Я когда окончила школу, то у нас полкласса стало поступать в один и тот же институт. Я, конечно, пошла поступать туда же, куда и Игорь. Пришлось жить в общежитии, по пять девочек на комнату; все сидели и занимались, и ели больше тортики с чаем. А я все думала, как я с Игорем учиться буду. Игорь со мной всегда обращался как с маленькой девочкой – водил в кино, угощал мороженым. У самого у него были уже и женщины, и даже время от времени случались запои. Я думала, хоть будем учиться вместе, так я ему помогу справиться с его слабостями. Но Игорь всегда как – то сторонился меня немножко. А я хоть и училась, готовилась, а так получалось, что Игорь у меня из головы не выходил – но он ничего не замечал. Вот так я из – за него и пролетела, не прошла по конкурсу. Сдать – то я сдала, не так уж там все сложно, но вы знаете, много же поступает блатных, да после армии, которых берут уже если знают, сколько будет дважды два.

Я попробовала еще поступить на вечернее, но там надо было обязательно где – нибудь работать на полную ставку. Я пошла, походила, попробовала куда – нибудь устроиться, но везде требовались какие – то маляры, токари и мотальщицы, так ничего путного и не нашла себе.

Поэтому в августе я уже ехала на поезде домой, к маме. А мне домой далеко ехать, да еще и с пересадками. Поезд идет вдоль леса, и я сидела, глядела в окошко, как заходит солнце, и думала, как я через год снова поеду и буду по дороге смотреть на те же елки. Со мной в купе еще были девочки и один парень; они тоже не поступили и ехали домой. И проводник Серега тоже к нам заглядывал; вагон почему – то был полупустой, ну бывает у нас, то густо, то пусто. Никому же не интересно, чтобы порядок был, как есть, так им и ладно.

Вечером ребята выскочили на какой – то станции, купили вина, да мы сделали еды какой – то, и мы сидели, разговаривали. Вина было много, и я не заметила, что выпила слишком. А я когда выпью, становлюсь очень ласковая. Проводник Серега только не особо пил, потому что ему же нужно было на станциях выскакивать, флажок держать. Я тоже попробовала флажок подержать, но меня уже пришлось Сереге держать, чтоб не выпала.

Дальше я не помню, а проснулась я в проводницком купе, точнее, это он меня разбудил, потому что подъезжали к крупной станции, и к нему могли заглянуть проверяющие. Уже светало, и я увидела, что он со мной сделал. А он еще и ругается на меня, что я его не предупредила про мою девственность. Сам изнасиловал, и сам же еще и ругается, будто это я ему виновата. Я, конечно, ему ни слова не сказала, оделась и ушла.

А мне надо было потом высаживаться в одном городе, областном центре, и мой следующий поезд только на следующее утро. Но в этом городе у нас полно родственников, так что ничего. Анна с Анатолием и детьми, Валя с Сергеем, у них как раз маленький ребенок родился. Я пошла к Вале, давно ее не видела. У Вали гостила свекровь, тетя Надя. Сама Валя, как назло, уехала на выходные с ребенком в деревню, навестить свою маму. Так что малыша – то я и не увидела, посмотрела только фотографии, какие ее муж Сергей сделал, да кроватку с игрушками.

Днем я пошла походить по городу. Там такие тополя насадили вдоль главной улицы, около здания исполкома, да и все как – то подкрасили. Не Ленинград, конечно, но все – таки, очень прилично все стало выглядеть. Да все равно глушь. И народ по – прежнему такой же, ходят какие – то в ватниках, матерятся, ну тут уж ничего не поделаешь.

А в гостях же у нас, сами знаете. У меня еще со вчерашнего голова не прошла, но отказываться нельзя, приходится уважать, а то обидятся. Тетя Надя все рассказывала мне, какая ей невестка хорошая больно досталась; будто я так не знаю, какая Валя, мы с ней, можно сказать, росли вместе. Валя – моя троюродная сестра, ее бабушка моей бабушке сестрой приходится. У бабушек еще есть две сестры и один брат; брат погиб на войне, а две остальные сестры разъехались, одна в Пермь, другая в Астрахань, и с ними у нас никакой связи нету.

Ну, я отвлеклась от главного. Тетя Надя мне все наливает, да и они с Сергеем не отстают, ужас. Потом я легла спать в комнате, на диван, около окна, смотрела на звезды, как они плывут. Закроешь глаза – все равно плывут. Только заснула, как чувствую, кто – то шевелится. Я чуть не закричала. Это Сергей оказался. А что делать? Закричать – тетя Надя проснется, в окошко выпрыгнуть – оно закрыто. Что мне оставалось делать? А я проснулась от того, что Сергей руку просунул мне под ночнушку, и там нежно так водит мне по груди. А грудь у меня хорошая, а очень красивой формы. Вообще я считаю, что грудь у женщины – это ее гордость. Некоторые не обращают внимания, а некоторые стесняются, что она у них там маленькая или большая. Ведь главное же не в этом. Ну ладно, а Сергей молчит, сопит, и гладит мне грудь, и пальцами вокруг сосков водит. Мне ее еще никогда никто так нежно не ласкал; вот я и лежала тихо, только горло все время пересыхало. Потом Сергей стал и дальше меня оглаживать, а я все лежу тихо. Он, наверное, думал, что я и не возражаю, следовательно. Вот так вот и получилось, что он меня тоже изнасиловал. Я даже никому сказать не могла.

На следующее утро он, конечно, ходил виноватый; проводил меня на вокзал, занес мои вещи, но ни слова не говорил, и вообще в глаза не смотрел. Понятное дело, теперь ему стыдно. Мог бы и раньше задуматься, не пришлось бы стыдиться.

