Oksana Litovchenko

ЕСЛИ У СВЕКРА - БОЛЬШЕ

I.

Пантелеевна перебирала постельное белье и нашла интересную коробочку — голубенькая, бархатная, махонькая, на ладошке поместится, с выпуклой крышечкой, а под крышечкой — золотое колечко с красным камешком. Зло сверкнул тот камешек и погас, пенсионерка вернула находку под простынку и зашлась в думах: кто спрятал эту штучку в шкафу?

Если муж, старик Анисим Матвеевич, то этого не может быть, скуп он, росы в зорю не выпросишь, какие уж тут кольца. Если сын Андрейка припас для супружницы своей Настасьи, то зачем спрятал в родительской спальне?

Тихонько прикрыла баба дверцу и решила наблюдать.

День проходит — ничего, три проходят — ничего, а через неделю, аккурат на Яблочный спас, то колечко зажглось на пальчике у Настасьи.

Выгнула пальчики, сама любуется и хвастается, что свекор подарил.

Анисим Матвеевич отродясь никому не делал подарков, он любит все под себя подгребать и вдруг - такая щедрость.

Анисим человек хитрый, ехидный, завистливый, был в колхозе счетоводом, под Перестройку успел украсть всю колхозную казну, а по молодости служил землемером, судачили, что набрел на курган, а в нем - клад древний, цены неописуемой.

Ну, и где он тот клад? Сплетни это. Правда, был мужик в достатке, дом, не сказать, чтобы очень уж броский, но самый крепкий в деревне, свежий, ухоженный, да и сам старик, при своей прижимистости, любил жить со вкусом, в свое удовольствие — если чай, то с малинкой, если сорочка, то с васильковой вышивкой, при этом супружницу свою Пантелеевну держал в черном теле, копейку лишнюю не давал на себя потратить.

— Ты чего же это, леший, сноху золотом одариваешь, глаз свой бесстыжий на нее косишь, али совсем с ума спятил? - Напустилась старуха на мужа, дождавшись, когда он уляжется рядом на постель ночевать.

Дед аккуратно поснимал с ног следки, которые любил носить под обувью, особенно в жару, поочередно обшаркал ладонью ступни, удобно устроился на перине и накрылся одеялом.

— Тебя я забыл спросить, кого мне одаривать, - конкретно и с расстановкой отрезал он.

— А про Андрюшку ты подумал?

— А што про него думать? Их у нас двое, а толку? Один упертый, другой блаженный все какие -то статейки пишет. Воспитала ты, супружница моя дорогая, нахлебников — тунеядцев. А Настасья — молодец. Сын дурак, так хоть сноха умненькая, через нее, глядишь, и его направлю на путь истинный.

— Бога не боишься?

— А ты меня Богом не стращай. Кто бегал на луг, в копнах с председателем кувыркался, не ты? Вся округа знает.

Так что, захлопни рот и спи, а то лишу куска хлеба, пойдешь побирушкой по миру с твоей пенсией. И неча тебе про грехи судачить, без умысла я, по родственному, что же мне теперь родной снохе и подарка не сделать. Она росла без отца, так хоть свекор порадует.

Вот до чего же ты, Пантелеевна, душа темная, везде тебе срам мерещится. Спи, прости Господи, вот послал он мне бабу, горе одно.

Старик поворочался и вскоре крепко заснул, дребезжа уголком отвисших губ, а его бабку еще долго мучила бессонница.

Женщина давно замечала, что муж пялится на сноху, да считай с момента, как дети приехали из города.

Сын Андрюшка чего — то никак не мог зацепиться за жизнь, плыл по течению, и вот явился с бабой своей к отцу за поддержкой, как будто не знал, что за фрукт этот папаня.

А Настя, та сразу втерлась в доверие к свекру, улыбнулась ему, приласкалась, шляпу ему привезла, сказала, что сама выбирала, и началось у них сразу взаимопонимание, симпатия взаимная.

