«Допущена к магической практике. Уровень магии: минимальный»

Русые кудри, выбившиеся из-под капюшона, прилипли к влажной шее.

Минимальный.

Пять лет зубрёжки, бессонных ночей, крови из носа на экзаменах — ради этой унизительной строки.

— Ну что, снадобий наваришь? Или уже мёд варишь в деревне?— Валерика, её вечная соперница, щеголяла дипломом с золотой каймой. — Будешь теперь веники вязать?

Иридия сглотнула ком в горле...

В девятнадцать лет Иридия была воплощением той самой неприличной красоты, о которой шептались за её спиной. Её русые волосы, слегка вьющиеся и доходившие до плеч, переливались золотистыми бликами на солнце, словно спелая пшеница. Кожа — ровная, фарфорово-белая, с лёгким румянцем на щеках, который выдавал любое её смущение.

Но больше всего внимания приковывала её фигура — особенно выдающиеся формы, которым даже академическая мантия не могла служить укрытием. Тонкая ткань платья подчёркивала пухлые, чувствительные соски и выразительные тёмно-розовые ареолы, которые иногда проступали сквозь материал, когда ей было холодно или страшно.

Эта красота мешала.

Слишком тяжёлые груди мешали в тренировках, слишком нежный румянец на щеках выдавал волнение, а слишком скромное платье — происхождение.

Дочь травницы и бывшего солдата.

Аселия, её мать, лечила деревенских снадобьями и верила, что магия откроет дочери путь в другой мир.

Её отец Кессель Бывший солдат, вышедший в отставку после ранения. Крепкий, молчаливый мужчина с грубыми ладонями, привыкшими держать топор и молот, а не волшебные жезлы. Он чинил крыши, латал заборы и иногда, по старой памяти, обучал деревенских парней основам боя — "на всякий случай".

— "Если не выйдет с магией — вернёшься. Я научу тебя драться, а мать — лечить. Не пропадёшь", — говорил он, пряча гордость за дочь за суровым выражением лица.

В то время как однокурсницы метали огненные стрелы, Иридия с трудом зажигала свечу.

— Опять не получилось? — Эстерия, её лучшая и единственная подруга, склонила голову набок. Рыжие локоны рассыпались по плечам, а зелёные глаза смеялись. — Ну и что? Зато у тебя самый сильный удар ногой в академии! И самая большая грудь...

Большая грудь была её проклятием.

Даже обычная ходьба по лестнице превращалась в испытание - каждый шаг заставлял её грудь соблазнительно колыхаться, а юбки магической формы почему-то всегда оказывались короче, чем у других студенток.

"Может, это не ты неудачница в магии, а магия неудачница в тебе?" - философски заметила Эстерия, наблюдая, как очередное простое заклинание заканчивается тем, что Иридия случайно разрывает рукав своего платья, обнажая плечо фарфоровой белизны.

Однажды на уроке трансмутации, когда нужно было превратить воду в вино, Иридия старалась изо всех сил. Но каждый раз, когда она сгибалась, чтобы произнести заклинание, грудь неловко вырывалась из-под мантии, заставляя краснеть и отвлекаться. Её руки дрожали, а сердце колотилось всё быстрее.

Валерика наблюдала с ехидцей, её взгляд был холоден и насмешлив.

В самый ответственный момент магия предательски сбилась — и вместо изящного бокала в руках у Иридии вспенился розовый лимонад, который тут же взорвался, окатив всех липкими сладкими брызгами.

— Ох, Иридия, ты даже в алхимии умудряешься быть такой... деревенской и липкой, — с ехидцей протянула Валерика, вытирая капли с декольте.

— Зато теперь ты пахнешь, как дешёвый публичный дом, — парировала Эстерия, бросая в неё салфеткой.

И вот Иридия бредет по улицам города в поисках работы и всё безуспешно, последняя дверь захлопнулась у нее перед носом.

— "Слишком... эм... отвлекающая внешность", — пробормотал хозяин книжной лавки, краснея.

— "Нам бы помощника посильнее", — зевнул мастер зачарованных доспехов, не отрываясь от наковальни.

Даже в таверне "У Пьяного Единорога", где висела табличка "Требуются официантки", только покачали головой:

— "Ты, детка, у нас спровоцируешь драку в первый же вечер"

Иридия остановилась у фонтана, сжимая диплом. Вода отражала ее лицо — красивое и усталое.

"Минимальный уровень энергии"

Эти слова жгли сильнее, чем солнце в зените.

Из кармана выпал последний медяк. Он покатился прямо к вывеске "Кенаровы Диковинки".

Старый выцветший знак скрипел на ветру, будто смеялся.

Лавка Кенара — « Кенаровы Диковинки » — встретила Иридию запахом пряностей, пыли и чуть заметной безнадёги.