Вечером я уже была дома. Мне предстояло прожить год спокойной, провинциальной жизни; ходить в гости, принимать гостей, готовить, печь пироги, гулять с сестрой по центральной улице, работать на полставки в каком – то тихом учреждении, куда меня папа устроил лаборанткой. Ну и, конечно, надо было учиться, готовиться к поступлению, чтобы не пролететь опять. Я решила теперь думать только о себе, и ни на кого и ни на что не обращать внимания. Я, конечно, пожаловалась маме на свои невзгоды, но мама восприняла это совершенно равнодушно, как будто так и надо. Я этого ей никогда не забуду. Как так можно? Как будто это так и надо, что со мной все это случилось. Еще спасибо, не заявила мне, что я сама же и виновата.

Зато мне мама очень помогла, когда я обнаружила, что беременна. Она меня отвела к знакомой врачихе, немке из Казахстана, и та тихо, без сопровождающей обычно такие события городской огласки, сделала мне аборт. Все равно, конечно, ощущения очень неприятные. Тебя, как ощипанную курицу, потрошат; и чувствуешь себя после этого какой – то вялой шкуркой на подоконнике. Ну а так – было нестрашно, ничего. Главное, конечно, что никто ничего не узнал. Даже папа был не в курсе. Если бы он был в курсе, он бы меня, наверное, убил. Ну или я не знаю.

На следующий год я поехала и благополучно сдала экзамены и поступила. Игорь меня к тому времени совершенно перестал интересовать. Я постригла и перекрасила себе волосы, и чувствовала, что я наконец – то начинаю жить сама для себя, а не для кого – то там. Нас отправили в колхоз, первый курс. Было грязно и холодно, но весело; я познакомилась с девочками, и мы по вечерам сидели у печки, пили чай, разговаривали. А так, знакомств особых каких – то и не было. Ну только вот, однажды прямо на поле я встретила мальчика из нашей школы; он окончил годом раньше меня, и учился уже на третьем курсе. Когда – то в школе мы с ним ходили вместе на танцы, но потом он стал от меня скрываться, завел себе кого – то. Ну теперь мы встретились как просто друзья, он был рад, я была рада. Их тоже послали в колхоз, только в соседнюю деревню, и он просто приехал за чем – то по хозяйству к нашему бригадиру Юрию Александровичу. Ну так, поговорили и разошлись.

Потом вернулась я из колхоза, и началась моя студенческая жизнь. Лекции, семинары, учеба. Как я и мечтала.

Мои бывшие однокласники уже были на втором курсе, выглядели все ужасно взрослыми, все пили и все курили, и девочки в том числе. Я тоже ходила на их вечеринки; мне тоже хотелось попробовать курить, и однажды Сережка Чаплин решил меня от этого отучить. Он дал мне выкурить две беломо – рины подряд, одну за другой. Меня вырвало, конечно, но зато я уже больше никогда не курила, и не тянуло совершенно.

Компания у нас была замечательная; мы часто ездили на дачу родителей Сережи Барятинского, на целые выходные. Родители там паслись все лето, а осенью им было не до того. Нас было немного, человек шесть – восемь; сидели, пили вино, гитара, пели песни, иногда, так, невсерьез, играли в карты. Однажды, помню, Сережка Чаплин научил меня играть в покер, и мы, когда все уже почти спать легли, стали играть на раздевание. По случаю холодной погоды на нас было много чего надето, так что мы долго играли; но часам, наверное, к четырем утра я проиграла и трусики. На мне, правда, оставались носки, потому что было все – таки уже холодно, и печка почти остыла. Мы сидели с Сережкой вдвоем, друг напротив друга, на каком – то диване, что ли, сложив ноги по – турецки. Я не очень хорошо все помню, но когда я сняла трусики и села снова, Сережка уже глаз не отводил... ну вы понимаете, от этого, от ну, знаете, там, внизу. Они же просто могут без этого, но я тогда еще не знала.

А я что – то его совершенно не стеснялась, он мне как братик был. Следующую игру Сережка, раз он в карты уже не глядел, проиграл, а на нем тоже уже одни трусы оставались. Он на меня поглядел жалобно и снял с себя трусы, и мы сели дальше, продолжили игру. Ну и я, конечно, тоже, взгляд не особо отводила от его мужского достоинства. Такое большое оно, оказывается; как они его, интересно, в трусы – то заправляют? Так хотелось его просто потрогать, что ли – но я вида не подавала, и продолжала играть. Играла и поглядывала, думала, почему бы и не потрогать, если хочется. Я сбросила почему – то две шестерки, и потянулась взять себе две новые карты с колоды, и рукой как бы ненароком задела его за живое; Сережка весь напрягся и смотрит на меня так неподвижно. А я стала его ему гладить, как котенка, по головке и за ушком. Мне, наверное, хотелось его поцеловать, и слизнуть капельку... я уж не помню точно, но думаю, все – таки я сильно стеснялась, хотя мы оба и были еще довольно пьяны. Я подтянулась к Сережке ближе, и тут он меня крепко схватил, и насадил на свой член.

Я сидела тихо, и ужасно боялась скрипа, потому что в комнате спало еще человека четыре, в том числе и Сережа Барятинский, который как бы официально считался моим мальчиком, мы с ним вообще – то вместе ходили. Так тогда говорили – вместе ходили. Ходили пару раз в кино, ну и целовались пару раз, но наши все друзья были твердо уверены, что я теперь его невеста. А у Сережи мать была, ну вы же знаете, она этих приезжих на порог почти не пускала, разговаривала, как будто одолжение делала. Да я и не чувствовала себя, что я, мол, невеста; какая из меня невеста, мне учиться надо было.

Мы так сидели с ним, молчали, и я просто сжимала так время от времени его член у себя внутри, а он в ответ весь дергался и напрягался. Он попробовал двинуться один раз, а диван скрипнул, я сказала «тсс», и стала сама ритмично сжимать у себя внутри, от этого диван не скрипит. Мы сидели лицом друг к другу, прижав – шись. И все равно чуть не рухнули на пол, еле удержались за спинку. Хорошо, никто не проснулся. А потом он сразу кончил. Мне это, если признаться честно, понра – вилось, хотя и приходилось молчать и не двигаться, все равно мне было очень хорошо. Мне с ним всегда хорошо, но так – еще лучше оказалось. Хотя у нас с ним больше ничего такого и не было; только ну разве когда я уже замужем была, но это уже было много лет спустя.

