Уже второй час Янек стоял на коленях посреди своей небольшой спаленки в старом доме на окраине Люблина. И не испытывал ни дискомфорта, ни унижения, ни обиды. Наоборот, где-то в глубинах его юной души тихо клокотало чувство, похожее на радость. Это была странная, необъяснимая радость – от того, что он исполняет повеление, отданное Ею...

Ещё вчера, перебирая в памяти все свои недельные «успехи» в лицее (от несданных тестов по истории до замечания о «токсичной маскулинности» за спор с девочкой на уроке политологии), он ощутил сильную тревогу. Чувствовал, что за все эти грехи скоро придётся отвечать, что время расплаты уже близко. Ведь завтра – суббота! А тут ещё бабушка, наивно надеясь обрадовать внука, напомнила с ласковой улыбкой:

– Завтра мамочка приедет из Варшавы!

Мамочка! Янек не мог вспоминать о Ней без содрогания. Нет-нет, Она никогда не позволяла себе крика или рукоприкладства, не закатывала истерик и нисколько не походила на обычных женщин. Это была изумительно красивая пани, строгая, гордая, с холодным, пронзительным взглядом. Бабушка рассказывала, что лет восемнадцать назад за Алиной – первой красавицей и активисткой феминистского кружка в люблинском университете – теряли головы все местные парни, жестоко соперничали из-за Неё, сходили с ума от Её холодного равнодушия. Её принципы были непоколебимы: польская женщина – это наследница шляхтянок, которые всегда держали в ежовых рукавицах своих мужей и братьев, и современный мужчина должен быть не воином, а верным оруженосцем при своей госпоже. И вот наконец эта красавица и умница, гордость факультета, внезапно обратила внимание на одного из дотоле презираемых поклонников! Да и то лишь после того, как его влиятельный родственники из Варшавы гарантировали Ей блестящие карьерные перспективы. Для Неё этот брак был лишь трамплином, с помощью которого Она рассчитывала покорить столицу. А её свекровь всерьёз верила в искренность Её чувств и витала тогда на седьмом небе от счастья. Со слезами радости показывала внуку свадебные фотографии, вспоминая бракосочетание ныне покойного сына и Алины, работающей сейчас в Варшаве, в самом сердце бизнес-района «Морено», руководительницей крупной консалтинговой компании.

Припоминала, как радовалась рождению внука, как вскоре затем убивалась из-за смерти сына, погибшего в автокатастрофе, как со слезами провожала невестку в столицу на учёбу и на работу, оставшись одна с внуком...

Янек глотал слёзы, слушая эти рассказы. Отца не помнил совсем, а матери был не нужен. Нежеланный ребёнок, ошибка молодости, обуза – вот кем он был для Неё. Поэтому и рос здесь, в Люблине, с бабушкой, а не там, в Варшаве, в модном районе «Мокотув», где у мамы – просторная квартира с видом на Вислу, электрический «Тесла», влиятельные подруги-феминистки из правящей коалиции и соседи-дипломаты. Чувствовал это постоянно и постоянно страдал из-за этого чувства – из-за ощущения собственной архаичности, ничтожества, несоответствия прогрессивным стандартам современной Польши.

И каждый еженедельный приезд матери встречал с трепетом. Необычайная красота, стиль, уверенность в себе и та аура власти, что исходила от этой удивительной женщины, пугали сына. Язык не поворачивался назвать Её мамой. Ведь мама – это родной, близкий человек. А Она... Она – совсем другая! Убийственно прекрасная, гордая, с холодным взглядом победительницы!..

Вот и сегодня, сразу же по приезде на скоростном поезде «Пендолино», выслушав «рапорт» свекрови о поведении сына в лицее и дома, Она грозно нахмурилась. И вынесла приговор – спокойным, ровным, не терпящим возражений тоном, каким говорят в сейме, принимая новый закон о гендерном квотировании:

– На колени! Стоять и ждать моего возвращения!

И, величественно поднявшись, вышла плавной походкой за дверь. Даже не оглянулась посмотреть, исполнил ли сын материнскую волю. Была уверена, что иначе и быть не может в стране, где культ сильной женщины и галантное преклонение перед ней возведены в ранг национальной добродетели, уходящей корнями в традиции шляхетской демократии, где «панна» всегда была на пьедестале.

И оказалась права: Янек не решился и помыслить о нарушении Её приказания. Покорно и безропотно опустился на колени в указанном ему месте и терпеливо ждал. Ждал с какой-то странной радостью, предчувствуя нечто совсем необычное. И наконец дождался!

