Наш дом, построенный нами, возведенный по кирпичику, поднятый от земли навстречу облакам, наконец то, принял нас в себя, дурманя еще не выветрившимся запахом краски и шурша еще не утоптанным ковровым покрытием. Дом, милый дом! Мы здесь, мы наполняем тебя заботой, удобствами и любовью.

Спальня.

Теплое летнее утро колышет занавески, врываясь к нам сквозь приоткрытую балконную дверь. Я просыпаюсь первым и неспешно впитываю запахи, звуки и солнечные лучи, подаренные новым днем. Моя милая еще спит. Я слышу ее ровное дыхание и чувствую еще сонное теплое тело. Прижимаюсь к ней поплотней и дышу в затылок, пытаясь силой своих вздохов осторожно разбудить ее. Ровное сопение сбивается, она легонько вздрагивает и поворачивается на спину. Она еще не открыла глаза, а уже в моей власти. Жадная рука соскальзывает с груди к ногам и по хозяйски забирается между них, пальцами углубляясь во влажную теплоту.

— У-у, — пухленькие ото сна губки капризно надуваются. — Дай мне проснуться, — просит она.

Какое там! Некогда ждать! Скопившаяся за ночь энергия столбом рвется в потолок! Я еложу по постели, подсовывая себя под ее бедра, копаюсь, руками ища место и направление вектора силы, наконец, нахожу и осторожно утопаю внутри приветливой глубины. Уух! Как же хорошо! Я лежу на боку, перпендикуляром к ее телу, ее ноги переброшены через меня, согнуты и чуть разведены, прикрываю глаза и плавно подаюсь вперед.

— Аах! — это уже она отзывается на утреннее приветствие внутри себя.

Еще бы! Такое счастье, да еще и с утра! Чуть-чуть возвращаюсь назад, потом снова вперед, и опять назад, почти выскальзываю наружу, головкой чувствуя лепестки губ, и более резко подаюсь вперед, вглубь, чуть ли не до самого дна, нахожу нужный ритм и двигаюсь, двигаюсь, двигаюсь... И-э-х-х! Как же хорошо! Да что там «хорошо»! Просто великолепно! Еще один рывок вперед, один назад, а следующий еще глубже и дальше. И вот свершается! Тяжелый вздох затяжной волной прокатывается по ее телу и мелкой дрожью гаснет в коленках.

— Аах! — снова повторяется она, как-будто ставит точку в конце фразы.

— Уухххххх... — долгим выдохом я расписываюсь в истинности сказанного, подтверждая свое авторство.

Она первой приходит в себя и убегает в ванную. А я все еще лениво валяюсь в постели, растянув по лицу довольную улыбку.

Кухня.

— Дорогой! — снизу доносится ее звонкий голос.

Шлёпая босыми ногами, я спускаюсь на первый этаж.

— Каша на столе, — приглашает она меня на завтрак с такой важностью, словно дворецкий объявляет классически-сакраментальное: «овсянка, сэр!». Но нет, это вам не какая-нибудь аристократически-пижонская pоrridgе, это наша родная пшенка! Сила, энергия и бодрость! Тарелка золотистых крупинок под шапкой из разноцветных спелых ягод замерла в ожидании жертвоприношения.

М-м-м! Под одобрительный стук ложки каша исчезает в моем животе. Теперь последний штрих утреннего наслаждения: чашечка ароматного кофе и румяный кекс. Откинувшись на спинку стула и оттопырив мизинец, я маленькими глотками пью бодрящую горечь и смотрю на свою любимую. Она у плиты, занята священнодействием — приготовлением обеда. Ее круглая попка, обтянутая тонкими домашними лосинами, мелькает по кухне, завихряя вокруг себя воздух и будоража воображение. Не выдерживаю и обнимаю ее за талию.

— Не сейчас, — капризничает она.

