Я вчера опубликовала рассказ о дне, который изменил мою жизнь — о прогулке голышом по Ялте и о том, к каким последствиям она привела.

Пока я набирала текст, мой муж Вадичка сидел рядом, помогая мне писать и формулировать. Написание рассказа, ожившие воспоминания, ощущение публичной раздетости нас сильно возбудили; на середине рассказа Вадик стал раздевать меня, и финал я описывала уже голенькой — с его рукой, лежащей «там»:-)

Теперь я хочу рассказать о том, что произошло после. Вадика дома нет, и он не знает, что я записала и опубликовала эту историю.

А я — до сих пор с мутной головой после вчерашнего.

Я уже говорила, что он часто меня разрисовывает гуашью. Интересно, испытывал кто-нибудь это тягучее и щемящее эротическое томление — когда твоё тело покрывается краской, сантиметр за сантиметр, ты становишься другого цвета, становишься игрушкой, вещью, произведением искусства... Под краской ты чувствуешь свою наготу острее — каждым миллиметром кожи. Не говоря о чисто физическом кайфе — когда мокрая и холодная кисть, движимая рукой обожаемого мужа, касается твоих эрогенных зон... : — ) Наверно, бодиарт-модели меня поймут.

Бодиартные сексуальные игры у нас — двух видов: «перемазки» и искусство. В первом случае либо он меня, либо мы друг друга мажем краской, не оставляя на теле и волосах ни одного незакрашенного участка и доводя друг друга до бешенства: — ); во втором — он разрисовывает меня, как холст — «по-настоящему». Это требует долгого времени и умения удержать меня «в кондиции». Ни с чем не сравнимый кайф — лежать голой под кистью любимого, постепенно превращаясь в картину: — ).

И вот, после публикации рассказа муж, — из его взгляда выглянул все тот же знакомый чертик, — предложил мне «стать картинкой». Я, голая, с его пальчиком внутри, ввинчивающим в меня сладкую дрожь, в ответ только невнятно простонала — «мммммм». Димочка спал в комнате, — это был «наш» час.

И вдруг он одевает мне на голову мои трусики, которые закрыли мне глаза. Я смеюсь; чувствую, что он меня куда-то тащит за руку. Встаю, спрашиваю: «хулиган несчастный, куда ты меня тащишь?» А хулиган отвечает:

 — Путь к искусству долгий и запутанный.

И ведет меня — уже не за руку, а за грудь. Я, смеясь — за ним.

Он водил меня какое-то время по нашим комнатам — как в игре «в бабу Куцю». Я быстро потеряла ориентацию, и только покорно ходила за ним, смеясь и опять смутно чувствуя какой-то подвох.

Вдруг я почувствовала босыми ногами порог, и сразу же — прохладный ветерок на теле и свежий воздух. Хулиган меня вывел на улицу! (Надо сказать, что мы сейчас живем в пригороде Мельбурна, Австралия; у нас в феврале лето — жара, как в Ялте. Наша дверь выходит в маленький сад, огороженный со всех сторон).

«Эээээ!» Я остановилась, непроизвольно зажавшись и прикрыв рукой низ. Он тоже остановился, чтобы не потянуть меня за грудь и не сделать больно.

 — Ну же, чего ты остановилась? Устала? — слышу насмешливый голос. Я поняла: опять начинается сумасшедшая неприличная игра... и, мгновение поколебавшись, поддалась ему — и вышла голая на улицу.

Обозреваемость нашего сада — великолепная. С улицы и соседних дворов все видно.

Ступаю по мягкой траве босиком. Он подводит меня (за грудь, хулиган!) к шезлонгу, поддерживает меня. чтоб я не споткнулась, и укладывает на него.

 — Что ты задумал, паразит?

 — Сейчас вернусь. Не вздумай сбежать к соседям!

Вадик оставляет меня лежать на шезлонге, абсолютно голую, открытую всем взглядам, с трусами на голове, — и уходит в дом. Я лежу; ветер обвевает моё тело; трусы с головы не снимаю: жутко. Подумала, что похожа на страуса — голову в песок. И — вновь нахлынуло чувство, как в Ялте: и страшно и сладко. Лежу — и прислушиваюсь всем телом: не идет ли кто?

Слышу шаги. Вадик.

 — Умничка, что не сняла карнавальную маску. И не снимай — снимешь, когда заслужишь.

 — А чем заслуживать надо? — спросила я.

 — Это ты, со своей хваленой женской интуицией, поймешь сама — отвечает Вадик, подходя ко мне, и я чувствую прикосновение мокрой колодной кисти к бедру.

