Лейтенант Николай Зарубин был назначен на новогоднюю вахту дежурным по кораблю. Так уж повелось на флоте, что в такие ответственные дни на вахту назначают самых достойных. А Зарубин, недавно закончивший Военно-Морской институт, как раз и относился к этой категории офицеров корабля. И хотя лейтенанту до чертиков хотелось встретить Новый год в кругу друзей, которые уже все телефоны оборвали, приглашая его, но что ни говори, а гордость от доверия командования, что именно ему, а никому другому, доверили нести эту ответственную вахту, пересиливала чувство грусти по несостоявшемуся для него празднику.

На корабле в этот вечер было необыкновенно тихо. Личный состав убыл в клуб на праздничный концерт, вахта шла спокойно без лишних телефонных звонков и внезапных вводных. Видимо корабельное начальство, как и командование бригады, уже выдохлись отдавать бесчисленные приказания и сами готовились по — уютнее устроиться за праздничным столом.

В дежурной рубке мирно тикали часы, лейтенант внимательно просматривал журнал входящих телефонограмм, проверяя их доведение до исполнителей, а также соблюдение сроков докладов об их исполнении, а его помощник, розовощекий мичман, ленивым взглядом скользил по страницам праздничного номера флотской газеты.

 — И как же это угораздило меня «загреметь» на праздничную вахту, — сокрушался мичман, которого, как и лейтенанта, грызла тоска по берегу.

 — Вы же лучший из боцманов в бригаде, вот вас и упекли, — съехидничал Зарубин.

 — А вы, товарищ лейтенант, лучший из всех командиров боевых частей корабля, — парировал мичман.

 — Вот поэтому мы и дежурим вместе. Передовики! А им у нас везде дорога, ну, а командованию всегда за нас почет, — заключил лейтенант.

Зарубин закурил, и в этот момент зазвонил телефон. Мичман снял трубку и протянул ее офицеру. Помощник дежурного по КПП бригады приглашал дежурного по кораблю на проходную. — К вам пришли, — сказал он.

 — Кто? — переспросил лейтенант.

 — Придете, узнаете, — таинственно ответил помощник и положил трубку.

 — Новая вводная? — ухмыльнувшись, спросил мичман.

 — Похоже. Наверняка очередное еще более ценное указание комбрига по обеспечению порядка на время проведения праздника, — небрежно ответил Зарубин и, оставив за себя помощника, вышел из рубки дежурного. На улице было прохладно. Белые снежинки, кружась, ложились на палубу сторожевика. Лейтенант глянул на часы. До новогоднего боя курантов оставалось чуть больше часа. Он неторопливо шагал к проходной, гадая, кто это мог навестить его в столь позднее время. На КПП он подошел к помощнику дежурного, молодцевато козырнул:

 — Лейтенант Зарубин...

Тот в ответ небрежно кивнул на дверь проходной.

Офицер вышел на улицу и увидел знакомый «Жигуль». За его рулем сидел коллега с соседнего корабля старший лейтенант Лахновский. А рядом?..

«Нет! Не может быть! Неужели она?! — лейтенант не поверил своим глазам и ближе подошел к машине. И тут он убедился, что рядом с его другом сидела сестра Лахновского обольстительная Виктория или попросту Вика. Именно эту девушку он давно, но безответно любил.

... Они познакомились, когда он был еще на первом курсе. Она ему сразу понравилась. Этакая бойкая первокурсница инъяза, свободно щебетавшая по-английски. Николай попробовал ухаживать за ней, но гордая адмиральская дочь только насмешливо строила ему свои голубые глазки и все его старания обращала в шутку. Едва он попытался напрямую объясниться с ней уже на втором курсе, как насмешница начала строить ему рожицы и, приложив свой маленький пальчик к кончику его носа, стала конючить:

 — Ну, не надо, миленький. Ты еще не достиг той черты, чтобы называться мужем...

