Этот посёлочек в глубине Сибири вряд ли можно было назвать горнолыжной Меккой. Да и посёлочком-то он был какого-то полугородского, полудеревенского типа. Тупиковая дорога из райцентра. Пара кварталов трёхэтажных секций советских времён. Неизменные, по сельскому образу жизни, огороды и картошка перед ними. Гаражи за ними, забитые всяким хламом, который не с руки держать в квартире. Остальное — сплошной частный сектор; правда, участки большие, просторные, и дома добротные. Роскошные сибирские коты, вылезающие на крылечко в солнечный день, и брехающие из-за каждого забора шелудивые цепные псы. Почти перед каждым домом висел или стоял плакат с предложениями местной экзотики для туристов: баня, шишка, орех, мёд такой и сякой, мясо марала, баня, банька с прорубью, хариус копчёный, хариус солёный, снова баня, такси, и так до самого края посёлка. И ещё вдоль дороги до горы — столько же.

Кому-то когда-то пришла в голову мысль обустроить здесь горнолыжный склон. Горка в нескольких километрах от посёлка, правда, была действительно удачная: перепад в несколько сотен метров, для равнинной России это немало. Несколько вполне содержательных трасс среди красивых заснеженных ёлок. Удобный фрирайд по редколесью, с выкатом в любом случае на проходившую вдоль горы дорогу — то, что надо для сноубордеров. Но и в этой ложке мёда была, конечно же, своя бочка дёгтя: допотопный "парнокопытный" (двухместный, кто не в курсе) кресельный подъёмник, древний, как навоз мамонта. Ещё из того поколения, когда кресла крепились к тросу намертво и двигались с одинаковой скоростью и на посадке, и на линии. Ничего, что едет медленно — зато по попе колотит больно! Пока поднимешься доверху, на сибирском морозе и на ветру (не удивительном для самой высокой горки в округе) — трудно было не замёрзнуть. Тем более, что спуск на лыжах занимал, от силы, несколько минут, а обратно на подъёмнике было ползти минут 20, да ещё и с нередкими остановками. Так что день проходил, по существу, в том, чтобы мёрзнуть на подъёмнике, а потом, дай бог, успеть немного согреться, пока едешь донизу. Да ещё и лыжи плохо едут по перемороженному снегу, приходится тратить силы больше обычного.

Картину завершал автобус, который ходил из посёлка до горы два раза в день. Утром-то он был ко времени, но катать целый день до вечернего обратного рейса не хватало никаких сил. Приходилось обедать в кафешке у склона — слава богу, цены там были щадящие — а потом ещё час-полтора просто ждать. К тому же кафешка была летняя, со стеклянными стенами, так что протопить её хозяин даже не пытался. Поддерживал кое-как температуру, достаточную, чтобы быстренько поесть (и, естественно, запить), но чтобы всерьёз согреться — не было и речи. А сидеть в ней долго без движения — уже само по себе было достаточно, чтобы начать замерзать. Альтернативой было идти пешком час с лишком по заснеженной дороге (это если брать с собой обычные ботинки, и ещё тащить на себе горнолыжное барахло) — прибудешь не быстрее, но хотя бы согреешься на ходу. Или платить совсем негуманные деньги немногочисленным местным таксистам.

— Ну что, ребята, баньку вам заказать на вечер? — провожая нас на гору, спрашивает в первый же день Николай, хозяин, у которого мы снимаем маленький гостевой домик.

Мы пожимаем плечами. Муж мой вообще в баню не ходит, у него с детства бронхиальная астма, он там просто задыхается. С его лёгкими надо на высоту, в разреженный сухой воздух — горные лыжи самое то, что надо. Если в настоящих горах, конечно. Так мы с ним и познакомились когда-то. Мне одной идти? Да ладно, обойдусь. Так что нет, спасибо. Понятно, бизнес есть бизнес, сам первым клиента не перехватишь — конкуренты вмиг уведут. Но нам не надо, спасибо.

Намёрзлись мы в тот день изрядно, по незнанию. Может быть, банька и не помешала бы. Ну нет так нет.

— Сегодня баньку заказывать будете? — спрашивает Николай на второй день. — Может, вам там в помощь кого позвать? Племяшку, али племяша моего?