За прилавком развалился сам Кенар — пожилой маг с усами, похожими на растрёпанные метёлки, и прищуром такого человека, который видел в жизни всё, включая то, что лучше бы не видеть.

— Ну и штучка... — протянул он, уставившись не в глаза, а куда-то значительно ниже. — Что ищешь, золото моё?

Иридия поправила ворот мантии, что, конечно же, сделало всё только хуже. Грудь дерзко приподнялась и как будто сказала: "Привет, я тоже ищу работу!"

— Ищу... работу, — выдавила она.

— Работу, говоришь? — Кенар откинулся на спинку кресла, скрестив руки на животе. — И что же ты умеешь?

— Немного магии. И не ударю в грязь лицом, если вдруг...

—. ..если вдруг надо будет нагнуться, — подсказал он с широкой улыбкой. — Э-э, прости. Это был шутка. Почти.

Иридия закатила глаза.

— То есть вы не заинтересованы?

— Наоборот, заинтересован! — Кенар хлопнул ладонью по прилавку. — Ты — находка. Грудь, взгляд с вызовом, фигура — продам эликсиры в три раза быстрее. Мужики будут покупать зелья для потенции, даже если у них ничего не болит!

— Это мерзко, — заметила она холодно.

— Это бизнес, — парировал он. — А ещё... ты бы видела, как ты смотришься в моём фартуке. Идём, покажу.

Он протянул ей кусочек ткани, который вполне мог быть и кухонным полотенцем.

— Это — фартук?

— Ну... рабочий. В нём всё нужное при себе, — подмигнул он.

— Да, особенно моя задница.

— Вот-вот! — просиял Кенар. — Это и есть нужное

"Начинай уборку, красотка. И не забудь - чем глубже наклонишься, тем больше чаевых получишь!"

Иридия стояла на стремянке, вытирая верхнюю полку. Каждый раз, когда тянулась, чувствовала, как фартук поднимается всё выше. Один раз она специально задержалась в позе, чувствуя, как взгляд Кенара почти физически щекочет ей бедро.

— Осторожнее, красавица, — подал голос он снизу. — А то у меня давление!

— Ну так принимай эликсир, — улыбнулась она, не оборачиваясь

Кенар замер, потом хмыкнул.

— Ты не просто сиськи в мантии. У тебя и язык острый.

— Училась в академии, между прочим, — сказала она, спускаясь вниз. В руках — хрустальный флакон.

Он подался вперёд — и словно случайно коснулся её бедра. Легонько, скользяще.

— Ой, оступилась, — пробормотал он с самым невинным выражением, которое старый извращенец может выдать.

— Не волнуйся, Кенар, — Иридия повернулась, глядя прямо в глаза. — Если что, я в тебя кину зельем для роста волос. Сработает... на всех частях тела.

Он рассмеялся.

БА-БАХ!

Полки с зельями дружно рухнули каскадом.

Кенар, покрытый блестящей слизью "Зелья хамелеона", напоминал разъярённого тролля.

— ТЫ ДОЛБОЁБКАЯ ДЕРЕВЕНЩИНА! — заревел он, сдирая с себя ставшую розовой рубаху. — ЭТО СТОИЛО БОЛЬШЕ, ЧЕМ ТВОЯ ДЕРЕВНЯ ЗА ГОД ПРОЖИВЁТ!

Иридия, вся красная от стыда и ярости, попятилась к выходу.

— Сейчас же марш в Тёмный лес! — он швырнул ей пустой мешок. — До заката принесёшь сто лунных лилий! Или считай, что твой диплом — туалетная бумага!

— Но... но там же...

— БЕГОМ!

Лес смыкался за спиной, словно живой.

С детства ей твердили: "В Тёмный лес ходят только те, кто не хочет возвращаться."

Иридия слышала эти слова от матери, ещё когда жила в деревне — далёкой, забытой, где всё ещё верят в древние суеверия.

С тех пор она уехала учиться в академию и не возвращалась: обещала себе — вернётся только сильной. Настоящей магиней.

А сейчас...

Иридия шла, сжимая в потных ладонях мешок с десятком сорванных лилий — слишком мало для Кенара, но солнце уже клонилось к закату.

Развалины возникли неожиданно: почерневшие камни, обвитые бледными корнями, арка, ведущая в никуда. Она знала, что это место — запретное. Но между мхом проглядывали нужные цветы...

Шаг. Ещё шаг.

— Маленькая дитя магии... — шёпот обвил её шею, холодный, как лунный свет.

Тень не имела формы — лишь ощущение прикосновений.

— Ты так... источаешь желание.

Голос ласкал ей ухо, будто шёлковый платок — ни громкий, ни шепчущий, а проникающий в саму кожу.

Ладони, невидимые, но горячие, скользнули под мантию. Большие пальцы прошлись по соскам сквозь тонкую ткань рубахи — они тут же напряглись, предательски откликаясь.