Да если бы по родственному, так это и хорошо, а тут ведь дед растопырил крылья как петух, и пошел кругами, грудь колесом.

Тьфу ты, прости Господи, в молодости кобелина был и теперь никак не уймется.

Жена надеялась, что хоть с годами мужик успокоится, уж и костер его прогорел и погас, и угли стали затягиваться пеплом, но вот дунул свежий ветерок, и снова налились белым жаром уголья, и пошло пламя наперегонки схватываться то тут, то там пепелищу.

И как теперь жить, что будет, если сын поймет, что к чему? Он вроде все в компьютерах сидит, вроде ни до чего ему дела нет, но ведь глаза - то он не растерял. А ну, как затеют отец и сын вражду?

И так, и эдак вертела старуха в голове эту ситуацию, вздыхала и ничего путевого не могла придумать.

И дед — то этот без ума, ему, если что втемяшилось в башку, обухом не вышибешь. И слова лишнего ему не скажи. А ну как правда выгонит из дома, с него сбудется.

Заря уж занималась в небе, а бабка все пялилась в потолок с дешевенькой, от экономии, однорожковой люстрой.

А может правду дед говорит, и нет у него похабного умысла, от души он, да от чистого сердца балует доченьку?

С той мыслью старая полуночница и провалилась в сон.

Очнулась Пантелеевна дальше рассвета. На уличном столбе погас свет, жизнерадостно пробибикала автолавка, хозяйка сунула ноги в суконные тапочки, прошаркала в коридор.

На кухне разговаривали, баба прислушалась: балакали Анисим Матвеевич и Настасья. Свекор хмуро бубнил, сноха угодливо хихикала.

Стоя у газовой плиты, спиной к отцу мужа, она ловко подхватывала блин на лопатку, опрокидывала его «спиной» на раскаленную сковороду.

Масло густо и аппетитно шкворчало, витали вкусные ароматы горячей выпечки, спелых яблок и ванили.

Анисим, сидя перед столом, аккуратно складывал пышный блин на три доли, макал его в растопленное масло, ловко отправлял в рот, вытирал пальцы свежей салфеткой и брался за новый.

На момент явления всклоченной супруги, он уписал уже пять блинов и все не мог насытиться.

— Умница ты, Настенька, - покряхтывал он от удовольствия. - Что красавица, что хозяюшка — цены тебе нет.

— Кушайте на здоровье! - Улыбалась краешками губ девица, спеша угодить свекру. - Я еще напеку.

— А я люблю, знаешь, с утра плотно покушать, - откровенничал старик. - Тогда и день — денечек как с горки катится, а на голодное брюхо, какая она жисть.

— Истинно так, Анисим Матвеевич.

— И, знаешь, что интересно, скоко ни съем, а вот не толстею. Организм у меня такой, правильный. Мне наш врач из города Олег Лаврентьевич так и говорит: обмен веществ у вас, уважаемый Анисим Матвеевич, дюже правильно настроен. То есть, ничего лишнего во мне не задерживается. Никакой перегруз не принимается, - пучил глаза хозяин, засовывая в пасть новый блин.

Пантелеевна зло оттолкнула боком сноху от плиты, вырвала у нее из рук лопатку:

— Шла бы к мужу, нешто тебе без него на кухне крутиться.

Хозяйка с вечера поставила тесто, собиралась печь пирожки с яблоками, в чем была большая мастерица, и эти ранние блины несколько расстраивали ее планы.

— Так я и Андрею блинов напеку, - обиделась Настя и растерянно поглядела на отца.

— Наплюй ты, Настасьюшка на бабку, ей всю ночь черти снились, вот она и злая.

Интересный «пейзаж» представляли из себя эти трое, собравшиеся поутру на кухне. Анисим был похож на маленького, но шустрого паучка, Пантелеевна — на крупную, медлительную паучиху, ну, а Настя — на яркую перламутровую стрекозу. И даже несколько поношенный халат мужа, в который она бегло запахнулась перед выходом к плите, не мог загасить ее живых цветов.