Нет, спасибо. Мы уже опытные, утеплились по сравнению со вчерашним, тактику на день уже поняли, не замёрзнем. Но к вечеру всё равно замёрзли, хоть и не настолько, как вчера. Мужу-то проще, кабану моему любимому. У него сала подкожного — как у тюленя, пока-то промёрзнет. А вот мне — не очень, замерзаю быстро. Ладно, на завтра вроде потепление обещают.

На третий день, с утра, действительно, потеплело. До –15 примерно. Это пришёл влажный тёплый воздух, с облачностью и ветром. Будет сырой и противный мороз, как в Петербурге зимой — гораздо хуже, чем сибирские сухие –30. Поддеваем под куртки всё, что можем — и флиски, и пуховые жилетки. Хотя понятно заранее, что когда сидишь недвижно в кресле на ветру, то они не сильно помогут.

— Что, в баньку сегодня-то? — опять спрашивает Николай.

А пожалуй, сегодня банька будет точно кстати. Хоть бы и на меня одну, цены здесь разумные даже для одного. Ещё бы им быть неразумными, когда баньку почти каждый первый хозяин предлагает.

А муж?

— Ну иди одна, если хочешь. Я-то в баню не ходок, сама знаешь.

— Да, Николай. Давайте сегодня.

— Ты там одна-то управишься? Нет, не знаешь же ничего в первый раз. Кого тебе в помощь прислать — племянницу, племянника?

Странный вопрос. Женщина же. Конечно, племянницу. С какой стати мне с незнакомым мужиком париться?

— На сколько готовить — сразу с автобуса, на пол-шестого?

— Да, конечно.

Мороз в тот день, действительно, пробирал до костей. К тому же ещё и автобус вечером припозднился, пришлось лишние минут двадцать проторчать на остановке. К тому моменту, когда он, наконец, показался под горой — даже приплясывать и подпрыгивать сил не было, оставалось только зубами стучать. Я уж не могла дождаться, когда доберусь до этой баньки. Быстро переобулась, схватила полотенце и смену белья. Племянница Николая уже ждала меня на дворе.

Николаева племянница, Саша, оказалась худенькой, невысокой девушкой немного мужиковатого вида, с короткой стрижкой, грубыми чертами лица и большими крестьянскими руками. Я уже видела за эти дни в посёлке несколько таких же лиц: продавщица в магазине, кассирша на подъёмнике, просто на улице… Родственницы, наверное; в таких глухих деревушках обычно всё население — максимум две-три семьи, все друг другу родственниками приходятся. Да и вообще трудно, наверное, быть женщиной, когда ты изо дня в день в телогрейке, ватных штанах и валенках.

Банька была уже готова. Не очень большая, на двоих-троих как раз. Хотя при желании здесь можно было бы и впятером поместиться. В чане были замочены веники и пучки каких-то трав. Проруби рядом нет, зато снéга вокруг сколько хочешь; но это на любителя.

Мы разделись в предбаннике. У Саши и фигура оказалась не женская: узкие бёдра, маленькая стоячая грудь. Как и у меня когда-то. В чём-то мы с ней были похожи друг на дружку. Без грубой верхней одежды она выглядела, на первый взгляд, совсем молодой девушкой. Хотя если присмотреться — ей было никак не меньше двадцати. Наверное, здесь такие мужеподобные женщины не редкость, всё из-за того же родства.

Саша зачерпнула из чана и плеснула на раскалённую каменную печку. Пахнуло сеном, полевыми цветами, сосновой смолой… Лето! Моё последнее лето в деревне, после седьмого или восьмого, кажется, класса… Мы купаемся и загораем с подружками на озере, голышом, дурачимся и танцуем, наряжая друг дружку в одни лишь венки из цветов… Нам всего лишь четырнадцать или пятнадцать…

— Это у нас на травах настой такой, — пояснила Саша. — Мы с лета на него травы специально запасаем. Ну, разные травки, всякие — как-то двусмысленно закончила она.

Мы уселись рядышком на полóк. Долгожданное тепло разливалось по моей коже, постепенно проникая к промороженному нутру. Я вся отдалась этому блаженному чувству… пока вдруг не обнаружила на своём теле, вместе с душистым паром, Сашины руки. И, надо сказать, в весьма неожиданных для меня местах. Куда я и мужа-то давно не подпускала, зная, что он там может раззадорить и развести меня сильно больше, чем я того хотела бы.

— Ты что делаешь?!

— Так, ничего… — отстранённым голосом сказала Саша. — А тебе не нравится?

Нравится, не нравится… Как можно, вообще? Мы зачем сюда пришли, чем занимаемся?