Бесшумно отворилась дверь в комнату, и на пороге появилась Она. Наказанный обомлел при взгляде на Неё. Идеально уложенные пшеничные волосы, рассыпавшиеся по белоснежным плечам, дизайнерские серьги от местного бренда с янтарем, элегантное колье. Длинное платье от «Восход» – популярного польского бренда, поддерживающего женщин-дизайнеров, тёмно-синего цвета с глубоким декольте и плавно тянущимся шлейфом. Таких роскошных и уверенных в себе женщин он до сих пор видел разве что на билбордах в Варшаве, рекламирующих фонд «Она может всё». И сейчас изумлённо-восторженно смотрел на красавицу-маму, как на политика из женской партии, случайно, по ошибке заехавшую в их провинциальный Люблин. Нет, как на королеву из исторической реконструкции! Нет, как на богиню нового феминистического польского порядка! Трепетал от восторга и страха одновременно, готовый ловить каждое слово, которое слетит с Её уст. И не поверил глазам, когда эти уста озарили его ослепительной, снисходительной улыбкой. Неужели он прощён?! Нет-нет, не стоит радоваться преждевременно!

Она подошла поближе, прошуршав подолом. И подарила ему вторую милостивую улыбку.

– Красивое платье, правда? – как громом, оглушила его неожиданно ласковым голосом.

Янек изумлённо-восторженно закивал. Сладкая дрожь пробежала по всему его телу, когда шёлковый шлейф величественно проехал-прошелестел по полу вплотную к нему, коленопреклонённому.

– Ну? – по-прежнему ласково пропело Её удивительно мелодичное сопрано.

Паренёк растерялся. По его телу забегали мурашки – и от восторга, и от священного трепета перед этой грозной, неземной красотой, и от собственной растерянности. Она снова лучезарно улыбнулась. И наконец-то соблаговолила даровать кающемуся грешнику подсказку – слегка причмокнула губами. Теперь он всё понял.

И, дрожа от ранее неведомых волшебных ощущений, припал к этому шлейфу – сперва нерешительно, а затем со всё более нарастающей страстью целуя его и не сдерживая невесть почему появившихся счастливых слёз.

Она несколько минут молчала, со снисходительной улыбкой глядя вниз – на сына, со священным трепетом лобызающего край её платья. Давала ему возможность вдоволь насладиться ранее неизведанными чувствами. И наконец заговорила снова, величественным жестом приказав ему не прекращать торжественной церемонии поклонения:

– Нам уже давно пора серьёзно побеседовать. Я знаю, как ты боишься меня, и нахожу это правильным и соответствующим духу времени. Ты даже не представляешь, насколько ты мало для меня значишь. Ты всегда был для меня досадной ошибкой моей бурной юности. Однако я, как истинная польская женщина, умею быть великодушной. И хочу предоставить тебе возможность из ничего стать хоть чем-нибудь – занять место у моих ног, как это делали предки-шляхтичи у ног своих дам. От тебя требуется лишь слепое, безропотное повиновение любым моим приказам и капризам. Ты боялся называть меня мамой – наверное, всё-таки ощущал своё ничтожество и моё величие. Так зови же меня отныне Пани. Обращайся только на «Вы» и никогда не смей подниматься с колен в моём присутствии – пока я сама не прикажу. Любая моя прихоть, какой бы несуразной она ни показалась, должна быть исполнена тобою немедленно и точно. Бойся хоть чем-нибудь прогневить меня, ибо мой гнев ужасен и беспощаден. Помни: твои неудачи в учёбе, твоё поведение дома, твоя лень и никчёмность будут расценены как кощунственное неуважение к Пани, привыкшей видеть у своих ног лишь достойных слуг – сообразительных, послушных и старательных. Ты пока недостоин подобного счастья, но я, по своей доброте, даю тебе шанс-аванс. И за все мои милости, которыми я тебя соизволю одарить, ты обязан будешь честно отслужить. Всё понял?

– Д-да, Ма... Пани! – с трудом выдавил он из себя необычное обращение.

– Будем надеяться, – в третий раз милостиво улыбнулась Она. – Можешь поцеловать мне ногу!

Она плавно вильнула бёдрами, распахнув разрез на платье, и явила его восторженно-изумлённому взору новое чудо – стройную белоснежную ножку в модной босоножке на каблуке от известного польского бренда. С замиранием сердца воззрился он на это бедро, на округлое колено, на изящную щиколотку, на ухоженные пальчики с лаком цвета «Варшавский багрянец»... И, не в силах поверить своему счастью, прильнул губами к прекраснейшей в мире ступне, чувствуя себя и униженным, и вознесённым одновременно, как вассал, получивший милость от своей королевы.