Была она девушкой высокой, статной. Шершавая материя халата, обтекала широкие, как две большие, белые рыбины, бедра.

Ее прическа представляла из себя небрежно заплетенную, густую, тяжелую косу, свисающую на грудь через плечо, и раздвоенное волнистое навешъе надо лбом.

Пухлые - аппетитной уточкой - губы, большие, зеленые глаза с умным прищуром, изогнутые лучи ресниц.

По характеру она была умницей, но малоразговорчивой, что называется, себе на уме.

Когда свекор шнырял жадным взглядом между ее бедер, мелькающих в полах халата, когда видел эту косу и бугры упругих ягодиц, сладкая истома, как в юности, подкатывала к его горлу, и приуснувший было мотыль упрямо поднимал голову в его суконных штанах.

«Кабы не постылая бабка, счас бы я и обнял ее своими руками сзади, сграбастал бы ее груди, утопил бы нос в ее пушистых завитках», - подмывала молодящегося пенсионера решимость.

Что еще подкупало Анисима, что сама молодка ластилась к нему, лукавыми взглядами, приветливым движением этих чудных губ так раскачивала его сердце, что оно напористо гоняло кровь по жилам как у молодого, как поршня гоняют масло по системам маленького дизелька.

Хитрый, но, в общем — то, недалекий вчерашний счетовод такое благорасположение молодой женщины с гуманитарным образованием конечно же относил за счет своей мужской привлекательности, полагая, что, хоть он уже и в значительных летах, но видна в нем стать, да и в чертах заметно некое благородство.

«Видать разглядела Настасьюшка во мне обстоятельность, основательность, аккуратность и мой небывалый ум», - гордился он. И развивал свою мысль в том направлении, что это неудивительно, что такая молодая дева залюбовалась им, если он сам всю жизнь на себя налюбоваться не может. На самом деле, не было в этом деде никого благородства и стати, морщинистый самовлюбленный сморчок с замашками самодура.

А что тут искала Настя? Да Бог их разберет этих женщин. А вы как думаете?

Сама Пантелеевна терялась в догадках, чего такая истая красавица так расположена к ее мужчинам, за что холит этого свекра, за что полюбила их оболтуса Андрюшку?

Порой она даже выговаривала своему Матвеевичу:

— Вот не пойму, чего эта лиса трется поза нашим Андрейкой, чего ей надо? Вот чует мое сердце, не любит она его.

— Нет, любит, потому, что чует породу, - упрямился муж. - Андрюшка хошь и дармоед, а породистый, потому - род у нас крепкий, да ладный, любо - дорого глянуть. Что, по мне не видно, что ли? Ты меня вон сколько добивалась, годы ушли.

— Я добивалась?! - Разводила руками старуха, - а не ты лез ко мне на крышу, да провалился, аккурат к матушке в корыто, где она мылась?

— Ну, провалился, и что? Я что ли виноват, что твой батюшка всю жисть побирушкой прожил, крышу себе железную не мог справить, так и околел под соломой.

II.

Андрей окликнул отца, когда тот лип глазом к щели в заборе, подсматривая за прохожими на улице:

— Что там, папаня, мультики показывают?

Старик вздрогнул, воровато оглянулся, досадливо сплюнул:

— Чего ты подкрадываешься вечно под руку, караулишь ты что ли моменты, когда отца можно напугать?

— Вот кабы ты мне купил компьютерную систему, так было б тебе действительно, что посмотреть, не ломал бы глаза об забор.

Анисим Матвеевич прислонил к воротам какую — то палку, проверил запор.

— Опят ты свою шарманку заводишь про этот компьютер, будь он не ладен. Думаешь, ты в него глядишь? Дурья ты башка, это он в тебя глядит.