— Мы зачем сюда пришли? — эхом откликнулась на мои мысли Саша. — Разве не за этим?

— Не знаю, как ты, а я — погреться, да и ополоснуться бы не мешало. А ты за чем? Ты что, именно за этим в баню с женщинами ходишь?

— Конечно. У нас все так делают. Домá у нас маленькие, большой — не натопишь, а семьи большие. Уединиться негде, чтобы любовью заняться. Только в баньке. Ну и помыться потóм, конечно.

— Любовью? А муж твой где, или кто у тебя есть?

— Нету у меня сейчас никого… А ты что, ни разу не занималась любовью с женщинами?

Это был уже нечестный удар. Да, мне нравится женское тело. И именно такое, как у Саши — стройное, гибкое, без единой капельки жира. Спортсменки, балерины… Но чтобы заниматься этим с женщинами?...

Саша поняла моё молчание как отказ.

— Ну а что ж ты тогда сказала, чтобы я пришла? Не нравятся тебе женщины — ну и ладно. Надо было брата моего младшего позвать, он мужичок что надо. Хочешь, позовём сейчас?

— Брата? Зачем?

— Ну как зачем. Если тебе женщины не интересны — значит, мужчины. Зачем с парнями в баню ходят? За этим и позвать.

— Ты в своём уме? Я же замужем давно.

— Ну и что, что замужем? В баньке всё можно.

— Не надо мне твоего брата.

— Не надо, так не надо. Давай париться. Ложись.

Я легла на полóк, и Саша принялась обхаживать меня вениками. Вот это нормально, а не то, что она пыталась сначала. Потом мы поменялись местами. Я не очень хорошо разбираюсь в банных процедурах, но Саша сама подсказывала мне, где ещё надо поработать веником. Потом мы просто грелись и болтали.

— И ты так всю жизнь только с мужем любовью занималась?

— Ну, да… почти…

Вот именно, что "почти". С ним я познакомилась уже не девочкой. Но с тех пор мы уже больше полжизни вместе.

— И у вас это… часто бывает? — нескромно спросила Саша.

— Ну, так… — неопределённо пожала плечами я. Соврала, конечно.

Когда-то давно, в самом начале нашего знакомства, это действительно случалось у нас очень часто — почти каждый месяц. Не то чтобы это доставляло мне удовольствие, но вроде так было надо. Все же так делают. Он ведь любит меня, ухаживает за мной… У всех людей так. Конечно же, каждый раз мне было больно и неудобно. Надо сказать, что там у меня, помимо моих миниатюрных размеров, была ещё одна маленькая проблема. Индивидуальная особенность телосложения, так сказать. Муж вычитал про неё в каких-то медицинских книжках, и, наверное, это правда — из-за неё мне было так больно. Редкая особенность, но так уж мне не повезло родиться такой неправильной женщиной.

Потом, зная это, он всё-таки придумал для нас такое положение, в котором больно почти не было. Я просто ничего не чувствовала — и слава богу. Но всё равно, все эти физиологические жидкости, сопутствующие этому процессу, эти отвратительные запахи… Это неприятное возбуждённое состояние, когда с трудом контролируешь себя, как пьяная… Муж ещё подобрал в аптеке, после нескольких попыток, какую-то скользкую мазюкалку, с которой у нас получалось немного легче. Но она была такая противная! Я каждый раз с трудом дожидалась, когда он, наконец, сочтёт своё дело законченным, и сломя голову бежала в ванную отмываться.

И самое главное, что я при этом испытывала — это страх. Страх. Жизнь с детства научила меня, что оказаться в фокусе чьего-либо внимания — это всегда опасность. Если на тебя обратили внимание — значит, хотят или сожрать, в животном мире, или ограбить, обмануть, избить, что там ещё у людей принято. Или ещё что-то нехорошее с тобой сделать. Умом я понимала, что он заботится обо мне и старается сделать для меня всё самое лучшее, но ничего с собой поделать не могла.

