностью отдаётся этому моменту.

После того как офицеры кончили, офицеры сели на кровати, их члены, влажные и блестящие, выскользнули из её тела, оставив за собой тонкие следы. Они, не говоря ни слова, поменялись местами. Младший офицер занял место старшего, лёг на кровать, а старший офицер навис над Анной.

Анна, после недавнего кульминационного момента, была расслаблена. Её тело было покрыто потом и спермой, и она, не смущаясь, приняла новую позицию, залезла на молодого офицера, спиной к нему. Она подняла ноги вверх, и старший офицер, взяв её за бёдра, медленно раздвинул их. Он медленно нацелил свой орган на её пещерку и, не торопясь, с лёгким толчком вошёл в неё. Он двигался медленно, его движения были глубокими и размеренными. Он наслаждался ощущением, её влажностью, каждым её стоном. Она, в свою очередь, стонала тихо, её стоны были длинными и протяжными, полными наслаждения. Она не торопилась, она наслаждалась каждым моментом, каждым движением.

Младший офицер, легко вошел в ее попку, и начал медленно двигаться, его движения были глубокими и размеренными. Он, не торопясь, исследовал её тело, наслаждаясь каждым его изгибом, каждым его сантиметром. Немцы двигались в разном темпе. Анна, оказавшись между двумя мужчинами, была как марионетка, чьи нити управляли два кукловода. Она наслаждалась каждым движением, каждым прикосновением, которые давали мужчины ей. Девушка медленно двигала бедрами вверх и вниз, каждый раз то опускаясь, то вновь поднимаясь. Её тело, в чёрных чулках, длинных атласных перчатках и лаковых туфлях, двигалось в грациозном движении. Она двигалась медленно, но уверенно, будто исполняя танец.

Наконец, нижний офицер, не в силах больше сдерживаться, с громким, протяжным стоном кончил в попку девушки. Его тело содрогнулось от напряжения, а его член медленно выскользнул из неё, оставляя за собой тонкий, влажный след. В этот же момент из её попки вырвалась густая струя спермы, которая выплеснулась на кровать, оставляя на ней мокрое, липкое пятно.

Сверху член старшего офицера всё продолжал неистово долбить дырочку Анны, не обращая внимания на то, что происходит. Он двигался в бешеном ритме, его движения были короткими и частыми. Он хотел скорее достичь кульминации, не обращая внимания на девушку. Это длилось минут десять. Наконец и верхний офицер кончил в лоно Анны. Его оргазм был мощным и продолжительным. Его тело содрогнулось, а он с громким, протяжным стоном выплеснул свою сперму в лоно девушки. Его член, казалось, дёргался в конвульсиях, а его тело дрожало от напряжения. Анна, застонав, почувствовала, как её тело наполняется горячей, липкой жидкостью. Она выгнулась, а её стоны оборвались.

После того, как они кончили, Анна медленно сползла с тела младшего офицера и легла на кровать. Анна лежала на кровати, её ноги были раздвинуты и согнуты в коленях. Чёрные чулки плотно обтягивали её стройные икры, а лаковые туфли блестели в тусклом свете гримёрной. Её тело, влажное и блестящее, было покрыто потом и спермой. Виталий, запертый в душном шкафу, мог видеть всё это. Её бёдра были раскрыты, и из её пещерки и попки медленно стекали густые струи спермы, оставляя на её коже липкие, белые следы. Её дырочка, казалось, пульсировала, она было наполнено горячей, липкой жидкостью и выдавливала ее из себя, и это ощущение было для неё блаженством.

Мужчины, обессиленные, лежали рядом с ней. Их тела были влажными от пота, а их лица, ещё недавно полные похоти, были расслаблены. Они, не говоря ни слова, смотрели на потолок. Анна же, не обращая внимания на их молчание, мило ворковала с ними, гладила их грудь руками. Её голос, мягкий и нежный, контрастировал с тем, что только что произошло. Она смеялась и шутила, словно не было ни боли, ни унижения.

Виталий, притаившись в шкафу, сжимал своё вялое орудие, которое, казалось, окончательно отказало. Он, не в силах сопротивляться, вновь начал ласкать себя рукой, пытаясь хотя бы таким образом хоть как-то совладать с тем, что видел. В этом отчаянном, унизительном жесте было не желание, а скорее безумная попытка найти хоть какую-то крупицу контроля над собственным телом, в то время как его мир рушился на глазах.