— Это как это?

— А так. Нам американцы нарошно тех компьютеров понасовали, что б за нами следить. Нынче ты поставишь компьютер, а завтрева он тебе счет и предъявит.

Отец направился к курятнику, сын последовал за ним. Молодой мужчина мечтал о мощном компьютере, собирался открыть свой канал на ютубе, да вот хоть о заброшенных деревнях Руси, и, наконец, зажить по человечески. Был Андрей человеком недалеким, но жутко упертым, ничего у него в жизни не ладилось, вечно он строил какие — то фантастические планы и вечно оказывался у разбитого корыта, теперь вот решил попытать счастья на ниве блогерства и явился к родителю за подъемными. И знал, что не даст ни копейки, но все равно явился и ныл:

— Деньги будем грести лопатой, - шел он по пятам за отцом, пытаясь пробить его каменный панцирь мощностью денежных сумм.- По семьсот тысяч в месяц можно зарабатывать.

— Ишь ты, - «восхищался» Анисим, - а чего ж не мильён?!

— Причем тут мильён? - Начинал психовать неудачливый отпрыск, - мильён много, а семьсот — реально. Бать, дай денег на раскрутку.

Старик обернулся, подковылял к сыну, упер кривой палец ему в грудь:

— Ты вот что, - дышал он утренними блинами, - ежели еще будешь мне про деньги толковать, я тебя налажу отседова.

— Ну, у тебя же есть!

Отец и сын дружно проводили глазами галку, низко пролетевшую над двором.

— Откуда? - Уже спокойно ухмыльнулся отец, - я жил, денег не копил, что при мне, то и мое. Вот, - порылся он в глубоком кармане, извлек две бумажки по сто рублей, показал на ладони, - смотри, вот они все мои капиталы. Коли хочешь, бери — выгребай у отца последнее.

Ветер прошел по саду, который своим четким боком прилегал ко двору, густо зашелестела начинающая золотеть листва, за огородом, на рекой дружно отозвались камыши, остро запахло пылью и близким дождем.

— Ты, папаня, это, не трись по за Настей, - сказал Андрей уходя, уже не глядя на отца.

— А то, что? - Крикнул ему вдогонку родитель и пошел разоряться:

— Глядите, угрожает он мне! Сам явился на мой хлеб, бабу свою привез, еще и коленца мне тут откалывает. Как схочу, так и будет, а ты забейся под плинтус и сиди, не отсвечивай. А то я не чую, что ты натворил чтой - то в городе этом своем, прибег отсидеться, хвост поджал. Не боисси, что пойду к участковому, да и поинтересуюсь за тебя?

«С ума они что ли посходили, что бабка, что этот молокосос, - зло размышлял дальше дед. - Да нешто я посмею к Настьке прикоснуться. Нешто я душу свою погублю»?

III.

На следующий день, непонятно с какого перепуга, решил Анисим Матвеевич устроить праздник своим домочадцам. Купил у местного фермера Дмитрича свежей вырезки, водка дома своя была, ну и организовал шашлыки. Растратился.

Пантелеевна куталась в шаль, поскольку с вечера прохладно было, подозрительно глядела на своего деда, хлопочущего у мангала и никак не могла понять причину этого аттракциона небывалой щедрости.

— Мы бывалоча в колхозе как бычка зарежем, так наши бухгалтерские уж меня и просют, пожарь, Анисим Матвеевич, шашлыки, - хвастался старик, разгоняя дым куском картона.

Лучше меня, стал быть, никто не жарил. Это с детства у меня такие таланты ко всему.

Андрей жадно посматривал на мангал, но думал о холодильнике, где остывали две бутылки водки. У сына теплилась робкая надежда, что родитель не зря затеял праздник, вот выпьет, раздобреет, да возьмет и как отвалит деньжищ сразу и на компьютер, и на камеру, и еще Бог весть на что, что пригодится в славной работе на ютубе.