И, конечно, этот страх залететь, знакомый каждой женщине. От которого потом просыпаешься ночью в холодном поту и ждёшь тех самых мучительных дней, как счастливого избавления…

В общем, после первого бурного конфетно-букетного периода мы с мужем стали это делать реже. Он постоянно отыскивал новые способы, новые мои чувствительные места, чтобы меня возбудить, но я тоже быстро запоминала их и больше уже не попадалась на эту удочку. Тогда он придумывал что-нибудь ещё… А когда окончательно стали жить вместе — то занимались этим, наверное, раз или два в год, когда ему, видимо, становилось совсем уж невмоготу и мне было проще перетерпеть, чем втолковать ему, что я этого не хочу. Он сам, думаю, страдал от того, что заставляет меня терпеть его похоть, и старался сдерживаться до последнего. Переживал за всё вместе со мной, высчитывал дни, и если и давал себе волю, то только в безопасные периоды. Ох, как мы вместе однажды испугались, когда у меня случилась задержка на целую неделю!

Предохраняться? Конечно, мы пробовали. Но делать это в резинке было ещё больнее и противнее, как будто какую-то пластмассовую штуку в себя запихиваешь… для чего? Таблетки мне докторша назначила один раз, потом я чуть ли не год не могла в себя прийти. У меня и так цикл не очень устойчивый, а тут ещё какая-то химия. В итоге, для научного планирования семьи, как это называется, мы вернулись к старинному бабушкиному средству — календарю. Тоже, конечно, не самый надёжный метод… но если вычеркнуть аккуратно все возможные опасные дни от минимального моего периода до максимального, и ещё по паре дней с обеих сторон для верности, то как раз и остаётся несколько дней в месяц. Всё равно большего я и не могла вынести.

Постепенно мы и вовсе прекратили эти взаимные мучения и переживания. Зачем? Нам и так было хорошо друг с другом. Я понимала, что ему это зачем-то очень нужно; но он, очевидно, как-то научился справляться со своими физиологическими потребностями так, чтобы не причинять мне этих страданий. Ведь обходятся же как-то мужчины вообще без женщин — моряки, военные, в тюрьме.

— Ну вы даёте! — вернула меня от моих мыслей Саша. — Вот прямо больше ни с кем, никогда? Мы ещё в школе все друг с другом перетрахались. Тем более, что у нас посёлок небольшой, парней и девчонок одного возраста немного.

Да, здесь, в деревнях к этому относятся проще. Это городские родители потеют и краснеют, пытаясь объяснять ребёнку про пестики и тычинки. А здесь кругом — коровы, кони, козы… Кошки и собаки непременно на каждом дворе. И вся эта живность занимается тем, что предписано ей природою, не таясь ни от взрослых, ни от детских глаз. Так что дети знают, откуда они взялись, наверное, раньше, чем начинают говорить. И единственное, что они могут спросить у родителей — так это "Мама, папа, а почему у нашей Мурки пятеро котят, и у Хавроши нашей двенадцать поросят, а вы мне только одного братика сделали? Вы что, плохо старались?"

Рано начинают — "в школе…"? Да нет, это много где так. Организм созрел — значит, требует начинать, и попробуй ему запретить. Не знаю, как там в столицах, а за Уралом это обычное дело: идёт совсем ещё молоденькая девчонка, ей бы гулять ещё и гулять, а она — коляску катит. Заводят детей и женятся часто лет в 18–19, максимум 20. Как-то раз ехали мы в поезде, в плацкарте; где-то в районе Свердловска в последние две секции сéла компания мальчишек лет двадцати с небольшим. Как обычно — пиво, карты, разговоры матом… На одной станции в вагон забежала тётка-коробейница с полными сумками детских шмоток. Так они в один момент преобразились, оказались такими заботливыми, осведомлёнными отцами! "Нет, моему это ещё великó будет… Толян, вот это возьми, это твоему на 3 года как раз подойдёт…" Перетрясли у неё все сумки, накупили кучу товара… Годам к 22–23 они уже умудрённые главы семейств. А потом начинают разводиться. К 25–27 они все уже женаты снова, часто на бывших жёнах своих же друзей, наперекрест, воспитывают чужих детей, в то время как у их собственных уже другой папа. И не видят в этом никакой проблемы. У нас самих такие знакомые есть.

— И что, это у вас принято — своих парней в баньку с приезжими женщинами звать? — мне захотелось обострить тему, чтобы быстрее вывести Сашу на чистую воду.

— Да, конечно. А что такого? Если по желанию, конечно. И парней, и девчонки тоже с городскими парнями охотно в баню ходят.

— И девчонки тоже? А если забеременеют?