Началось! Он решил разрисовать меня в саду, на всеобщем обозрении! Мне, хоть я уже и не 18-летняя стеснительная школьница, а 21-летняя мамаша и «миссис», почти так же стыдно, как и тогда — в Ялте. И поэтому я снова начинаю преувеличенно оживленно и «остроумно» болтать, пытаясь заглушить стыд.

От того, что я ничего не вижу, ещё страшнее: — ), а снять «маску» — нельзя: игра не позволяет.

Вадик красит меня, щекоча мне пятки, пальчики на ногах, внутреннюю сторону бёдер.

 — Какого цвета теперь моя нога?

 — Цвета любви, разумеется, — отвечает муж. Какой это цвет? — думаю я, и вдруг слышу... шаги.

Замолкаю; инстинктивно сжимаю ноги. «Нет-нет-нет» — Вадик ласково и настойчиво раздвигает их обратно; я, обливаясь холодными сладкими волнами, поддаюсь.

«Кто идет? Знакомый? незнакомый? а спросить нельзя». Шаги приближаются... равняются со мной... останавливаются. Он смотрит на меня!

Я сжимаюсь. Вадик шепчет: «спокойно, спокойно, мы у себя дома» — а кисть его подбирается... именно «туда»: — ). Он хочет разрисовать меня «там» на глазах у чужого! От этой мысли сердце заколотилось, по телу побежали мурашки, а снизу я — чувствую — потекла, как авторучка. Нет, это чересчур! Я сжимаю ноги; Вадик, понимая, переходит на живот и грудь.

Прохожий заговорил с Вадиком! Самым доброжелательным голосом: пожелал творческих успехов, спросил, не расписывает ли меня Вадик для какого-нибудь фестиваля, потом — не мешает ли ему, если за его работой наблюдают. Вадик, скотина, так же доброжелательно ответил — нет, пожалуйста, смотрите. Я лежала, как безропотный холст, молча и без движений, ничего не видя, но от самой ситуации мне было дурно. Я опять, как в Ялте, чувствовала взгляд незнакомца каждым миллиметром своего обнаженного тела.

Незнакомец постоял немного и — слышу — ушел. Вадик к этому моменту покрыл краской спереди все моё тело, кроме лица, и попросил подняться для покраски спины и попы. Я встала; тело было как резиновое. Вадик деликатно раздвинул мне ноги и начал обрабатывать меня снизу. Я его шепотом ругаю, перемежая ругань со стонами.

Вот он принялся щекотать меня кистью «там»... Опять шаги! Шаги и голоса. Идут несколько человек! Сердце опять выпрыгивает у меня из груди. Среди голосов я слышу голос недавнего прохожего. Он привел зрителей... Все компания останавливается у нашего забора, здоровается с Вадиком и затевает светскую беседу с фривольным оттенком: — ). Вадик участвует в беседе, не прекращая орудовать кистью между моих ног. Чудовищный стыд и возбуждение одолевают меня; я, слепая и немая (нельзя говорить! страшно и стыдно), чувствую себя безвольной рабыней стыда и наслаждения. Нет, я никогда не прощу этого своему хулигану! Оооо! Чувствую приближение оргазма. Выдавливаю из себя еле слышный шепот: «переходи на другой участок, Репин!».

Вадик понимает и переходит мне на спину. Я пробую сомкнуть ноги — он не даёт: «краска не высохла». Так я стою — абсолютно голая, с закрытыми глазами (на голове — трусы, по поводу которых зрители пускали шуточки), с раздвинутыми ногами — на виду у абсолютно незнакомых людей! Они обсуждают ситуацию — в меру, деликатно, без непристойностей, — но всё же! Я слышу комплименты в свой адрес...

Так прошло — не знаю, сколько времени (у Вадика на «художественную» роспись уходит обычно часа полтора), и всё время я была сжата изнутри эротической судорогой, которой — я чувствовала — достаточно

малейшего импульса или движения, чтобы перейти в оргазм.

Близкий оргазм и стыд распирали меня. Зрители не собирались уходить, явно дожидаясь окончания работ.

Вадик принялся за проработку деталей. Я боялась, что он будет рисовать что-то подробное на сосках, и тогда... Страшно подумать: — ). Мне в голову полезли вдруг очень острые и ясные воспоминания об оргазме посреди Ялты, среди людей. Мне казалось тогда, что весь мир сосредоточился у меня между ног, и ВСЕ смотрят ТУДА, а взгляды просверливают меня изнутри насквозь...

Но соски Вадик миновал. Он покрыл мне краской шею и затылок, и подобрался к лицу. Я замерла в жутком ожидании — снимут с меня трусы или нет. Трусы на голове я воспринимала, как последний островок одежды, отгораживающей меня от Ужасного (при отсутствии трусов на бёдрах: — ). Вадик провёл щекочущей кистью по моим щекам, губам... взялся за резинку трусов и эффектно снял их! Раздались аплодисменты и одобрительные возгласы. Я, ошарашенная светом и всем вместе: — ), вначале не открыла глаз, но через мгновение не выдержала — открыла — и увидела прямо перед собой залитые солнцем кусты, ограду, а за ней — человек семь мужчин, аплодирующих и улыбающихся мне, как голливудские звёзды! Их взгляды проникли в меня, как стрелы, и...