Такое несерьезное, как он считал, ее отношение к себе выводило его из равновесия. Обычно спокойный и уравновешенный, он тут же взрывался, называя ее легкомысленной девчонкой, отталкивал ее «материнскую» руку и обидчиво поджимал свои пухлые губы. Этот детский гнев смешил ее еще больше, и она, погладив его по головке, пыталась умерить его пыл. Так продолжалось до третьего курса, пока он не столкнулся в дверях квартиры Лахновских с высоким, широкоплечим парнем. Кавказского типа лицо, тонкие усики, агатовые с легким налетом влаги глаза были очень привлекательными. Мощная фигура парня, упакованная в модную «кожу», явно выигрывала по сравнению с худощавым курсантом с тремя «галочками» на рукаве. Было видно невооруженным глазом, что «Кацо», (так Николай про себя прозвал парня) относился к разряду «крутых». Большой золотой перстень на указательном пальце, массивная золотая цепь на толстой короткой шее, надменно-презрительный взгляд, который безразлично скользил по невзрачной фигуре курсанта, даже не удостаивая его своим вниманием, выводили из себя ревнивца. Курсант понимал, что по сравнению с таким видным кандидатом в женихи, нашпигованном «баксами», он явно проигрывает, а грузин всем своим видом показывал, что этот жалкий курсантишка для него вообще не конкурент. В завершение этого противостояния черный дорогущий «Мерс» кавказца окончательно добивал бедного курсанта, посылая его в полный нокаут. Николай, ненавидел соперника, видя, как тот вальяжно восседает за рулем своей «тачки» и надменно взирает на окружающий мир глазами подлинного хозяина жизни. Бывало, когда рядом с ним сидела Вика, он умышленно ехал на красный свет светофора, и если его останавливал мент, то «Кацо», не поднимая на того глаз, небрежно совал ему стодолларовую бумажку. Мент вытягивался, отдавал ему честь, и «Кацо», криво усмехнувшись, нажимал на газ. Такие удары по девичьей психике не проходили даром, и впечатлительная студентка чувствовала, что рядом с ней сидит настоящий «джигит», за спиной которого она будет, как за каменной стеной, Курсант, видя эту тягу любимой к богачу, наконец, понял, что при таком раскладе сил Викторию никогда ему не покорить и, очертя голову, ударился в свою науку. Только она не изменяла ему и отдавалась легко, с удовольствием раскрывая ему свои тайны.

Дни бежали один за другим, и наконец, настало время, когда его «галки» на рукаве превратились на плечах в лейтенантские погоны. Звездочки были маленькими и всего лишь две, но они от этого не были менее желанными. Он шел к ним целых пять лет, отчаянно «грызя» гранит науки и постигая таинство военно-морской службы. Это не пришло к нему само собой, как у некоторых, которым прямо с неба падает солидное наследство, а было завоевано собственным нелегким трудом, что вдвойне ценно. Теперь Зарубин выглядел со стороны не столь ущербно по сравнению с самодовольным кавказцем. Возмужавший, в хорошо сшитой военной форме, он выглядел намного привлекательнее, чем в своей старой, изрядно потрепанной курсантской шинельке. А если еще учесть его необыкновенное рвение в службе, то перед молодым лейтенантом рисовалась неплохая карьера.

«Может быть именно мне в будущем предстоит занять его место», — думал Зарубин, с восхищением наблюдая за действиями командира корабля на ходовом мостике. «Если действовать по правилу: «Терпение и труд — все перетрут, то и на командирской должности мне долго задерживаться не стоит. Академия, должность заместителя, а потом начальника штаба бригады, затем — комбрига, а там и в адмиралы недалече», — мечтал честолюбивый лейтенант.

Первое его появление в офицерской форме в доме Лахновских произвело настоящий фурор. Отец Вики, отставной контр-адмирал, даже прослезился, увидев себя в образе молодого офицера. Он восторженно хлопал лейтенанта по плечу, приговаривая:

 — Хорош! Ну, каков орел, а?! Не успел я и глазом моргнуть, а он уже лейтенант. Того и гляди, что в адмиралы выскочит... Николай смущался, краснел, а сам косил глазами в сторону Виктории. Та, уязвлено поджав губы, подошла, протянула узкую ладошку.

 — Поздравляю.

..

Он ощутил тепло ее мягкой руки, а в голове крутилась «карусель». Лейтенант не находил слов, а только прижал ее ладонь к сердцу и, не мигая, глядел в ее милые голубые глаза. Они так и стояли бы в коридоре, как изваяния, если бы не внезапный звонок в дверь. Виктория вздрогнула, выдернула ладонь из его рук, щелкнула замком. В дверях возник кавказец. Он недовольно хмыкнул и, словно собачку, поманил пальцем к себе девушку. Та, резко мотнув косой, развернулась и ушла в комнату.

 — Лэйтэнант? — впервые заговорил с ним кавказец и изумленно уставился на офицера.

 — А ты — коммерсант? — вопросом на вопрос ответил Николай.