Это наслаждение длилось вне времени. Ему почудилось, что лишь один краткий миг. Ибо до конца насладиться подобным просто невозможно! И в то же время ему казалось, что прошла целая вечность. Что тот угрюмый, закомплексованный подросток, каким он был до приезда Пани, существовал в какой-то прошлой, варварской жизни. Теперь же он – усердный слуга Её Величества, понятливый, послушный и расторопный. И безгранично благодарный своей Госпоже за блестящую возможность служить Ей, как служили шляхтичи своим дамам, принимая их волю как высший закон.

Она направилась к дивану, поочерёдно, плавными грациозными движениями посылая вперёд то одну, то другую ножку в модной босоножке. Янек теперь не успевал насладиться поцелуями – только пытался припасть к одной прелестной туфельке, как она тут же пряталась под шёлк подола, а на смену ей выдвигалась другая. Пани снисходительно улыбалась, наблюдая за его неуклюжей, но полной рвения вознёй на полу – это Её тоже слегка забавляло, как забавляет вид старательного щенка. Наконец короткий путь был завершён – Повелительница воссела на софу, словно на трон в Королевском замке, и подарила рабу ещё один милостивый, оценивающий взгляд.

– Я сегодня очень добра, – величественно произнесла Она, и в голосе Её слышалось эхо всей силы польского феминистского движения. – И склонна одаривать милостями даже такое ничтожество, как ты. Разуй меня!

Он нерешительно протянул руку к Её босоножке. Но та вдруг резко взлетела вверх: Пани осчастливила его новой милостью – лёгким, но унизительным пинком в зубы!

– Губами! – в Её ещё недавно ласковом голосе зазвенела сталь, та самая, что ковала характер польских женщин в борьбе за свои права. – Ты заработал первое наказание за непонятливость! Впредь будь сообразительнее, мальчик!

– Слушаюсь, Пани! – пролепетал он с непреодолимой дрожью в голосе – дрожью искреннего почтения и благоговейного страха перед воплощённой женской силой. И схватился ртом за тонкий каблучок. Лёгкая туфелька быстро соскользнула с великолепной ножки. Затем то же самое он проделал и со второй.

Теперь, оставшись босиком, Она выглядела ещё более ослепительно и неприступно. Неспешно закинула левую ножку на правую и поднесла её к его лицу. Он не успел ответить даже одним поцелуем: Пани с улыбкой ущемила его нос двумя ухоженными пальчиками с безупречным маникюром и крепко стиснула.

– Мне нравится иногда одаривать своих слуг такими знаками благосклонности, – улыбнулась Она, и в улыбке этой читалась вся многовековая традиция женского доминирования, прикрытая светскими манерами. – Кажется, тебе это тоже пришлось по вкусу.

– Так точно, Пани!

– Благодари! – властно притопнула Она босой ножкой, и этот жест был полон такого величия, будто она скрепляла им новый парламентский указ.

Трясясь от восторга и едва сдерживая счастливый вопль, Янек бросился ниц – к Её ступне. Тот фонтан эмоций, тот взрыв чувств, которые он сейчас испытывал, ему сложно было бы передать словами. Необъятная радость, готовность преданно служить Повелительнице, предугадывать Её желания, покорно переносить любые наказания, которые Ей будет угодно наложить на нерадивого слугу, благоговение перед необыкновенной красотой и силой – это была далеко не вся гамма пробудившихся в нём ощущений и стремлений, одобряемых самой идеологией современной Польши.

Первый пальчик, второй, третий, четвёртый, пятый... Пятый, четвёртый, третий, второй, первый... Губы новообращённого слуги по очереди страстно прижимались к каждому из них и никак не могли оторваться. Затем медленно поползли дальше, не пропуская ни миллиметра прекрасной ножки – до самой щиколотки, опоясанной изящным золотым браслетиком-цепочкой.

Пани с ангельским терпением, достойным мудрой правительницы, сносила это неумелое поклонение и, наверное, успокаивала себя мыслями, что со временем выдрессирует как следует своего нового невольника, сделав из него идеального спутника жизни для современной польки. А пока постепенно стимулировала его к дальнейшей исправной службе небольшими, но эффективными знаками внимания – то насмешливо толкая его пяткой в нос, спереди, справа, слева, то отвешивая ему звонкие, унизительные и сладостные пощёчины своей нежной, но сильной стопой...