Мы больше в карты не играли, а разошлись и молча легли спать. Между прочим, мы даже не поцеловались ни разу. Ну все – таки у него тоже своя девушка была, Ира, она же могла его запросто спросить, целовался ли он с кем – нибудь, а Сережка врать не умеет. Да и я тоже врать не умею, всегда или молчу, или говорю правду, и мне же от этого и хуже. Поэтому лучше молчать, конечно, ведь им скажешь правду – они сразу обидятся. Я лучше тогда вообще ничего говорить не буду.

Утром у нас случилась неприятность. Я не знаю, кто что кому сказал (вот видите, лучше вообще никому ничего не говорить), но Сережа Барятинский с Сережкой Чаплиным немножко подрались. А потом Сережа достал откуда – то из сундука ружье, двустволку, и сказал, что они будут драться на дуэли. Игоря вызвали секундантом, сразу оба, потому что ружье одно. Игорь развел их в противоположные концы участка, поставил к забору, после чего они бросили жребий. А точнее говоря, Игорь бросил на крыльце монетку, а они кричали из разных углов: «Орел!» «Решка!»

Сережке Чаплину выпал жребий стрелять первым. Игорь зарядил в оба ствола огромные патроны с жуткого размера пулями, и отнес ружье Сережке. Сережка поднял ружье и выстрелил по дереву. На дереве закаркала ворона, попробовала полететь, и упала посередине огорода. У вороны был отстрелен хвост, и еще слегка капала кровь, но ворона прыгала, не давалась, и потом вообще ускакала на чужой огород. Потом настала очередь стрелять Сереже Барятинскому. Он спокойно прицелился прямо в Сережку, и выстрелил; хорошо, что не попал. Пуля ударилась в забор в полметре от Сережки. Ну и все, собственно; с тех пор в течение многих лет они практически не разговаривали, хотя и не ссорились.

Моя первая сессия прошла очень удачно; я все предметы сдала на четыре и пять, и мне дали на следующий семестр повышенную стипендию. Я еще и девочкам из моей комнаты помогала готовиться; не знаю, как они уж это поступили; я им ничего, конечно, не говорила, ну просто я такого уровня подготовки не ожидала. Они хорошие девочки, просто уровень подготовки оставлял желать лучшего. В чем – то другом – да, например, они научили меня замечательно готовить разные блюда народов СССР.

Зимой я поехала домой, к маме. В этот раз почему – то у меня получались вечные споры с папой. Папа всегда что – нибудь говорил про Сталина, как он страну спас, и про то, что наше поколение ничего не понимает. Я не могла сдерживаться, и отвечала ему что – нибудь, а он раздражался, начинал кричать; я спокойно отвечала что – нибудь и уходила в свою комнату, а он потом со мной вообще не разговаривал, не замечал меня, как будто я ему пустое место.

Мне опять пришлось идти к немке, как ни неприятно. Почему вот так получается, что им всегда одно только удовольствие, а я за это все расплачивайся? А ему хоть бы что, он даже и не узнал ничего, я же не буду ему говорить, я лучше уж промолчу. Им скажешь, сама же и виноватой окажешься. Все – таки это как – то неправильно.

Когда я вернулась с каникул, выяснилось, что Сережа так все еще и не сдал сессию. Он весь семестр появлялся очень редко, все искал преподавателей, чтобы что – то досдать, а весной его забрали в армию. Что ж вы хотите, надо же все – таки учиться было, раз такая угроза. Я, конечно, ему сочувствовала, но что я могла поделать, я же не могла за него пойти сдавать. Он сам должен думать, не маленький. И вот я его проводила в армию, и осталась опять одна. Друзья, конечно, меня поддерживали, сочувствовали мне, и говорили, что два года пройдут быстро, а зато выйдет настоящим мужчиной. Ну уж не знаю, я что – то не очень на это расчитывала, все равно же его мама меня как ненавидела, так и ненавидела, и меня считала виноватой во всех его жизненных неудачах. Как будто я должна была его за ручку вести на экзамен. Вела бы сама, если уж так ей это надо, а мне кажется, человек должен сам за себя отвечать, а не расчитывать, что другие их куда – то там за ручку приведут на все готовенькое, на, кушай.

Моя учеба шла своим чередом, без каких – либо проблем. Закончился второй семестр, прошла весенняя сессия, я опять заработала повышенную стипендию. Летом мы съездили с родителями на Черное море, я там замечательно загорела, даже не ожидала от себя такого, что я так хорошо загорю. Ко мне загар обычно не особо пристает, у меня кожа очень нежная. Но в этот раз и загорела хорошо, ровно, и оказалось, что мне это очень идет. Я снова отрастила длинные волосы, и когда я ими встряхивала, на меня все оглядывались.

Прошел год. Все это время мы с Сережей переписывались; он писал мне из армии, как служит, как скучает по мне; ни разу не написал, что меня любит, ни разу. Я тоже писала ему ровные, спокойные письма; рассказывала об учебе, о наших общих друзьях, о просмотренных фильмах, вообще что происходило, только ничего не происходило. Осенью он написал мне, что его часто отпускают в увольнительную, и я решила к нему съездить. Это было на севере, но не так далеко от нашей местности. Места там очень красивые, скалы, осенний лес, заглядение. Сережу отпустили на день, и мы пошли с ним в город. Сходили в кино; день был теплый, и мы пошли гулять по парку, который переходил в глухой лес. Сели на какую – то скамейку; он стал меня целовать, попытался раздеть. Это прямо в парке – то. Я, конечно, возмутилась, но он продолжал настаивать.