«Не сейчас»? Пардон, но такого слова нет в словаре наших отношений! Что это за революция-реформация такая?! Не позволю переписывать правила!! К ответу наглых инсургентов!!! Еще крепче прижимаю ее тонкое тело к себе и пытаюсь проникнуть за баррикаду из лосин и трусиков. Однако она не сдается — брыкается и вырывается. Ну что ж, «если враг не сдается...», то мы все равно возьмем его в плен. Нежно, но решительно! Одной рукой беру ее под грудь, другой под «эт самое», ну, в общем вы поняли, и укладываю грудью на стол. Затем еще пара движений: делай раз — ее белье съезжает в район коленей, делай два — мои трусы и шорты отлетают в сторону. Ну а делай три и так понятно — руками как клещ впиваюсь в крутые бедра и проскальзываю внутрь. Ну а чтобы не брыкалась, хотя она и так уже не брыкается, всем телом наваливаюсь на нее, а ее ноги сжимаю между своих ног и рывком толкаюсь вперед. Ух ты, как же тесно! Словно в первый раз! Словно все заново! Словно никогда еще такого не было! Энергично, решительно, бескомпромиссно! С экстремистами мы не церемонимся! «Не сейчас»! Ага, как же! Только сейчас! Только здесь! Только так!

— Аах! — сдаётся она под напором безжалостной силы.

— Уух!!! С криком выпускаю из себя весь воздух, что был в округе и обессиленно сползаю на пол. Правда, по пути успеваю чмокнуть порозовевшую попочку. Ну а как же иначе? За такое удовольствие можно не только расцеловать, но и вусмерть зацеловать, и не только попочку!

Лестница.

Вместе суетимся на кухне. В кастрюле варится волшебное зелье — борщ. Я то же при деле: мою, чищу, режу. Мы всегда вместе и делаем всегда всё вместе. Коллективный труд приносит свои плоды: обед готов и можно отдохнуть. Беремся за ручки и, как первоклашки на торжественной линейке, идем наверх. Перед лестницей галантно пропускаю даму вперед. Снова у меня перед глазами ее попочка, и я опять не выдерживаю.

— Замри! — командую я, и она удивленно застывает на ступеньках.

— Что случилось? — в ее голосе искреннее недоумение.

Что, что. А то ты не знаешь! Все то же самое. Быстро запускаю руки ей под одежду.

1, 25 секунды — лосины и трусики привычно покидают свое место, опускаясь на щиколотки.

0, 75 секунды — разворачиваю ее к себе лицом и усаживаю на ступеньку.

2, 15 секунды — освобождаю ноги от белья (трусики зацепились за пятки).

0, 5 секунды — вскидываю ее ногу себе на плечо, вторая отведена в сторону и упирается в стену.

0, 15 секунды — мой язык, как жало впивается в «двери сада райских наслаждений».

— Мне неудобно, — едва не хнычет она.

Ах, милые женские капризы! Что ж поделаешь, мне ведь тоже неудобно, но отступать некуда — впереди оргазм!

Язык, как бабочка порхает по лепесткам благоуханного цветка, как пронырливый змееныш извивается в тесной норке и как легкая волна щекочет жемчужную бусинку между створок розовой раковины. Поэзия вожделения! Ее губы как листы пергаментного свитка, и мой язык пишет на них оду желанию, страсти и красоте.

— Аах! — восклицает она в который раз за сегодняшнее утро. Руки пытаются найти опору, но вместо твердой поверхности обнимают мою голову и крепче прижимают к разгоряченному лону. Ненасытный язык глубже проникает внутрь, сворачиваясь трубочкой и разворачиваясь в широкую лопату.

— Аах! — на этот раз глухо и протяжно, словно погружаясь в сладкий мед и замирая в его тягучей глубине. И последний штрих в портрете страстных ласк — нежный поцелуй всё ещё трепещущих губ, как вензель на подписи художника.

Помогаю ей подняться и провожаю в спальню. Отдохни, любимая. Ее голова ложится на мое плечо, ресницы опускаются, и губы едва заметно изгибаются в улыбке.

Гардеробная.