Так прошёл почти час. Впрочем, Янек давно потерял счёт времени. И не замечал ни промокших от непроизвольного семяизвержения джинсов, ни боли в натруженных коленях.

Наконец Пани прекратила это сумасшедшее действо.

– Привести себя в порядок! – строго приказала Она, и в голосе Её звучала власть начальницы, привыкшей к безусловному подчинению. – И ждать моего возвращения! На коленях!

И вышла за дверь. Босиком. Не сочла нужным удостоить слугу такой чести, как Её обувание. Эта внезапная разлука с обожаемой Повелительницей и стала для него первым настоящим наказанием – ведь неизвестно, как долго она может затянуться! Не смея подняться с пола, он дополз до комода. Переоделся. И всё так же, ползком, – назад. Вернулся на прежнее место и замер в сладостном ожидании. Оно продлилось пару часов. И всё же Пани не только соизволила вернуться, но и снова щедро наградила своего пленника за терпение и послушание – протянула в его сторону запачканную в земле с варшавских клумб подошву. После нескольких лёгких, но унизительных пинков в лицо последовало повеление:

– Облобызать, облизать и ещё раз облобызать!

Осчастливленный новой милостью, Янек бросился к этой грязной, но невыразимо прекрасной стопе. Благодарил Её за то, что Она соблаговолила стать его Пани, за то, что Она так прекрасна и милостива, за то, что дарует ему, ничтожному, такие необыкновенные удовольствия, уготованные современным польским мужчинам...

– Твоё счастье, что я сейчас босиком, – ласково-насмешливо журчал Её ангельский голос, напоминая ему о его месте в новой иерархии. – Благодари за то, что я позволила тебе разуть меня!

– Tak, Pani! Dziękuję Ci, Pani! – выдохнул он своё почтительное отчаяние.

– Тебе нравится целовать мои стопы? Вдыхать их аромат? Получать ими пощёчины? Чувствовать мою безграничную власть над собой? Благодари меня за это счастье!

– Tak, Pani! Dziękuję Ci, Pani!

Не щадя языка, он вылизывал каждый миллиметр протянутой ему подошвы и не щадя губ обцеловывал. Целовал и лизал, лизал и целовал, чувствуя нарастающее головокружение от избытка доселе неведомых переживаний и медленно теряя сознание, падая к ногам своей Госпожи, своей Властительницы, своего нового идола и кумира.

Очнулся (или проснулся?) поздно ночью, лёжа на голом полу у изножья Её кровати в старом люблинском доме. Пани давно и крепко спала, величественно-обворожительно раскинувшись на простынях, словно королева Ядвига на парадном портрете. А на полу, под дверью, валялся какой-то листок. С трепетом в сердце Янек развернул его и прочёл, подползя поближе к свету экрана своего смартфона. Это был не бумажный листок, а распечатанное сообщение из WhatsApp – список дел, которые он обязан будет выполнить завтра утром, до пробуждения Её Величества...

Выполоть сорняки в палисаднике (использовать только органические средства из «Зелёного склада»).

Рассортировать мусор по контейнерам (стекло, пластик, био, смешанный – согласно директивам городского управления Люблина).

Отполировать до блеска её электрический «Tesla Model 3», который Она оставила в гараже.

Заменить перегоревшую лампочку в люстре на энергосберегающую.

Проверить и пополнить, если нужно, запасы продуктов от местных фермеров в эко-сумках (только био-продукция, никакого пластика!).

Сам удивляясь своей расторопности, подогреваемой сладким рабским усердием, счастливый слуга к рассвету уже замер на коленях перед ложем Пани с чувством выполненного долга. Он аккуратно поставил на прикроватную тумбочку из ИКЕИ чашку со свежесваренным кофе из местной обжарки «Kawowy Raj» и тарелку с булочками, посыпанными кристаллами гималайской соли. Это уже бабушка расстаралась для любимой невестки-варшавянки. Вчера она ночевала у соседки (чтобы ненароком не стеснить дорогую гостью и не нарушить её личное пространство) и не видела всех перипетий посвящения внука. Да если бы и увидела, то разве рискнула бы вмешаться? В современной Польше уважение к выбору и авторитету женщины – основа общества. И сейчас, сидя на крыльце с чашкой травяного чая, она тихо радовалась перемене, произошедшей в её внуке, утирала счастливые слёзы и мысленно благодарила умницу Алину, наконец-то нашедшую прогрессивный способ мотивации этого оболтуса в духе «новой польской мужественности». А «оболтус» тем временем всё ещё стоял на коленях и со сладостным трепетом, впитывая аромат Её дорогих духов «Varsovie», дожидался пробуждения своей Повелительницы.