Ну ладно, я ему помогла, расстегнула лифчик. Он набросился на меня как бешеный, как будто он там в армии вообще женщин не видел. Только пахло от него каким – то хозяйственным мылом, но я уж терпела, потому что нехорошо все – таки – сама приехала, и сама же буду его отталкивать. Мне неудобно об этом говорит, конечно, но у него ничего не получилось. Говорят, в армии чем – то таким поят, чтобы не было эрекции. Я ему пыталась помочь по – всякому, массировала, но ничего не помогало. И почему в результате он на меня же разозлился? Когда мы уходили из парка, он со мной не разговаривал. Что я ему такого сделала? Может, вообще они все такие, им сделаешь что – нибудь хорошее, и сразу окажешься во всем и виновата? А если ничего не делать, так и вроде ничего, вроде так и надо. Но я же всегда стараюсь человеку помочь. Наверное, правильнее было бы думать только о себе самой, а они пусть как хотят, так и живут. Мне – то какое до них дело, в конце концов?

Наступила зима, приближалась сессия. Учеба на третьем курсе не то, что раньше. Все предметы значительно сложнее, и приходилось подолгу сидеть за учебниками. Я не привыкла получать плохие оценки. Часто возникали вопросы, и я обращалась за помощью к Леше, тому самому, которого когда – то встретила в колхозе на первом курсе. Леша мне все очень понятно объяснял, так что я сдавала нормально. Так как – то получилось, что мы с ним стали ходить по кино, по театрам, по музеям. Меня особенно трогало, что он меня все время за руку держал. Я чувствовала себя с ним хорошенькой маленькой девочкой, и я ему простила, что он меня тогда игнорировал, в школе еще. Я уехала на зимние каникулы, и все вспоминала Лешу, его нежное ко мне отношение, а Сережу как – то совсем и не вспоминала.

Когда я приехала с каникул, Леша уже был тут как тут, не отходил от меня, и мы продолжали с ним ходить, прятаться по темным углам и по подворотням да целоваться. А бывало еще так, что мои девочки уезжали к родителям на выходные, так он и оставался у меня в комнате, в общежитии. Нет, ничего такого, просто лежали, целовались и разговаривали. И больше ничего. Он, конечно, хотел большего, да я уже была не такая дура. Когда он откровенно один раз вечером сказал, что хочет меня, я тут же ему ответила: «ну что ж, давай тогда жениться». А ему хоть бы что, он тут же – давай, мол, жениться.

Мы вскоре сняли небольшую комнатку, и в один прекрасный день пришли туда начинать нашу семейную жизнь. Леша был настолько стеснительный, что даже когда мы с ним легли, он меня только ласкал да оглаживал – до тех пор, пока я не сказала, что пора спать – тогда уж он начал проявлять активность, сдернул с меня трусики и залез сверху. Я не скажу, чтобы была в восторге от всего этого. Ну елозит по мне, ну пыхтит, потом слезает, потом через некоторое время опять. Думает, так уж это мне приятно. И так всю ночь, так что я почти не спала. Ему – то что, он весь без ума, они же довольно просто все устроены, им кроме этого больше ничего надо.

Приехала мама, устроила нам свадьбу: с рестораном, с гостями; не знаю уж, кому это все было надо. Мне лично этого ничего не надо. Но мама настояла, а не могу же я ее обижать отказом. Мне сшили изумительное платье из белого кримплена; Леше купили приличный костюм и ботинки, а то он ведь ходил в чем попало; семья у него бедная, так что от них и не следовало ожидать никакой помощи. Потом мама уехала, и осталась я снова одна, с мужем.

Началась моя семейная жизнь. Ну, вы знаете, я привыкла к этому в конце концов, мне даже стало нравиться иной раз. Есть в этом и приятные моменты, конечно. Я завели какое – то хозяйство; к нам теперь стали приходить гости, и завидовали нам, как у нас все хорошо. Подруги даже завидовали, что я беременна, потому что сами не пробовали еще, каково это. Я вам не буду рассказывать про беременность, да кому это интересно?

Потом я родила ребенка; ребенок рос, мне приходилось сидеть дома, и все было на мне. Хотя надо было еще и учиться когда – то. Леша весь день на работе, с ребенком занимается только когда придет, когда ребенку уже спать надо. И опять – уложит ребенка, постирает там, что за день накопилось – и ко мне опять. Каждый вечер щупает меня буквально как курицу – хочу ли я его, или не очень – то сегодня. Единственный способ был отдохнуть – это когда если я обижусь на что – нибудь. Я вообще – то не особо обидчивая, но бывает, что доведут. Не то что моя мама – она, бывало, по месяцу с папой не разговаривала. Ну это раньше было, сейчас – то они ничего вроде. Да, ну и тогда он сразу виноватым себя чувствует, и не пристает, а наоборот, что – нибудь полезное делает. А только на следующий день все опять повторяется, как ляжем – он лезет. На работе он не устает, что ли? Нет, говорит, устает. Интересно, да?

И вот прошло где – то примерно года полтора, и в одно прекрасное утро Леша вдруг заявляет мне, что он, наверное, может быть, меня больше уже не любит. Интересно у них как – то, вот он любит, вот он не любит, потом он опять любит. А я должна сидеть и гадать, любит он или уже не любит. А он и сам не знает. Ну ладно, я ему и говорю: «что же, давай тогда разводиться, раз так... » Он, конечно, сразу же передумал, и секунды не прошло; выяснилось, что он без меня жить не может, и так далее и тому подобное.

Нам теперь приходилось уже предохраняться; Леша купил в аптеке изделий и натягивал их; рекомендовалось еще намазывать их мазью, а можно было еще просто эту же мазь в меня выдавливать перед сношением, чтобы не возиться с презервативом, который к тому же все равно часто у него рвался. Неприятно, конечно, когда тебе такую довольно противно пахнущую резину засовывают, да она еще какая – то нескользкая и скрипучая, хоть вазелином намазывай. Брр.