— Я могу дать силу...

Пальцы двигались ниже, лениво, будто знали, что она не может остановить их. По животу, по бокам — туда, где начинается трепетная тайна.

Она пыталась сделать шаг назад — но ноги предали. Жар разливался между бёдер, капля за каплей.

— Ты ведь хочешь этого...

Влажный поцелуй вспыхнул на шее — не настоящий, но ощутимый до дрожи.

Она ахнула, когда что-то цепкое, едва весомое, проникло под юбку. Прикосновение коснулось внутренней стороны бёдер — лёгкое, как дыхание. И тогда холодные пальцы замерли на кружевном крае её белья, лаская границу дозволенного.

Иридия затаила дыхание.

— Какая ты мокрая... — прошептала тень. Голос прозвучал прямо в ухе, обволакивая её, как чья-то горячая ладонь.

— Вся дрожишь... — добавила она, и дыхание стало ледяными искрами по всей коже.

Палец двинулся вперёд, скользя между распухших, пульсирующих губ. Каждое движение было медленным, мучительно размеренным — от самого входа, дрожащего и тёплого, вверх, вдоль влажной плоти, к чувствительному клитору.

Он дёрнулся при первом же прикосновении, словно умолял о продолжении.

— Ах... — вырвалось у Иридии. Она не хотела, но звук выскользнул сам.

Тонкая ткань её трусиков промокла насквозь, врезалась в набухшую плоть. Между ног всё пульсировало, жар в животе становился нестерпимым.

Невидимые пальцы продолжали игру: один ласкал её сзади, едва касаясь, другой — скользил по влажной щели, снова и снова рисуя круги на клиторе, заставляя её захлебнуться в сладкой муке.

— Ты будешь принадлежать мне... если захочешь...

И вдруг — всё исчезло.

Прикосновения, шёпот, дыхание — всё испарилось.

— Сейчас иди... но если тебе нужна сила — возвращайся.

Иридия рухнула на колени, тяжело дыша. Пульс между ног не стихал, бельё прилипло к коже, а дыхание сбивалось.

На камнях перед ней лежали три идеальные лунные лилии.

Иридия ввалилась в лавку, едва переводя дыхание. Её грудь вздымалась, а рубаха прилипла к потной спине. Она швырнула на прилавок мешок, где плескалось лишь два десятка лилий.

— Не смогла собрать все... — выдохнула она, пряча взгляд.

Кенар, к её удивлению, лишь хмыкнул, пересыпая блестящие цветы в стеклянную банку:

— Хватит. Вон ту дверь — наверх. Там комната.

Лестница скрипела под ногами. Комната оказалась крохотной — узкая кровать, комод с отваливающейся краской, окно в решётках.

— Стоимость — вычту из жалования, — бросил он, уже уходя...

Комната оказалась крошечной - узкая железная кровать с продавленным матрасом, комод с облупившейся краской, зарешеченное окошко. Иридия скинула потную одежду, её тело всё ещё дрожало от странного возбуждения после встречи с тем, что было в развалинах.

...она легла, но сон не шёл. Кожа будто продолжала тлеть изнутри, а между ног — томилась глухая, сладкая пустота.

Когда веки сомкнулись, кошмар пришёл сразу.

Сначала — лёгкое, почти ласковое дуновение на шее. Потом — цепкие, ледяные пальцы сомкнулись на запястьях, прижали к кровати.

Голос... знакомый, хищный, шёлковый.

— Ты вернулась...

Её тело выгнулось от внезапного ощущения — язык, влажный, слишком длинный, прошёлся по ключице и замкнулся на соске, дразня, посасывая, обвивая.

Сосок напрягся, болел, требовал.

— Какая горячая...

Пальцы скользнули вниз. Один кружил у пупка, дразня живот. Второй — раздвинул горячие, влажные губы и, будто невзначай, провёл вдоль них, собирая её предательскую влагу.

— Нравится?

Сразу два пальца проникли в неё — один в передний вход, мягко, но уверенно, второй осторожно скользнул сзади. Третий играл с клитором, по кругу, по спирали, будто знал, как свести её с ума.

Ритм — пытка. Медленно, слишком медленно.

Иридия закусила губу. Её бёдра двигались сами, подмахивая ритму невидимых рук. Голова кружилась. Она была готова.

Язык скользнул по её уху:

— Кончай...

Оргазм взорвался внутри. Она выгнулась, застонала — тело перестало быть ей подвластно, волны наслаждения захлестнули всё, до самой глубины...

Иридия вскочила в кровати. Простыни под ней были мокрыми. Грудь — обнажённая, чувствительная, словно кто-то до неё действительно дотрагивался. Между ног — пульсировало, сладко, больно, пусто.

Свет пробивался сквозь решётку окна. Снизу раздался грохот — Кенар открывал лавку.