Старший офицер первым поднялся с кровати. Он медленно подошел к столику, где лежала его форма, налил и выпил шампанского и начал одеваться, не обращая внимания на Анну. Он застегнул мундир, затянул ремень, и, достал из кармана большую пачку денег. Он положил её на столик, затем повернулся к Анне, и, не говоря ни слова, кивнул ей и вышел.

Молодой офицер, не торопясь, поднялся с кровати. Он не стал одевать мундир, а лишь надел брюки, рубашку и сапоги. Он, поглядел на Анну, подошел к столику, достал из кармана сигарету и что мило проворковал девушке. Закурив, он выпустил тонкую струйку дыма в потолок. Анна кокетливо ему ответила. Мужчина послал девушке воздушный поцелуй и вышел из комнаты.

Анна, оставшись одна, приподнялась, потянулась к тумбочке, достала пачку сигарет и закурила. Она лежала на кровати, её тело, влажное и блестящее, было покрыто потом и спермой. Сделав глубокую затяжку, она выпустила тонкую струйку дыма в потолок.

Затем, не спеша, она встала и взяла со столика пачку денег, которую оставил старший офицер. Она начала их пересчитывать, её пальцы, обтянутые чёрными атласными перчатками, ловко перебирали купюры. "Так вот за что ей платят", — подумал Виталий, запертый в душном шкафу.

Вся эта богатая жизнь, которую он считал чудом в условиях оккупированного Парижа, пронеслась перед его глазами. Хорошая еда, изысканное вино, дорогая одежда, плата за солидные апартаменты. Конечно же, только за пение столько не платят. Он всегда подозревал это, но теперь его подозрения подтвердились.

Виталий натянул брюки, его руки дрожали. Он прислонился спиной к холодной стене шкафа, и его взгляд скользнул по тому самому липкому пятну на двери. Выйти? Сейчас же выйти, открыть дверь и покончить с этим цирком. С этим театром абсурда, где он, Виталий, был лишь жалкой марионеткой, наблюдающей за своим собственным унижением. Он мог бы кричать, мог бы бить её, мог бы устроить скандал. Он мог бы разбить эту прогнившую жизнь вдребезги, уничтожить этот обман, который они так тщательно выстраивали. Он мог бы...

Но что потом? Куда идти? Что делать? Уйти от неё и вернуться в свою старую, скучную жизнь? Мёрзнуть, жить одному, есть скромную еду, как до войны? Отказаться от вкусной еды, от дорогого вина, от тёплой постели, от этой шикарной квартиры, которая, как он теперь понимал, была оплачена её телом? Поставить на кон всё, что он имел, ради какой-то морали, которая уже давно перестала что-либо значить?

Он закрыл глаза, и перед его внутренним взором пронеслись картины. Он видел, как она, прекрасная и желанная, склонялась над двумя мужчинами. Он видел её раздвинутые ноги, её влажное, блестящее тело, её стоны. И он видел себя, жалкого, униженного, мастурбирующего в шкафу. Он открыл глаза. Это было невыносимо. Но ещё более невыносимой была мысль о голоде, о холоде, о нищете. Он метался, его разум разрывался на части. Он не мог выбрать. Он не знал, что делать.

Он снова вспомнил те редкие, но такие желанные ночи, когда это тело, которое он сейчас видел униженным и оскверненным, принадлежало только ему. Он вспомнил её нежные поцелуи, её горячее дыхание, её тихие стоны, которые были адресованы только ему. Это были ночи, когда она была его, и только его. Это были моменты, которые он хранил в своём сердце, как самое драгоценное сокровище. Он вспомнил, как она шептала ему слова любви, как её пальцы ласкали его, как она прижималась к нему всем телом. Он вспомнил, как он, счастливый и довольный, засыпал, обнимая её. И теперь он должен отказаться от этого? Отказаться от этих редких, но таких сладких моментов? Отказаться от её тела, которое иногда принадлежало ему?

В этот момент, его рука нащупала что-то маленькое и твёрдое на дне шкафа. Это была брошка, которую он когда-то подарил Анне на их первую годовщину. Маленькая, в виде золотой розы, она была символом его любви, его надежды. Он сжал брошь в руке, и боль пронзила его. Эта маленькая роза, когда-то полная смысла, теперь казалась насмешкой. Её золото — символ их счастья, их обещаний — было жалким подобием настоящего золота, которое Анна искала каждую ночь. Она была красивой, но безжизненной, как и его любовь. Он прижимал брошь к груди, и слёзы текли по его лицу, смешиваясь с пылью и запахом гнили.