А один раз все – таки он порвался, и я опять залетела. Второго ребенка нам было заводить рановато, ни жилья, ни зарплаты нормальной; не просить же опять папу помочь. И я как раз только – только закончила свой институт. Вот я и поехала, дело как раз летом было, к маме, и опять сходила к Эльзе Фридриховне. Мне повезло, что она еще работала, потому что она собиралась уже выходить на пенсию и ехать в Саратов к дочери, Нине, нянчиться с внуками. Нина вышла замуж, и Эльзе почти не писала, а потом вдруг стала ее срочно звать, и Эльза засобиралась, хотя все ее уговаривали не ехать. Наверное, будет их учить немецкому. А дома у нас было все по – прежнему. Папа занялся дачей, купил себе какой – то участок за городом, и строил там себе хибарку; мы с мамой в это дело не встревали.

Я за лето так хорошо отдохнула; много гуляла, ходили мы с дочкой и на речку, и в ближний лес за черникой. Только комаров у нас там очень много, и приходилось намазываться дэтой; а дэта же вонючая, дочка не хочет, чтобы ее намазывали, и комаров тоже не хочет. Капризная такая. Мама ее постоянно балует, все ей дает, что та ни попросит. Меня так никто не баловал почему – то; папа в угол только ставил, если я что – нибудь не по нему сделаю. Часами в углу стояла, но не сдавалась. Потом мама придет, высвободит меня, а папа и забудет уже обо мне к тому времени. Мама зато мне все вообще прощала, даже когда я однажды разбила весь парадный сервиз. Ну это давно было.

Осенью я пошла на работу; а ребенка сдала в ясли. Мне понравилось работать: все с тобой разговаривают как со взрослой; сидишь за столом в белом халате, пишешь там что – то. Конечно, тяжело, и ребенок, и работа, и надо же еще в магазин, а вечером ничего не продают, а днем с обеда не уйдешь. У нас на работе, правда, заказы часто давали, так что это выручало, то колбаса, то колбасный сыр попадется. Нет, ну и коллектив у нас все – таки хороший был. Выручали друг друга.

Леша мне по дому помогал не очень, предпочитал что – нибудь мастерить, какую – нибудь там мебель, или игрушки для ребенка, или просто сидит играет там с ней, книжку ей читает. В магазин его пошлешь – всё не то купит, то ряженки принесет, а я ее не люблю, то забудет что – нибудь, мне снова иди. Я уж лучше сама, хотя я и не любительница по магазинам болтаться. Моя сестрица зато, как приедет из своей провинции, сразу давай по магазинам, приходится с ней таскаться. Хоть бы раз она на какой концерт со мной пошла, что ли. Нет, ее только магазины и интересуют.

Мне с ним не нравилось, что он по утрам ко мне приставал постоянно. Я, конечно, не против половых сношений, но утром же надо вставать, что – то делать. Или наоборот, мне спать хочется. Это он никуда не спешит; зарядку сделает – и лезет ко мне в постель. Что ему, вечера мало? Приходится отпихивать, он обижается. Но я его все – таки отучила постепенно от этого.

Некоторое время спустя мы получили свое жилье, и я поддалась на постоянные лешины уговоры завести еще одного ребенка. Он – то бы и третьего, и четвертого бы завел, ему что – играть только с ними. Но второго уж ладно, я согласилась. К тому же это было хорошо и для старшей, чтобы не росла такой эгоисткой; ну и я опять сидела дома, и могла с ней заниматься.

У меня настала довольно спокойная жизнь. С домашними заботами я справлялась сама, ни от кого помощи не ждала. Да и дождешься от них! Леша стал все чаще ездить в командировки. Его поставили каким – то там начальником, поэтому он теперь за все отвечал. Дома только он ни за что не отвечал, все мысли у него на работе. Кроме одной мысли, которая ему никогда покоя не давала – ну да тут он не исключение, тут они все одинаковы.

Однажды, где – то еще год спустя, со мной случилось вот что. Мы были с моей подругой Наташей в театре, на спектакле. С Лешей было ходить бесполезно, ему все было скучно. Однажды мы выбрались с ним на премьеру, «Кошка на раскаленной крыше» – так и вот, когда артистка стала раздеваться прямо на сцене, весь зал тут же затих – а он захрапел. Конечно, стали смеяться. Я больше его старалась уже и не брать никуда.

Да, так вот, в перерыве, мы пошли с Наташей в буфет, там были замечательные эклеры, которые я очень люблю, мы сидим с Наташей, и к нам подсаживается... Сережа Барятинский. Бородатый, с длинными волосами, не узнать. Стал нам рассказывать, что после армии чуть – чуть поучился, потом почему – то пошел работать комендантом в общежитие, а потом стал художником, и сейчас только этим и занимается, что пишет картины. Сильно изменился, взгляд пронзительный такой. И все время восхищался моей красотой, какая я стала. Да я что, я и сама знаю. И предложил мне попозировать для его новой картины, которую он собирается писать, что – то там необычное, из жизни девятнадцатого века. Ну я не знаю, конечно, правильно ли это будет.

Через некоторое время он мне позвонил, позвал в ресторан, отпраздовать его какую – то удачу. Я так думаю, в принципе в этом ничего ненормального нет. На Западе не считается чем – то таким, если женщину знакомый пригласит в ресторан, там это нормальное явление считается. А у нас из этого делают бог знает что. Мне кажется, пора бы уже быть более цивилизованными. Ну что в самом деле такого тут особенного, если люди поужинают вместе, даже если с вином? Я считаю, в этом ничего особенного.

Вы меня, наверное, осуждаете за мое поведение. Ну как хотите, мне все равно вообще – то.

После ресторана мы решили зайти ко мне: я хотела показать Сереже фотографии, и вообще как я живу. Леша был в это время в командировке, а детей я уже отправила к маме. Я сварила кофе, достала еще вина из холодильника. Сережа сказал, что в холодильнике красное вино хранить не следует, потому что оно должно быть шамбрировано. Поэтому мы поставили красное вино шамбрироваться, а сами стали пока пить белое, с швейцарским сыром, и я стала ему показывать фотографии. А он стал ко мне приставать. Я отодвигалась, покуда могла; а потом диван кончился, и отодвигаться мне было некуда. Что я, виновата, что ли, что диван у нас такой маленький? Вообще, маленький диван – ужасно неудобно, вдвоем не поместиться, так что пришлось перейти на кровать, там все – таки побольше места будет.