— Ну так хорошо же! У нас ведь кругом все родственники, весь посёлок — одна семья, считай. Многие даже дважды или трижды родственники. А это плохо, дети больные будут. Наши иногда специально с городскими в баньку ходят, чтобы они им ребёнка сделали. И девушки, и замужние. Некоторых мужья даже специально посылают, сами с парнями о такой баньке договариваются. Потом воспитывают, как своих — никто ничего и не знает. Хочется же, чтобы дети в семье здоровыми были. Больных-то зачем рожать, им самим и родителям в обузу?

Нда… ну и нравы тут. Нам однажды рассказывали друзья, как у них в походе где-то на Полярном Урале местные оленеводы просили улучшить генофонд их стойбища. Но столкнуться с этим вот так в открытую… Теперь понятно, почему здесь в баню зазывают на каждом шагу и почему цены такие символические.

— Иногда мужья даже вместе с жёнами приходят, — продолжала Саша. — Сами смотрят, чтобы уговор выполнялся. А то попариться-поплескаться все горазды, а как по-серьёзному к делу подойти…

— А сами-то они, выходит, без наследников остаются?

— Нет, почему же. К нам и женщины городские тоже приезжают специально за этим. В городе же одиноких много. Или если с мужем что-то не так, а ребёночка хочется. Мужики наши тоже нарасхват! Приехала, уехала с прибытком — там, где она живёт, тоже никто ничего не узнает. Так что зря ты брата не позвала. Ну тебе проще, у тебя муж есть — а всё равно, попариться бы можно разок, хоть просто так.

— Иногда ещё, — продолжала Саша, — городские к нам и семьями приезжают. И в баньку с нашими ходят вчетвером, пара на пару. Ну, чтобы всем не обидно было. И чтобы детей завести, и просто так.

— И что, и жена смотрит, как её муж с чужой… парится?

— Да, а что такого? И её муж тоже тут же. Потом наоборот. Если всё по желанию, как договорились — то и нормально. Это же не блуд какой-то от супругов втихаря, верно?

— А бывает ещё, что просто подурачиться хочется. Покрасоваться голышом перед зеркалом и перед подружками, себя показать и на них посмотреть. А то мы укутанные ходим почти круглый год, в одежде не всегда и поймёшь — то ли баба, то ли мужик.

— Чего там смотреть? В бане все одинаковые, — неловко отшутилась я.

— Ничего подобного. Все разные. А некоторые девушки вообще так быстро вдруг меняются. Особенно после того, как родят. Так сразу расплываются вширь… Вот ты — ладненькая…

Саша снова бесцеремонно провела ладонью по моему телу.

— А ты с девушками действительно ни разу не пробовала?

Чувствую, как её рука снова ползёт вверх по моей.

— Хочешь, попробуем? Ну что ты, как маленькая. Никто же не узнает. И не будет ничего, не то что с парнями. Девушка с девушкой — в этом же ничего такого… Мы с подружками балуемся, все про это знают, никто худого слова не говорит. У них свои парни, у меня тоже… был… Парням до наших дел — дела нет. Ни им от этого не убудет, ни нам дать того, что может девушка девушке, они всё равно не смогут… Как и мы за них не можем. Мужу своему, если не хочешь, можешь не говорить, его это не касается… Это просто совсем в разных мирах, они не соединяются…

Сашина рука доходит до моего плеча и переходит на шею. Потом притягивает мою голову навстречу её губам. А это… это действительно — ничего же такого… Ну просто девушка с девушкой целуются, почему нельзя? Разве от этого кому-то плохо?

А почему нельзя девушке прикоснуться к другой девушке? У неё такое же тело, как у меня. Такая же упругая маленькая грудь, как была у меня когда-то. Такая же кожа… Такие же волосы…

Конечно, все мужики — собственники. Если у него есть женщина, то он считает, что только он вправе делать с ней это. И никто другой в его женщину войти не может. Ну и не надо. Девушка в девушку ведь не входит же, как мужчина? Так что никто на его собственность не посягает. А то, что она сейчас ласкает меня там… ну это же только пальчиками, это не в счёт…

— Ты хорошая, Саша… Я и не думала, что так можно.

— Ну ты даёшь. Столько прожила и ни разу не пробовала до сих пор?

Я отрицательно качаю головой. Почему я этого раньше не делала? Ведь была же у меня подруга, которая мне по-настоящему нравилась…

— Ну вот, получается, я тебя в этом плане невинности лишила. Ты на меня не серчаешь? — шутливо.

— Нет, конечно… Спасибо тебе.

Мы целуемся и усаживаемся снова на полóк. Саша поддаёт ещё душистого пару.

— Тебе сколько лет?