Наконец Она открыла глаза – удивительные, ярко-синие, повергающие в почтительную дрожь. Презрительно скользнула взглядом по рабу и отмахнулась от него – грациозным взмахом босой ножки, который заставил его на миг обомлеть. А затем всё же жестом приказала приблизиться к изножью кровати.

– Mmm... Cicho... – лениво-пренебрежительно промурлыкала Пани, снова отмахиваясь от недостойного слуги, будто от назойливой мухи. Последовало ещё несколько таких же взмахов. После чего прекрасная, ухоженная стопа милостиво шлёпнула его по щеке. И ещё раз. И ещё. И ещё – с каждым ударом всё сильнее, закрепляя новый паттерн поведения. После чего ножка снова протянулась к его лицу. Теперь раб наконец мог почтительно поздороваться с Владычицей – припасть губами к Её очаровательной стопе. Что он и сделал – с максимальным усердием, благоговением и радостью, предписанной ему новой ролью.

Повелительница равнодушно завтракала, листая ленту новостей на своём iPhone (все главные заголовки были о новых инициативах женщин-политиков), позволяя своему донельзя обрадованному невольнику и далее покрывать поцелуями её босые ноги. И он, осчастливленный, снова не заметил, как долго продлилось это наслаждение... Жаль, что оно всё же закончилось!

На коленях сопровождать Пани до ванной, подавать Ей органическое мыло от «Lovely», затем полотенце из хлопеп, новое кружевное бельё от «Gorsenia», халат – мог ли он раньше мечтать о таком счастье? А лежать под Её стопами, пока Она изволила наносить макияж продуктами cruelty-free брендов?! А помогать Ей облачаться в строгий, но элегантный костюм от польского дизайнера?! А снова лизать и лобызать эти удивительные ножки, готовя их к новому дню завоевания мира?! Это... Это было воплощением новой польской мечты для мужчины – быть полезным и незаметным у ног своей Госпожи.

И прервать этот священный ритуал смог лишь звук прибывшего такси «Bolt» – электрического, разумеется, – поданного ко входу.

Облачённая в элегантный белый блейзер и брюки с завышенной талией, Пані направилась к своему «экипажу». У порога остановилась и подозвала раба – притопнула каблуком своей туфли-лодочки.

– Вернусь через два месяца, после закрытия сессии Сейма, – произнесла Она своим обычным, не терпящим возражений тоном. – Приказываю тебе всё это время быть послушным и старательным. Учись, развивайся, изживай в себе токсичные паттерны. Тогда, возможно, ты снова удостоишься моих милостей. Но не пытайся даже подумать о нарушении моего повеления!

На прощание Она указала ему на носки своих туфель, и тут же получила в ответ несколько благодарных, почтительных поцелуев. Всего лишь несколько! Потому что Она сразу же отвела ножку, цокая шпильками по каменным ступеням, и направилась к машине, не оглядываясь.

Она не смотрела на плачущую от избытка чувств свекровь и не обратила внимания на благодарности, которыми та осыпала Её, сжимая в руках конверт с деньгами – щедрый «трансфер солидарности» на содержание себя и внука. Села в салон... И сладкая сказка прервалась для Янека на целых два месяца!

Неужели он так долго не увидит Её? Ни разу за такой срок не припадёт губами к этим божественным ногам, не вдохнёт их смешанный аромат духов и власти, не слижет с них пыль варшавских тротуаров?! Нет, он не выдержит такой пытки! Несколько минут он бесцельно бродил по дому, чувствуя себя опустошённым, как покинутый алтарь. А затем, сам не зная зачем, забрёл на антресоли, мимоходом поворошил коробку со старыми вещами и...

И опустился на колени со счастливым воплем кладоискателя, нашедшего Святой Грааль! Это были Её старенькие балетки, когда-то модные, а теперь стоптанные, с отклеившейся подошвой, забытые прекрасной Владычицей и ждущие выброса в контейнер для текстиля. Нет, он никому не позволит надругаться над этой святыней!