Вы думаете, мне это понравилось? Мне это не понравилось совсем. Во – первых, он у него оказался сравнительно маленький. Во – вторых, мы, наверное, вообще не подходим друг к другу – он просто не понимает, чего я хочу, что мне нравится и что мне не нравится. Так, получил удовольствие, и думает, все в порядке.

Зато он мне сказал, что у него есть книга, ксерокопия, со ста двадцатью различными позами, краткий перевод Камасутры. И обещал принести, чтобы мы вместе поизучали. Я не скажу, что мне было так уж любопытно, но однообразие уже давно приелось, и хотелось чего – то все – таки большего в жизни, чем вечное повторение одного и того же.

Эту книгу я перерисовала в тетрадку, все сто двадцать поз. Некоторые были очень любопытные позы, с применением мебели – скажем, жена становится на коленки на стул, или наоборот, муж садится на стул. Или нужно было вставать в какие – то очень сложные позиции, когда одна нога торчит вверх, а другая подогнута, и он входит сверху, держась за ногу, при этом другой рукой упираясь, чтобы не свалиться. Были позы и стоя, и упершись двумя руками в стенку, и когда я лежу на кровати, а он стоит рядом. В конце были описаны несколько поз «орального секса», но мне показалось, что это уж слишком, все – таки. Я не представляла себе, как бы это я стала такое делать. Я, лизать? Ну или чтобы мне такое делали, языком туда лезли. Все – таки это извращения, я считаю, да просто даже неприлично, наконец.

Я с Сережей еще раз попробовала, по книжке, то одну позу, то другую, но ничего опять не получилось. Все – таки, хоть и говорят, что не в размере счастье, но, видимо, размер влияет. А может, мы никогда и не подходили друг другу. Он хотел и еще придти, но я сказала, что не надо больше. Если я от этого удовольствия не получаю, так какой тогда смысл?

Через неделю приеехал из Волгограда Леша. И он сразу же что – то почуял. Так так он ничего не замечает, хоть я сдохни тут – а здесь сразу же учуял. Стал какой – то задумчивый. Ну короче, мне пришлось все ему рассказать. Он, в сущности, со многим согласился – что мы современные люди, что ни к чему эти крепостные пережитки, что нужно смотреть на вещи реально. А у него ночь за ночью все истерики; разбудит меня в четыре часа и давай что – то рассказывать, разговаривай с ним. Что разговаривать, я ничего не понимаю в это время суток, кроме одного – спать. Да, ну и я еще ему сказала, что больше этого не повториться, что я даже удовольствия никакого не получила. Короче, он целую неделю психовал; будил меня по ночам с какими – то дурацкими разговорами. О чем разговаривать, все уже обсудили, сказала же, что больше не буду. Нет, он пошел еще с Сережей разговаривать. Не знаю, о чем они там говорили, так как Сережу я больше никогда не видела, он что – ли уехал куда – то, я не знаю. Мне никто ничего не сказал.

Потом, когда он успокоился немножко, я ему показала эту книжку, точнее, свой конспект. Там были больше рисунки, чем собственно описания. Он прочитал это все, и мы стали пробовать позы, одну за другой. Иногда не могли понять разницу между какой – нибудь там номер тридцать семь и пятьдесят четыре. Ну что вы хотите, книжка же ксерокопированная, какие – то детали же уходят при копировании. Я – то все точно перерисовала.

Везет все – таки некоторым людям. А я столько лет ничего в этом не понимала, и только теперь стала учиться. Я даже не очень знала, где это клитор. Ну так, знала, но не обращала на него особого внимания. А уж Леша тем более; он, может, и слова такого не слышал. А теперь, по книжке, он со мной стал проделывать различные типы извращений. Мне особо понравилось то, что называется раком. Какие – то совсем другие ощущения возникают, не передать. Я только не могла удержаться на локтях, вечно руки подкашивались, и я сваливалась прямо лицом в подушку. Пыталась подняться, но руки опять подкашивались. Было много и других поз, всего не перечислишь, да и ни к чему. Еще в этой позе он иной раз доставал своим членом какую – то особую точку, там у меня внутри, так что у меня комок подкатывал к горлу, я как задыхалась, в глазах темнело, я как бы летела куда – то. Словами не пересказать. Ощущение вскоре пропадает, а остается только смутное воспоминание – ну вот как через неделю после родов женщина обычно уже не может отчетливо вспомнить всех деталей. Срабатывает какой – то защитный механизм. Так и здесь.

В некоторых позах, во второй половине списка, ему надо было держать член у меня между грудей, и сжимать груди с боков. Мне это было как – то не очень, а он тут же готов был и кончить. В общем, в конце концов мы дошли и до орального секса. Мне ну в – общем понравилась поза 69. Очень острые ощущения. Другие, не передать. Искра пробегает.

Другое дело, что я обнаружила, что с Сережей я залетела. Потерялся календарь, где я отмечала, и из – за этого я перепутала на неделю. Ну да ладно, что уж там. Леше я сказала, что это он виноват. А он любит быть виноватым, сразу такой нежный становится. Ему и самому приятно, наверное, что – нибудь хорошее для меня сделать.

Я пошла на этот раз делать аборт в ближайший роддом. Так, ничего, относительно нормально. Ну конечно, натерпелась унижений, как это у нас принято бывает. Никто ж ведь не понимает, что нам приходится переносить ради их удовольствия, и никто этого не ценит. У них одно на уме, а мы расплачивайся за все это.

Нам этой книги хватило почти на год. Испробовали ее всю. Были три вещи, которые я отказалась делать. Он уж очень хотел хоть раз кончить прямо мне в рот – но извините меня, я бы такого, наверное, не перенесла. Потом, еще ему приспичило попробовать сношение в заднепроходное отверстие. Я не понимаю, мы что, гомосексуалисты? Пусть гомосексуалисты этим занимаются, а мы нормальные люди, по крайней мере я. А третье – я вам не буду говорить про третье, это уж вообще слишком.