 — Угадал. Торгую. Пока ты груз науку у мэнэ пят магазин эсть, — стал загибать пальцы на руке грузин. Николай отстранил кавказца и вышел на лестничную клетку. Настроение у него сразу испортилось. Букет цветов, принесенный им, так и остался лежать в прихожей на тумбочке. «Кацо» взял его, вложил в него конверт и направился в комнату. Подойдя к Виктории, протянул цветы.

 — Тэбэ подарок...

 — Мне от тебя? Это же цветы Николая! — вспыхнула девушка.

 — Зачэм цвэты. Конвэрт бэры, — грузин протянул конверт, а цветы бросил в угол. Виктория открыла конверт. Там были доллары.

 — Купить меня хочешь?! — девушка в гневе бросила конверт на пол.

 — Что? Мало?! Вот эщо, только будь мой, — растерянно шарил по карманам грузин, выскребая деньги.

Виктория тогда разругалась с «Кацо», но и Николаю не позвонила.

С тех пор Зарубин перестал бывать у Лахновских. Время шло, и его душевная рана стала постепенно заживать. Он понимал, что молодой, красивой девушке трудно устоять перед большими деньгами в наше не простое кризисное время. Тем более, что для нее грузин денег не жалел. А это означало: дорогие рестораны, наряды, пикники, концерты в заманчивой близости к блеску шоу-звезд. Такой жизни он предложить ей не мог. Да и что у него за жизнь? Авралы, вахты, патрульная служба, нередкое нахождение на корабле в выходные и праздничные дни. Вот и сегодня Новый год на носу, а он опять на корабле...

«И зачем она приехала? Мало ран от нее на моем сердце?!» — подумал Николай и шагнул к машине. Дверца открылась, и из «Жигуленка» вылез младший Лахновский.

 — Привет тем, кто на вахте! — подошел он к Николаю, обнял его за плечи, прижался теплой щекой к холодной щеке лейтенанта.

 — Ты чего это прикатил?

 — Тебя поздравить с праздничком. Да и Вика захотела проветриться... Решила на предновогодний город посмотреть.

 — Что же не из окна черного «Мерса»?

 — Из окна своей машины удобнее: нет лишних глаз. А «Кацо» с колесами возится. Ему их кто-то у самого нашего дома проколол. Кстати. Не хочешь поболтать с ней?

 — Нет. Прости. Я занят, — Зарубин повернулся и зашагал к проходной.

 — Коля! — раздался из машины взволнованный голос.

Он вздрогнул, словно его ударило током, повернулся. Виктория в белой шубке, красных сапожках и норковой шапке смахивала на Снегурочку. Она медленно шла к нему, словно плыла по воздуху.

 — Юра. Ты говорил, что у тебя на корабле дело. За час управишься? — повернулась она к брату.

 — Вполне...

 — Коля. Есть разговор. Сядем? — она вернулась к машине и открыла заднюю дверцу. Николай, нехотя, подсадил ее и уселся рядом.

 — Ты еще любишь меня? — глаза ее смотрели настороженно.

 — Ты же знаешь...

 — Хочешь, чтобы я сейчас же стала твоей женой?

 — Шутишь?..

 — Серьезно...

 — Ну, а как же грузин?...

 — Я тебя спрашиваю, — и, не дав ему ответить, ее губы впились в его рот долгим и сладким поцелуем.

 — Милая. Я так люблю тебя! — шептал он, покрывая ее лицо поспешными поцелуями.

 — Я тоже. Теперь я твоя, твоя, — рванула она свою шубку так, что пуговица у воротника отлетела, ударившись о лобовое стекло.

Он судорожно, дрожащими руками пытался расстегнуть ее шубку, а она, не дожидаясь его, уже распахнула ее. Зарубин вылез наружу, скинул шинель и бросил ее на переднее сидение машины. Тут же нырнул к ней. Снять с нее трусики было делом секунд. Она в эти мгновения вцепилась в его брюки и почти сорвала их с тела лейтенанта. Николай наклонился к ее телу, покрывая поцелуями ее грудь, живот и ноги. «Боже! Неужели, это не сон. Как долго я шел к этому мгновению. Сколько раз ее тело грезилось мне во сне и вот оно в моих руках» — летело у него в мозгу, а в эти мгновения ее проворные пальцы проникли в его трусы и вызволили на волю его пылающий жаром орган. Она наклонилась к нему и принялась так сосать, словно занималась этим делом всю свою еще такую короткую жизнь. Он стонал от изнеможения, боясь, что обольет ее прекрасное тело своей бешеной струей, а она в этот момент тут же выплюнула его «бойца» и впилась губами в его дрожащий, словно в лихорадке, рот. Он развернул ее и, повернувшись на спину, усадил на себя. «Боец с трудом входил в желанное узкое отверстие в девичьем теле и, когда он, наконец, достиг конца «туннеля», девушка вскрикнула и прислонила свое лицо к его губам.