Я почувствовала «там» неумолимое приближение взрыва, умоляюще посмотрела на Вадика...

Он понял и стал между мной и зрителями.

Этот оргазм я перетерпела, сцепив зубы и ничем не выдав себя — наоборот, вымученно улыбнулась зрителям (при этом подсохшая краска на щеках натягивала кожу).

Тихий и подавленный оргазм взрывался и мучил меня несколько раз — когда Вадик случайно задел рукой сосок, и когда начал красить уши — мою любимую эрогенную зону. Я вела себя молодцом — ничем себя не выдала: — ). Потом, когда Вадик стал красить веки, я закрыла глаза. Ноги ослабели, я едва стояла. Внизу живота щекотало и болело.

Потом Вадик собрал мне волосы в тугой узел и покрасил их, потом прошелся корректирующими штрихами по всему телу... Готово!

Вадик нарисовал на мне карнавальный бело-красный костюм-домино: одна половина тела — белая, другая — красная, с потрясающими узорами и блестками по поверхности. На лице (я потом увидела, когда посмотрела в зеркало) — венецианская маска-лилия; волосы покрыты разноцветными узорами. На всей мне не было ни одного незакрашенного участка, кроме глаз: — ).

Он эффектно презентовал свою работу, хулиган; зрители вновь зааплодировали, выражая одобрение его искусством и моей красотой: — ) Я стала смущенно осматривать себя; когда взгляд упал на голую грудь, а потом на бёдра без трусов — мне опять стало жутко, и опять внизу зашевелился будущий взрыв. Но ощущение, знакомое, наверное, только моделям бодиарта: что ты — уже не совсем ты, а игрушка, вещь, что твоя душа переселилась в куклу, — придало мне отчаянного озорства, я стала кокетливо вертеться — и впервые подала голос, испугавшись при этом его звука: — ) — он оказался не мой, а тоже кукольный — хриплый и ненастоящий. Я перевоплотилась в эротическую карнавальную куклу: стала исполнять какой-то кукольный танец, отвешивала зрителям поклоны... и добилась того, что зрители напросились со мной фотографироваться.

Все было, конечно, очень пристойно: никто и не думал меня трогать (как-никак, имел место священный пиетет к творению художника: — )... но оттого, что открылась калитка и ко мне — голой и раскрашенной — стали приближаться незнакомые мужчины, а затем и стали совсем рядом со мной, — меня, разноцветную куклу, стали вновь подмывать знакомые волны, а сердце заколотилось, как сумасшедшее.

Тут из дому вышел Дима.

Он видел, конечно, раньше маму голой, но... не раскрашенной и не в компании незнакомых дядей. Мне стало невыносимо стыдно и тревожно. Но он, увидев меня, с широко раскрытыми глазками крикнул по-русски «Мама, какая ты красивая!», и побежал ко мне. Вадик перевел; все умилились, конечно. Краска на мне почти высохла, и Дима подбежал и стал трогать разноцветную маму, где смог достать: — ). Стыд почти исчез, и меня затопила волна умиления и гордости за сына. Я чмокнула его, погладила, оставив на его голове белый и красный след.

Потом мы все вместе фотографировались, Вадик разрисовал Диме личико, а я чувствовала себя, «как ни в чем ни бывало»: — ). С нами стали знакомиться; я, голая, пожимала мужикам руки, а они, смеясь, вытирали краску платками: — ). Меня одолела та самая эйфория и легкость, что и пять лет назад, в Ялте.

Наконец, стали прощаться. Мы проводили всех до калитки; я даже вышла на улицу (!). Мне хотелось порхать в воздухе и петь.

Потом мы зашли в дом, и Вадик, немного нервничая, включил мультики, посадил за них Диму, потом — схватил меня за руку...

Эротический спазм вновь забурлил во мне. Вадик затащил меня в комнату, запер дверь, и...

Такого бурного секса у нас не было давно. Мы были все перемазанные, и кровать была вся краске, и пол: — ). Вадик кончил три раза, а я находилась в состоянии перманентного оргазма.

Наверное, я извращенка. Меня до сих пор холодит при мысли о том, что было вчера. Но... такое же неистовое и одуряющее желание я испытывала только раз — тогда, в Ялте.

Примечания: имена, разумеется, изменены (это для соседей: — ), но теперь я, наверное, буду называть мужа Вадиком: — ).