Теперь, у нас было из чего выбирать. Но понимаете, надоедает же и выбор. Я не знаю даже, мне хотелось иногда, чтобы он просто прекратил эти свои вечные нежности, а взял бы да изнасиловал меня. Нет, он по часу иной раз меня разогревает, ждет, надеется, что ну наконец – то я его захочу. Не хочу, не хочу, а потом вдруг захочу – а он уж тут как тут. Он вечно тут как тут, всегда готов. А я, может, не готова. Ложимся поздно, я вся усталая, у меня на уме – уснуть бы поскорее; только я начинаю засыпать – он придет и начинает мне там щекотать. Да я уже это сто раз пробовала, да надоело мне все это, мне завтра на работу. Или в субботу утром – мне надо, мы договорились с Ниной Георгиевной с утра за шерстью на рынок идти, а он говорит, подожди, успеешь. Куда же успеешь, шерсть быстро разберут, останется только бог знает что. Ему же потом не в чем будет ходить, если свитер ему не свяжу.

Или бывает еще смешнее – ну вроде мне захочется, ну вроде да, давай, повернусь к нему лицом, он там уже это – а минут через 15 вдруг такая на меня нападет тоска, что ничего уже не хочется. А у него от этого вечные истерики, так что я стараюсь не подавать вида, но ведь не получается – да и зачем врать? Я не привыкла обманывать. Если он не хочет, чтобы его обманывали, так пусть принимает меня, как есть. Если любит, должен понимать. Говорит, любит. Или они только так говорят. Кто их знает. Иной раз так подумаешь – если бы любил, так понимал бы без слов, что я хочу, что я не хочу, и когда я хочу или не хочу. А то все ему объясни, да еще так, чтобы не обиделся.

А еще я в это время начала интересоваться всякими книжками о женском здоровье. И узнала, что, оказывается, можно предохраняться безо всяких презервативов. Просто нужно выбирать время. Для этого меряется в течение месяца температура, ну, там, чтобы определить день овуляции. Он всегда один и тот же, но индивидуально, у разных женщин в разный день. И оказывается, если знать день овуляции, то можно совершенно не предохраняться примерно половину из четырех недель. Довольно удобно. Потому что я пробовала и таблетки, но от таблеток у меня начались всякие там; пробовала грамицидиновую мазь, но она неприятная такая; а уж эти пресловутые изделия номер два – морока одна с ними. Каждый своего размера, то слетает, то рвется, и потом, они пахнут ужасно.

Но сразу у меня не получилось регулировать как по книжке; видимо, ошибка там какая – то в книжке была, так что через два месяца я залетела, и пришлось опять идти аборт делать. В этом ничего такого нет, просто неприятно. Я – то сама очень терпеливая, но другие, я знаю, очень жалуются.

Ну так у меня дела шли нормально, работа, дом, хозяйство. На работе было интересно, мы внедряли новую технологию; однажды меня даже послали в командировку. Обычно женщин с детьми в командировки не посылают, но тут было просто некому ехать. Я оставила детей на Лешу и поехала в Североморск, на наше подшефное предприятие.

Вместе со мной поехал Сержик, старший конструктор из нашего отдела. Мне поэтому девочки завидовали, что я с ним еду. Они, мол, тоже хотели бы поехать. Ну, хотите.

Дело было зимой; а я, дура, постеснялась взять валенки, и поэтому ходила по глубоченным сугробам в своих старых сапогах, на которых еще и молния еле застегивалась, а там у них такая холодина, да ветер еще с моря такой, вся промерзла в первый же вечер после работы. Но Сержик уговорил меня пойти в местный ресторан «Полярный». А и в самом деле, ужинать – то больше и негде как в ресторане. Я цыплят табака первый раз в жизни, наконец, попробовала. Ну и что, ничего в них такого особенного. А все хвалят. Может, никто и не пробовал тоже. Народу в ресторане не особо много, а ресторан огромный, непонятно, зачем это такой здесь отгрохали. Может, туристы летом сюда приезжают, на море? Да нет, вряд ли; наверное, просто городское начальство решило пустить пыль в глаза.

На улице мела такая пурга, мы еле добрались до гостиницы, ничего не видно было.

Я, конечно, догадывалась, чем дело кончится. Но я была ужасно усталая, после всего этого, перелета, разговоров, ресторана, сугробов, вьюги. Сугробы с человеческий рост. Сержик предложил сделать мне массаж – ну это ладно, когда шевелиться не надо; я легла ничком на кровать, и он сел рядом и стал так тихонечко делать бесконтактный массаж. Я то ли спала, то ли витала где – то. Он при этом рассказывал мне про прану, как она проникает из космоса внутрь, проходит через позвоночник и накапливается в точке кундалини. Бывает плохая и хорошая прана – ну я это все не запомнила, так приблизительно. Мне стало тепло, очень тепло. Сержик начал массировать зону вокруг точки кундалини, и я даже как – то не заметила, как он стал стаскивать с меня трусики: сначала сжалась от неожиданности, а потом расслабилась; и он продолжил массаж кундалини и ягодиц. Ему очень понравилось, какая у меня гладкая, ровная кожа, говорит, в жизни такой не видал, исключительная кожа. От его массажа я чувствовал себя невесомой, и я не выдержала, повернулась на спину, обхватила его за шею и притянула к себе. У него такие пушистые усы, я никогда еще не целовала мужчину с усами. Это так необычно.

Нет, ну а в целом так не то чтобы очень оказалось. Пока он говорит и гладит, это все очень хорошо, а как до дела дошло, так в общем – то все они одинаковые, различаются только размерами, да и то не сильно. А у него и размер еще был меньше среднего. Не сильно меньше, но меньше; это тоже удручает. И потом, я только разогрелась, а он и кончил. Да у него еще презерватива с собой не было, а я что ему, должна презервативы носить с собой? Что я о себе должна при этом думать? А если бы муж нашел? Ну, так получилось, короче говоря; ну и я понадеялась, потому что уже вторая половина была, а я беременею всегда в самом начале цикла. А это был уже пятнадцатый или шестнадцатый день, если не семнадцатый. Да откуда считать, если с начала, так и девятнадцатый. Я не знаю, откуда обычно считают, я никогда как – то не задумывалась. Я, конечно, знаю так – то, когда у меня что, но в точности никогда ведь не скажешь; да и зависит от многих факторов, даже от погоды иной раз зависит.