Мой ответ её, похоже, озадачил. Ну да, мой возраст многих удивляет.

— А дети у вас есть?

— Нет.

— Отчего так?

— Так получилось, — мне совсем не хотелось вдаваться в эту тему.

— Так ты с мужем в баньку приходи в следующий раз. Втроём попаримся. Может, получится?

— Нет. У него больные лёгкие, он не пойдёт. В бане ему сразу плохо становится.

— Жаль… — протянула Саша. — Ну пойдём тогда в снег прыгнем, что ли.

— Не надо, — я никогда раньше этого не делала. — Не хочу.

Но Саша буквально силком выволокла меня из предбанника, повалила в снег и кувыркнулась рядом сама. Мороз ошпарил кожу, но не глубже того. Мы вскочили и со смехом толкнули друг дружку ещё раз в сугробы. Потом бегом обратно в баню. Саша опять плеснула из чана с заваркой из трав. Благостное тепло снова поползло по коже.

— Ну может, тогда братца позвать всё-таки? — ещё раз предложила Саша.

— А и зови! — неожиданно для самой себя, назло ей выпалила я.

Саша вышла в предбанник позвонить брату, по дороге поддав ещё пару. Пока она разговаривала, я с наслаждением вдыхала этот запах лета, беззаботной молодости… и чего-то ещё, чему я даже не могла вспомнить названия.

Братец пришёл минут через 15 — тут всё было недалеко. Женя. Такой же невысокий, худенький, как и Саша. Такие же короткие светлые волосы, белёсые ресницы, почти одинаковые лица. Когда он разделся, я прямо ахнула — у него была такая тонкая, светлая, почти прозрачная кожа, как у девушки. И совершенно без волос, кроме того места, где они есть у всех. А поскольку и у Саши фигура была не совсем женская, и даже не девичья, а какая-то, как я называю, "мальчиковатая" (мне вообще-то нравятся именно такие девушки), то и смотрелись они, если отвлечься от очевидных важных деталей, почти одинаково. Даже размер ноги у них был одинаковый, примерно 39-й. C Сашей, как она сказала, они были погодки — то есть, если ей около 20, то ему было 19. Ну, бывают же парни, которые в этом возрасте ещё выглядят подростками; а здесь, вдали от городской акселерации, наверное, это и не редкость.

Прекраснее всего было то, что тела у них обоих были абсолютно чистые, гладкие, не обезображенные никакими татуировками и наколками. Откуда вообще взялась эта ужасная манера уродовать себя всякими картинками и надписями на непонятных языках? Зачем эта гадость? Но до нашего далёкого посёлка эта похабная мода, слава богу, ещё не добралась. Наколки здесь были только у зеков, которых время от времени конвоировали мимо посёлка то на зону, находившуюся на полдороге до горы, то обратно. С ними понятно: "У ЗК своего нету вовсе ничего. У ЗК своего — только тело его." Но зачем обычным людям разрисовывать себя пуще уголовников?

А что самое интересное — это я даже разглядела не сразу — у Жени была… грудь! Ну, не то чтобы настоящая грудь, конечно, и даже не первый номер. И уж никак не та потная сальная складка, которая бывает у противных жирных мужиков ближе к полтиннику. Нет, у него были как бы самые зачатки груди, только-только наметившейся, как у девочки в самом начале взросления. Но с уже отчётливо выраженными сосками. Подростковая гинекомастия, я про это читала когда-то в медицинских книжках. Бывает у мальчиков, когда гормоны ещё не устоялись; потом, когда организм стабилизируется — может и рассосаться, или стать почти незаметной на фоне мышц; а может и остаться в какой-то степени. Довольно редкая, конечно, аномалия, но здесь, в замкнутой группе родственников, вероятность таких отклонений, наверное, сильно увеличивается.

Под стать его ещё не сложившейся фигуре был и… да, он самый. Не сказать, чтобы муж мой выглядел половым гигантом; он и сам говорил, что у него далеко не самый большой размер (хотя, по мне, и этого-то было много). А у Жени был ещё меньше и, самое интересное, тоньше.

— Чё, на Женькин гвоздь загляделась? — нарочито грубо сказала Саша. — Хороший гвоздь, крепкий, острый, — опять нарочито похабно хохотнула. — Он половину наших девчонок на посёлке женщинами сделал.

— Ну, не половину, — отшутился Женя. — Треть, наверное. Не больше.