Короткий отдых, обед и снова домашние дела. Она в гардеробной гладит недавно выстиранное белье. Я раскладываю отутюженные простыни и полотенца по полкам шкафа и краем глаза любуюсь ровной спиной, склонившейся над гладильной доской. Блузка туго обтягивает ее плечи и бока, точно также как и трикотажные шорты попочку. Со спины я не вижу, но знаю точно: спелая упругая грудь соблазнительно колышется под тонкой тканью. Подхожу к ней ближе и кладу нетерпеливые ладони на сочные мячики грудей.

— Утюг горячий, — предупреждает она.

Ну и что? У меня есть кое-что погорячей. Отбираю утюг, ставлю его на подставку и поворачиваю мою прелесть к себе лицом. Руки уже на талии, легкий нежный поцелуй и движение вверх: блузка, взъерошив волосы, взмывает под потолок и теряется где-то в дальнем углу. Отступаю на полшага назад, чтобы продолжить раздевание, но она опережает меня: шортики улетают в

другой угол, моя одежда отправляется туда же, а я ложусь на пол. Руками помогаю ей удобней устроиться на мне верхом и своими же руками начинаю ее движения: мягко, под попочку приподнимаю ее над собой и опускаю обратно. А дальше уже она выбирает и увеличивает темп. Ну а я по шире распахиваю глаза — интересно, все-таки, созерцать действо такой красоты, и пускаю в ход руки. От попочки по бокам поднимаюсь к груди, обхватываю чашками ладоней налитые плоды, выпуская между пальцев затвердевшие от желания соски, игриво сжимаю их — всего лишь чуть-чуть, что бы обозначить мою страсть и видеть, как она отзывается на это, поджимая губы. А потом ладони скользят на плечи, в какой-то момент нажатием помогая ей достичь всей глубины единения, а дальше соскальзывают с плеч на руки, перебираются на бедра и возвращаются к попочке, крепко сжав в пальцах теплую упругость.

— Аах! — одобрительно восклицает она, убыстряя движения.

Попочка едва не вырывается из объятий цепких ладоней в неистовстве безумной скачки. Я даже не успеваю помогать ей в этом. Она все сама. Все резче, все ярче, все экспрессивней.

— Аах! — звонкий возглас взлетает под потолок, а яркий маникюр впивается мне в плечи.

— Уух! — отзываюсь утробным ревом африканского слона и закатываю глаза от беспощадности нахлынувшего экстаза.

Так и лежим какое-то время, наслаждаясь укутавшей нас негой удовольствия. Потом то, конечно, приходим в себя, даже одеваемся, доделываем отложенные дела и, избавившись от домашних забот, позволяем себе маленький полдник на террасе: чашка чая с бубликами.

Вот теперь можно и себя привести в порядок.

Ванная.

Готовлю ванну для любимой: вода, соль, пена, масла, ароматы. Когда все готово, приглашаю ее, а сам быстро споласкиваюсь под душем на первом этаже. Вот теперь я чист, красив, бодр и даже побрит. Закутавшись в полотенце, поднимаюсь проведать свою дорогую. Чем помочь? Все ли в порядке? Нет ли пожеланий? Ну как же нет! Конечно, есть! Дай, пожалуйста, шампунь, бальзам, кремик, скрабик, станок, пенку... Кручусь-верчусь вокруг нее, подаю, намыливаю, намазываю, смываю, счищаю, расчесываю, разглаживаю... Даже не заметил, как импровизированный саронг из полотенца слетает с моих бедер.

— Ого! Да ты уже готов! — одобрительно восклицает она и пальчиками озорно поглаживает мою «готовность».