 — Больно? — забеспокоился он.

 — А ты как думаешь, когда девушка становится женщиной? — тихо ответила она.

 — Может быть, слезешь?

 — Нетушки. У нас с тобой и так была слишком длинной дорога в «дюнах», — ответила она и стала энергично подскакивать, несмотря на капающую из ее тела кровь.

Ей действительно было больно, но эта боль почему-то еще больше распалила ее и она, забыв обо всем на свете, так стала подпрыгивать на нем, что машина, скрипя рессорами, начала раскачиваться, словно ее качала гигантская рука великана.

 — Ничего себе стараются, — смеялись на КПП дежурные, поглядывающие из окна, как резвится в машине сладкая парочка.

 — Еще! Сильней! Жарь меня, подлую! — шептала она при каждом ударе его сильного тела о ее горячий лобок. Он чувствовал, что просто звереет и, вцепившись пальцами в ее ягодицы так, что под его ногтями стала просачиваться ее кровь, уже не понимал, что над ним его любимая. Он просто драл эту только что родившуюся женщину, драл, как бешеный самец, словно мстил ей за все эти долгие годы страданий и разочарований в его первой и такой сильной любви. Она тоже понимала, что слишком долго мурыжила его, породив в его душе сомнения о своем ответном чувстве, и сейчас, заглаживая свою вину перед ним, она отдавалась ему с такой силой и страстью, что ей уже было безразличным, что станет с ней потом, потому что она была уже на все согласна, даже на вселенский потоп. Но неведомый голос в душе уже зарождал в ней червь сомнения, вопрошая: «А правильно ты поступила, адмиральская дочь?».

Они продолжали истязать друг друга, пока обоюдная мощная река взаимного оргазма не усмирила их.

 — Выпей меня сейчас всю до остатка, — поднесла она свое мокрое, слегка кровоточащее «сокровище» к его пересохшему рту, словно испытывая на прочность его чувство к ней.

 — Бифштекс, да еще с кровью, — усмехнулся он, но тут же стал пить, жадно вылизывая все, чем щедро награждал в эти секунды ее живительный источник. Закончив работать губами и языком, Николай набросился на ее лицо, покрывая его поцелуями. Она стонала, прижимая ладошкой свою щель, через которую все еще текла живительная влага. Затем она ухватила губами его «бойца» и вылизала все, что на нем еще оставалось от его работы в ее недрах страсти.

... Они лежали, молча, думая о своем. Она радовалась, что наконец-то стала по-настоящему любимой женщиной, и причиной тому был именно тот, которого она страстно и бескорыстно любила, хотя он и был безденежным лейтенантом, в отличие от этого, набитого долларами, но противного ей «Кацо». А он был безмерно счастлив и благодарен ей за то, что его ненаглядная, наконец-то стала его женой, окропив его тело своей первой, девичьей, девственной кровью.

Он обнял ее за шею и, прижав ее ухо к своим губам, с ехидцей спросил:

 — Ну, а как же теперь твой грузин? Он-то, поди, мечтает о целочке...

 — Да пошел он, барыга! У него вместо глаз одни «баксы», — чертыхнулась она.

 — Значит, мир? — поцеловал он ее в горячие, пересохшие губы.

 — А мы с тобой никогда не ссорились. Просто ты избегал меня, а я тебя все время любила и ждала.

... Он словно на крыльях летел к своему кораблю. Войдя в дежурную рубку, сделал вид, что не заметил, как мичман насмешливо глянул на него. Было ясно, что тому уже услужливо позвонили с КПП.

 — Что так долго? — спросил помощник. — До Нового года ровно пять минут.

 — Да так... Комбриг накачивал...

 — Не знал я, что наш комбриг красит губы, — усмехнулся мичман и протянул лейтенанту маленькое зеркальце, из которого глянуло на него измазанное помадой вперемежку с кровью лицо и в кровь искусанные губы.

Эдуард Зайцев.