— Половину, — уверенно повторила Саша. — Не меньше. Мы же тут между девочками тоже говорим и знаем, у кого какой и кто как умеет. К нему молодые девчонки сами идут, знают, что с ним будет просто и не так больно. Парни все это тоже знают, завидуют, но не удивляются потом.

Ну да, не так больно, наверное… Это только считается, что чем больше, толще, длиннее — тем лучше. Неправда это. Наверное, это хорошо для рожавших женщин, тем более, много раз рожавших. Или для очень опытных девушек, которые уже успели растянуть и разработать свою кормилицу во всех направлениях. А для самого первого раза… наверное, хорош как раз такой. Тонкий и твёрдый. Гвоздь!

…Со мной это произошло в общаге на первом курсе. С одним жеребцом с третьего, известным институтским змеем-искусителем. Ту пьянку до сих пор вспомнить противно и страшно. Он долго сопел и пристраивался, "да штошш ты такая, — шипел он, — не засунешшь…" А потом такая боль… мне казалось, что он меня пополам разорвёт. Наутро я едва могла дойти до туалета, а надо было замачивать и отстирывать простыню и наволочку, чтобы обменять у комендантши на чистое. А на подушке, измаранной собственной кровью, мне так и пришлось спать до самого пятого курса.

Саша подошла ко мне вплотную, обняла за талию и притянула к себе. Наши груди и губы прижались друг к другу. И там, внизу… сама удивляясь своей бесцеремонности, я схватила её обеими руками за попу и прижала к себе, чувствуя шершавость её волос; она не сопротивлялась, только хихикнула. Мы снова поцеловались, потом немного отдалились и внимательно посмотрели друг на дружку. Она разомкнула руки и положила их мне на бёдра. Потом легонько оттолкнула меня назад… где уже был Женя.

Женя обхватил меня обеими руками за талию и немедленно перешёл на грудь. Да, на обе груди. Они как раз вмещались в его ладони. Поцеловал меня несколько раз сзади около шеи, потом перегнулся через плечо и поцеловал за ушко, в шейку… Я обернулась к нему — в губы… Чувствую, как одна рука накрывает обе груди, а другая движется по животу, мимо пупка, туда, туда… Я инстинктивно сжимаю ноги, но его пальцы настойчиво проникают между ними, трогают меня снизу… Понимая, что я совсем не готова, он гладит меня внизу, от одной острой косточки, которая у меня там, где у женщины должны быть бёдра, до другой. Мой муж так любит эти косточки, ни у кого, говорит, таких нет, только у тебя. И вот теперь за эти косточки держится мальчик, которого я в первый раз вижу. Прижимает к себе, и я чувствую попой его "гвоздь". Готова ли я? К тому, что будет дальше. А… и пусть будет, если будет. День сегодня безопасный. Точно ли? Да, точно. Сегодня можно.

Потом, помню, мы сидели втроём на полóке, я посередине, и мои ноги были на коленях одна у Саши, другая у Жени. Кто с какой стороны был? Не знаю. Кто-то из них ласкал мою грудь, а кто-то — там, внизу. Целовалась с ними обоими, по очереди. Потом я поняла, что одно моё бедро прижимается к Жениному "гвоздю". Я взялась за него рукой, он был уже твёрдый и действительно тонкий — не как гвоздь, конечно, но тоньше того, что было у мужа, намного. Кто-то с другой стороны — наверное, Саша — повернула моё лицо к себе и впилась в губы. Чьи-то пальцы раздвигали мои губы внизу…

Потом мы с Сашей сидели верхом на лавке, она обнимала меня сзади и ласкала мою грудь — показательно, на виду у Жени. Мы о чём-то тогда болтали — на эту самую тему, конечно. Сказали что-то смешное, мы обе рассмеялись. Саша отодвинулась и опрокинула меня на спину, так что попа моя ещё лежала на лавке, а ноги оказались на полу за лавкой. Прошлась руками по всему моему телу, бёдрам, рукам. Взяла меня за руки и моими руками раздвинула мне колени. Развела руки в стороны и завела за голову. Я лежала вытянутая вдоль лавки, уже понимая, что сейчас будет.