Настя, одетая в коротенькую, приталенную джинсовую курточку и синие леджинсы в обтяжку, охотно помогала свекру: нанизывала куски мяса на шампура, поливала шашлык водой.

Порой она присаживалась на самый краешек низкого пенька, тесно составив свои ноги и отведя их несколько в сторону, в такие моменты выглядела она по особому женственно и просто умопомрачительно.

Дед одобрительно покхекивал и чуть не блеял козлом.

Наконец шашлык доспел, его горячие, аппетитные куски были свалены в объемистую миску, была открыта первая водка и наполнены рюмочки:

— Что за праздник у нас, папань? - Озорно спросил Андрей.

— Последний день, лета как — никак, - просто ответил отец, поднимая рюмку и добавил, - проводим, хорошее было лето и август урожайный, да оно и неудивительно, весной как все цвело.

— Браво! - Крикнула Настя и первой полезла чокаться со свекром.

Пантелеевна хорошо знала повадки своего благоверного, не спускала с него глаз, понимая, что просто так он ничего не делает.

— Ты особо - то на водку не налегай, - шепотом предупредила она сына.

Тот и сам изо всех сил старался не пить, но как — то так получалось, что кидал в себя рюмку за рюмкой и сам удивлялся себе, поскольку действовал против своей воли. Залив глаза, он бесстыже хватал жену за попу при родителях. Девка манерно уворачивалась и крутила пальчиком у виска.

И вот звезды на небе стали ярче, костер совсем погас, с полей и луга потянуло прохладой.

Старуха твердо решила в ту ночь не спать, но, едва коснувшись своей седой головой подушки, провалилась в сон — сказалась усталость, днем она с подругами ходила на болото по чернику. А дед в это время рядом листал Библию и поглядывал украдкой на супругу.

IV.

Ночью Пантелеевне приснился страшный сон, вроде подошла она к зеркалу, а оттуда зверь как зыркнет, да еще и пасть раззявил.

Вздрогнула старуха, проснулась, сердце колотится и под голом комок.

Пощупала вокруг себя — пусто.

Приподнялась, глядь, а мужа нет. Горит с его стороны на тумбочке желтый светильник, там же - черный томик Библии, на ней — очки, а дед — тю — тю.

Накинула халат, ступила в коридор, огляделась: ритмично тикали ходики стене, сердито бурчал холодильник, с улицы доносился отдаленный лай собаки.

Хозяйка нащупала выключатель над тумбочкой с обувью, зажгла свет, тихонько заглянула в комнату молодых. Луч из двери, которую она приотворила, невесомо упал на постель. На ней, зарывшись лицом в подушку, с неловко вывернутой рукой у поясницы, сочно храпел пьяный в хлам Андрюшка.

«Спина голая, - мелькнуло в голове у матери. - Была бы жена заботливая, так укрыла бы мужа одеяльцем. А, кстати, где ж она»?

Полуночница проехала глазом по кровати, навела резкость - снохи там не было.

Пенсионерка отошла от косяка, прислушалась — откуда — то с потолка доносился едва уловимый шорох. На чердаке была обустроена ладная комнатка, фактически мансарда, со стенами, оклеенными обоями и большим, окном в пологом скате крыши.

Туда вела крутая, сосновая лестница с резными перилами, страшно скрипучая, и грузной старухе пришлось приложить не мало сил, чтобы бесшумно взойти на чердак с колотящимся от волнения сердцем.

Но вот она поднялась, маленько отдышалась и припала к приоткрытой двери.