Ну это ладно, неважно. Он сразу закурил беломорину и стал рассказывать, как его жена ни в грош не ставит, не уважает, держит его за маленького ребенка, и даже дочь его, по примеру мамаши, всерьез не воспринимает. Ну это же передается. Куда мать, туда и дочь. Жалко его. Да ничего не поделаешь, ведь сам же и виноват, так уж поставил.

Ничего больше интересного из этой командировки я не вынесла, ну разве только в конце марта опять пришлось идти делать аборт. Мужу сказала, что осложнения на придатки из – за этой заполярной поездки; муж сказал, что позвонит моему начальству, чтобы меня больше на Север не посылали, но я сказала, что не надо, сама как – нибудь уж договорюсь со своим начальством.

Интерес к командировкам у меня как – то пропал после этого. Раньше я все думала – вот, люди в командировки ездят, а я дома сижу. Дома – то ничем не хуже. Дел только много, а так – ничем не хуже. Вообще, мне как – то не до всего было.

Некоторое время спустя вызывают меня в отдел кадров, зачем – не говорят. Там, в отделе кадров, мне Екатерина Борисовна сообщает, что со мной хочет побеседовать сотрудник органов, Сергей Иванович. Ну а я что, бояться его, что ли, должна? Я как – то даже не сообразила, с чего бы мне его бояться. Сотрудник и сотрудник.

Стал со мной разговаривать на какие – то общие темы, о жизни, вообще, о жизни в отделе, на нашем предприятии. Никаких чтобы там вопросов про кого – то конкретного, нет, ничего такого. Ну как бы поговорили, и ладно. Просил никому ничего не рассказывать, потом, говорит, еще надо будет побеседовать. Ну и потом позвал меня встретиться где – то в парке неподалеку от работы; гуляли по парку и опять беседовали на жизненные темы. Вот так вот мы стали с ним, с Сергеем Ивановичем, регулярно прогуливаться по паркам и беседовать о жизни. Говорил почему – то все чаще он, а я слушала да поддакивала иногда. Он такой, знаете, худой, высокий, темноволосый, с тонкими пальцами, тихим голосом, и ступает как – то очень аккуратно.

Я была совершенно очарована этими нашими беседами. Такая обширная эрудиция, острый ум, начитанность, понимание ситуации. Мы разговаривали о литературе, о Пикуле, о Распутине. Я все боялась, что он Солженицына помянет, а я должна буду делать вид, что не читала, но нет, Солженицын не был упомянут ни разу. Наоборот, упомянули раз Айтматова, но Сергей Иванович про него сказал – этот чурка русский язык плохо знает – и на этом разговор об Айтматове закончился. А жаль, мне очень нравились его произведения, очень нравились. «Буранный Полустанок», «Плаха», «И Дольше Века Длится День», «Белый Аист», я все читала, что попадалось. Ну я спорить с ним не стала, конечно.

Мне Екатерина Борисовна, наша кадровичка, про него рассказала, что он пришел, а точнее, был призван в органы сразу после окончания ВУЗа, по комсомольской линии. Может, как иногда мне казалось, он и не знает, что ему делать, а просто, для галочки, разговаривает со мной, раз ему это дело нравится, а сам в отчетность что – нибудь там пишет. Да и что мной интересоваться? Я никого не знаю. Единственно, вот у нас на работе был такой Боря Стомахин, так его тут как раз забрали в дурдом. Да и давно пора было. Он какой – то был странный. Да еще и на меня как – то странно все заглядывался, я не знала, что и думать. Стоит в коридоре неподвижно и глядит. Брр. Да, ну ладно, забрали его, а Сергей Иванович мне по секрету рассказал, что дома у Бори целый склад запрещенной литературы нашли. Ну раз он сумасшедший, так ему за это, конечно, ничего не будет, так.

Сергей Иванович даже однажды показал мне свою конспиративную квартиру, им как бы положено, кроме кабинета в здании райкома, еще и конспиративная квартира. Ничего, любопытно. Однокомнатная квартирка, обставлена так средне, неприметно. Угостил меня чаем с печеньем «Мария» – там же даже холодильника нету, для жилья не предназначена.

Я думала, мы так и будем встречаться и разговаривать, но не прошло и трех недель, как наши отношения вступили в интимную фазу. Все, как вы понимаете, произошло на той же конспиративной квартире, где же еще – то? Сергей Иванович получил повышение у себя на службе, и по этому поводу предложил отпраздновать. К обычному чаю принес бутылку армянского коньяка. Для меня это было слишком крепко, и я добавляла его в чай, но все равно меня быстро как – то развезло, что ли. Ох... вы только не смейтесь, но такого красивого члена я еще не видела в своей жизни. Как его пальцы – худой, смуглый, гладкий, очень длинный, с изящным изгибом, как, знаете, дорогой старинный музыкальный инструмент какой – нибудь. Я была готова часами им любоваться, целовать, гладить. Не оторваться было. А Сергей Иванович, как обычно, не проявлял практически никаких эмоций, был таким же тихим, как всегда, улыбался только так добродушно.

Месяца три это тянулось всего, наши посещения этой квартиры, обычно – в мой обеденный перерыв, но чай я уже обычно не успевала попить. А потом вдруг все, Сергей Иванович исчез внезапно. У меня же не было его телефона. Исчез – и все. Исчез.

Последний раз я его увидела мельком, за толпой родственников, на похоронах мужа. Алексея гле – то избили неизвестные хулиганы; милиция подобрала, но приняла за пьяного; потом вызвали скорую, но через три дня он умер от гематомы черепа.

А хулиганов так и не нашли, конечно.

2719   2 110   +6.9 [2]

Традиционный секс