А что такого, собственно, будет? Муж ведь сам, когда у нас окончательно не заладилось это дело, говорил полушутя-полусерьёзно (попробуй его понять, когда он так говорит): "Ну если я тебе не подхожу, то надо завести тебе для этого отдельного мальчика. Есть же для этого специальные такие мальчики. Я же, — говорил, — всё равно тебя люблю и буду любить. А мальчик тебе нужен строго функционально — не разврата ради, а исключительно женского здоровья для. Чтобы организм там не застаивался. Пусть будет такой мальчик, какого ты хочешь: стройненький, светленький, не волосатый, не воняющий мужланом. И там подходящий по размерчику, да? Найдём тебе такого?" Ну, вот тебе и мальчик. Ты же сам этого хотел.

Женя подошёл ко мне спереди и опустился на колени. Взялся обеими руками за мои бёдра, за любимые мужнины косточки. Я напряглась, предчувствуя, что его "гвоздь" сейчас вонзится в меня. Но он пока только провёл там "шляпкой" вверх-вниз несколько раз. Было влажно и скользко. Потом положил его мне на лобок сверху, как будто хотел померить, докуда он достанет. Он был не только тонкий, но и не такой уж большой тоже.

Саша наклонилась над моим лицом и принялась целовать меня, вверх тормашками. Её голова загородила от меня Женю. А когда она поднялась, я поняла, что он уже весь во мне, целиком, по самое некуда. Не уходи, не уходи! Я вся сжалась там, но он выходил, выскальзывал из меня… останавливался и двигался обратно, и я с готовностью впускала его в себя…

Потом мы долго плескались из шаек и ковшиков, смывая с себя пот, морозную дрожь и сегодняшний бесстыдный блуд.

— Понравилась банька? — спросила Саша, вытирая мне спину полотенцем в предбаннике. — Я знала, что тебе понравится. С первого раза, как увидела тебя на дворе.

Она шутливо шлёпнула меня по попе и передала моё полотенце Жене. Женя принялся вытирать меня спереди, а я только подставляла себя, на прощание, под его руки.

— Завтра придёшь?

— Наверное… Если получится…

— С мужем приходи. Мы ему баньку не слишком горячую истопим.

Я, конечно, опять солгала. Я-то знала, что на завтрашний день у моего организма должны были быть другие планы. Поэтому и бросилась сегодня так отчаянно в этот омут.

Вечером я, конечно же, сразу всё рассказала мужу. Он, и вправду, ничуть не удивился и не расстроился. Наоборот, даже, вроде бы, как будто рад был, что у меня впервые за много лет появился мужчина. Ну, как мужчина… мальчик. Мужина с телом мальчика. Он же знал мои эстетические предпочтения. Спросил только:

— Это всё без резинки было?

— Без. Всё по-настоящему.

— Умничка ты моя, — целует. Календарь мой он знал наизусть не хуже меня.

Ночью начался шторм и снегопад, с утра все подъёмники были закрыты. А у меня начались эти самые дни, всегда столь мучительные для меня. Ну и слава богу, что хоть начались. Катания, естественно, никакого и быть не могло, даже просто пойти погулять в такую метель — тоже не было и речи. Мы лежали в своём домике, каждый со своим ноутбуком — хорошо, что в этот раз взяли оба. Благо Интернет в посёлке и вайфай у Николая был отличный. Я смотрела горные лыжи, биатлон, лёгкую атлетику, потом фигурное катание… Муж тоже что-то там у себя копал — то ли по работе, то ли какие-то очередные свои литературные шедевры на форумах… я не интересовалась.

Так прошло два дня. На третье утро шторм резко прекратился, и вместе с ним мои проблемы — как ножом отрезало. Странно, обычно они у меня тянулись долго, иногда чуть ли не неделю, медленно затухая. Отчего это — от резких перепадов давления туда-сюда, что ли? Или это действительно Женя так меня растормошил? Или… нет, нет, такого не бывает, я же точно знаю.

До отъезда мы успели сходить в баньку ещё несколько раз. Странное дело, с Женей у нас всё получалось просто и естественно. И никакой боли. Не знаю, почему. Из-за его размеров? Вряд ли… Наверное, не надо было нам с мужем относиться к этому столь серьёзно. А с Женей я знала, что это просто мимолётное развлечение в горячей баньке.

В последний день я уже не рискнула и сказала Саше, чтобы она приходила одна. Хотя по календарю этот день должен был быть ещё вроде бы безопасным, но я решила перестраховаться. Вдруг что-то сдвинется туда-сюда ещё на пару дней — у меня такое случается… Мы были в баньке вдвоём и предавались всяким безобидным шалостям.

— А всё-таки жаль, — сказала Саша, прощаясь, — что твой муж так и не пришёл…