Ну как тут не будешь готов, когда в твоих руках такое соблазнительное совершенство. Эх, не помещаемся мы вдвоем в скромной джакузи! Но не беда, выход всегда есть. Придвигаюсь поближе и кладу руки ей на плечи. Да, милая, именно этого я и хочу! Короткий озорной поцелуйчик в самый кончик. А потом такое же озорное, но чуть более долгое прикосновение языка, а следом этот же язык начинает нежную игру вокруг моего жаркого кончика. О, как волшебно! Есть ли в мире что-нибудь еще такое же восхитительное и сводящее с ума, чем подобные ласки? Ого! А вот уже и губы вступают в бой! Нежно-нежно, осторожно-осторожно они обхватывают мою звенящую упругую твердость и все более настойчиво скользят по ней вверх-вниз, вместе с языком творят безумства, облизывая, посасывая, покусывая...

— Уух! — мне только и остается, что нечленораздельно мычать и дергаться.

— Аах! — соглашается со мной моя прелесть, проглатывая несдерживаемую мною страсть.

Каминная.

Есть у нас в доме и камин. И хоть сейчас лето, но я разжигаю его, и робкое пламя лижет крутобокие поленца, создавая уют в полусумраке наползающего вечера. А вот и главные участники церемонии: тонкая темная бутылка Inniskillin и два бокала.

— У нас сегодня праздник? — спрашивает меня ненаглядная, появляясь в каминной.

Ну что ты! Почему «сегодня»? Ведь праздник у нас каждый день!

Айсвайн таинственно переливается в бокалах янтарным светом, приглашая отведать его вкуса, рожденного морозом.

— У-у-мм! — она глотает вино и поясняет — Сладко и очень вкусно.

— Могу поспорить, что твои губы вкусней, — откровенно наглый комплимент тем не менее достигает своей цели: любимая довольно улыбается и кокетливо разрешает:

— Попробуй, поспорь.

Я решительно забираю из ее рук бокал, отставляю его в сторону и прижимаю ее к пушистому ковру.

— Разве мы так будем спорить? — женское кокетство по размеру больше ее самой.

— Ты не поверишь, но и так тоже, — заверяю я, залезая обеими руками под ее немногочисленную одежду.

Наглые ручонки снуют везде, а бессовестные пальчики забираются во впадинки и скользят по бугоркам.

— Хочешь найти что-то новое? — язвит она, но глаза блестят от предвкушения.

— Я каждый раз нахожу что-то новое, — невозмутимо заявляю я, уверенно избавляя ее от одежды.

— И что же? — чуть хрипловатым голосом интересуется любимая.

— Ну, вот такого у тебя еще не было, — уверенно сообщаю я, забираясь языком в темную ямку пупка и выписывая им все танцы народов мира.

— Было! — успевает выкрикнуть она, схватив меня за плечи, но потом все же сдается: — нет... не помню... ах! Еще!

Не только еще! А все что есть! Только для тебя! Все твое, весь мир у твоих ног! Шустрый язык мечется по дрожащему животу, накручивая восьмерки, девятки и прочие невозможные интегралы. Вся высшая математика и квантовая физика уместились в два разгоряченных тела, которым сейчас нет дела ни до чего, кроме них самих. И уже я на ней и в ней. А дальше мир переворачивается, и теперь она сверху, а потом укрывает меня волной своих волос, сползая мне в ноги. Ее язык и губы берут в плен мой... Да нет! Какой там мой! Не мой, а меня! Меня целиком! Как же непередаваемо восхитительно чувствовать себя во власти этих губ! Она подтягивается выше, озорно кусает меня за ухо и ложится с боку. Прижимаюсь к ней, повторяю все ее доступные изгибы, сгребаю руками все нежные выпуклости и утопаю носом в пушистой гриве ее волос. Нежность и страсть, ярость и ленивая нега, бешеный пульс крови и замирание сердца все это звенья одной цепи, связавшей нас в клубок сошедших с ума ураганов.

— Аах!!! — вскрикивает она в судороге полуобморочного экстаза.

— Уух!!! — отзываюсь я, засыпав все вокруг искрами из глаз.

Через несколько минут она засыпает, свернувшись калачиком и утонув в пушистом ворсе ковра. Я пристраиваюсь рядом, осторожно обняв ее и накрыв нас пледом. До утра, любимая!

©MMXVIII, Mеrzаvеts