У постели на аккуратном домотканом половичке, подперев ладонями свою поясницу, стоял, как бы предлагая себя, голый Анисим. Подглядывающую супругу удивили длинные, как у кенгуру, шишкастые ступни мужа в его обязательных аккуратных, белых следках(берег ноги, чтоб не переохлаждаться). Эти ступни тут, в странном свете самодельного ночника, почему — то казались просто огромными. Седые, мохнатые брови, ушедшие под лоб глазницы, серебряный чуб, развалившийся на волоски над бровями, из под которого страшно мерцали глаза, отвисшая челюсть, вялые груди со впавшими сосками, дряблые мышцы, отвисший, складчатый живот, желтая кожа, седая, жесткая волосня, которой была обсыпана его грудь.

Но было в этом старике нечто, что сводило все эти его внешние недостатки на нет — его мощный, крепкий член, рабыней которого теперь была Настя.

А чего ему, кобелю, сделается? Всю жизнь сладко ел, крепко спал, тяжелее костяшек на счетах ничего не двигал, вот здоровьишка — то и поднакопил, чтоб теперь молодок.

А сноха совсем голая, с корточек, упершись одним коленом в пол, другое круто отведя в сторону, аккуратно и как — то даже нежно, отсасывала свекров хер, который стоял как у молодого..

Босая, простоволосая самка, облитая сбоку близким светом, была явлена во всем своем животном естестве, и резкие тени добавляли ей чего — то хищного и недоброго: ребра, соски, ключицы, и тоже мерцающие иcподлобья глаза. Дева была красива до жути. Но это была какая — то злая, греховная красота. Длинные, цепкие пальцы ее ног напоминали когти большой, диковинной птицы. Багровый, жирный рубец снохи, глубоко разрубивший лобок, был похож на грубую, плохо зажившую рану со свисающими из нее малиновыми лепестками малых губ.

Крутая, горячая кровь, замешанная на стыде, ревности и досаде, ударила в голову старухе, кровь ломилась в виски, и рвалась на волю. Пенсионерка еще от подъема не отошла, а тут такой стресс.

«Ишь как вскочил на молодуху», - зло мелькнуло у нее в голове, вместе с позывом вломиться на антресоль, спугнуть любовников, устроить скандал, оттаскать за волосы эту проститутку, но лазутчица страшным усилием воли взяла себя в руки и снова прильнула к щели.

Она никогда не позволяла себе вольностей в супружеской постели, всегда старалась держать себя в руках, хотя порой, охочий до любовных утех Анисим, прожигал ее очень крепко. И, теперь, видя его с другой, жена невольно сравнивала себя в молодости и ее и, увы, признавала, что не могла дать супругу подобное. Настасья была и красивее, и горячее, и бесстыднее.

А он, как голодный кот дорвался наконец до сметаны и самозабвенно наслаждался сочным интимом с молодой, игривой девкой. Он всегда умел, что плотно поесть, что сытно упиться сексом.

Его уродливые, тяжелые не по тельцу яйца, похожие на дыни в авоське, низко качались на тонких нитках мошонки, и слегка шевелились.

Дед просто перся от того, что заарканил такую молодку, он с интересом, по хозяйски, не спеша обсматривал ее, блаженно прикрывал веки, тянул как гусь морщинистую шею, одобрительно гладил любовницу по голове.

Этот паук словно отравлял ее собою, чтобы потом, в свою очередь, ужалить ее в самое естество и выпить из нее все соки до суха.

А молодка сменила ногу, уперев в половик второе колено, глянув деду в глаза, нежно приняла на ладонь его яйца, как бы шутя взвесила их, сказала:

— Ого! - И, снова преданно взглянув на отца, тихо засмеялась.

А он как — то дурашливо высунув язык, уже вовсю гулял руками по ее телу, тянулся к ее ягодицам, дразнил пальцем ее анус, тискал груди.

Он ее возбуждал этой вроде бы грубоватой прелюдией, и она возбуждалась, жадно впитывая его ласки, и понимая, что это не грубость, а особый, самцовый опыт. Она текла, ее смазка уже покрывала губы, соски развернулись, налились, окаменели и теперь дерзко торчали в стороны, как мизинцы...

Полная история на Бусти https://boosty.to/oxisslaif