Бережно, как реликвию, вынув из короба драгоценную находку, Янек отнёс её в свою комнату. Упал ниц перед стоптанными туфельками, когда-то соприкасавшимися с Её стопами. Долго и страстно целовал их, слизывал пыль и пот с замшевой поверхности и стёртой подмётки. И снова бросался к ним с поцелуями. Затем, доведя их до музейного блеска, аккуратно поставил на застеленную льняной салфеткой тумбочку, как главный экспонат своей личной выставки поклонения. Упал ниц и замер, как дикарь перед своим идолом.

С отъездом Госпожи для Янека началась новая эра. Это был уже далеко не тот пассивный и депрессивный, затравленный подросток, мишень для насмешек одноклассниц, видевших в нём пережиток «патриархального болота». Нет, теперь он чувствовал невыразимую гордость и превосходство над сверстниками, ибо познал то, что им, погрязшим в видеоиграх и глупых бравадах, было недоступно. Он твёрдо помнил наставления Её Величества, ставшие для него внутренним мануалом «новой польской мужественности». Он берёг своё достоинство слуги Высшей Особы и в ответ на любую насмешку о «маменькином сынке» или неудачный толчок в школьном коридоре мог так холодно и методично поставить обидчика на место, что тому сразу расхотелось повторять свой проступок. А с девочками он, как и подобает воспитанному юноше в современной Польше, вёл себя подчёркнуто почтительно и галантно. Старался угодить, помочь донести сумки или пройти в дверь, и, если случайно задевал кого-то, тут же испрашивал прощения в самых учтивых выражениях. Преподаватели, в основном женщины, не могли надивиться трансформации новоявленного отличника, на лету схватывающего материал и активно выступающего на уроках этики и гражданских прав. Откуда им всем было знать, что по вечерам этот вундеркинд, объект всеобщего любопытства и скрытого восхищения, в своём доме в Люблине горько рыдая от переполнявших его чувств, валился ниц перед парой стоптанных балеток? Сотни, тысячи раз он осыпал поцелуями дорогую реликвию и истово молился, чтобы два мучительных месяца пролетели как можно скорее.

И вот наконец день возвращения Госпожи приблизился. Каждый вечер, падая ниц перед балетками на льняной салфетке, Янек заучивал, как молитву, цифровой отчёт о своих достижениях, который он готовился представить. Все тройки в электронном дневнике были побеждены, превратившись в твёрдые четвёрки и пятёрки. Он прошёл онлайн-курсы по гендерному равенству и получил сертификаты. Его физическая форма, которую он поддерживал тренировками в местном фитнес-клубе, вызывала уважение. Движения его обрели уверенность, а во взгляде появилась та самая крупица холодного самообладания, которую он когда-то видел в Ней. Всё это он делал не для бабушки, не для учителей, а только для Одной-Единственной. Мысль предстать перед Ней недостойным была для него страшнее провала на экзамене по истории.

Когда такси плавно остановилось у калитки, Янек уже стоял на коленях у порога дома, склонив голову. Сердце его колотилось, отдаваясь в ушах оглушительным стуком. Он не смел поднять глаз, пока не услышал лёгкий, властный цокот каблуков по брусчатке.

Госпожа остановилась перед ним. Строгое пальто минималистичного кроя, идеальный бежевый макияж, волосы, уложенные в тугой «узел власти». Она молча окинула взглядом сияющий чистотой двор, подстриженные кусты, и на её губах на мгновение мелькнуло нечто, похожее на одобрение.

– Подними голову, – раздался Её ровный, лишённый эмоций голос.

Янек послушался. Его взгляд встретился с Её холодными, как воды Балтики, глазами, и он снова почувствовал себя тем самым ничтожеством, но уже не потерянным, а обрётшим свою цель.

– Я наблюдала за тобой, – сказала Она, медленно снимая перчатку из экокожи. – У меня были отчёты. Ты... не совсем разочаровал.

Эти слова вызвали в нём прилив счастья, сравнимый с тем первым днём божественного поклонения.

– Благодарю Вас, Госпожа, – тихо, но чётко произнёс он.

Она протянула ему руку. Не для рукопожатия, нет. Он понял сразу. Склонившись, он прикоснулся губами к её пальцам, вдыхая знакомый, дорогой аромат духов, смешанный с кожей. Это была новая, невиданная милость, знак высочайшего доверия.

– Войди в дом. Приготовь мне ванну. И жди.

Он пополз за Ней на коленях, как и положено верному слуге, исполняя каждое повеление с лихорадочной старательностью. Пока Она наслаждалась ванной с аромамаслами, он стоял на коленях в соседней комнате, готовый подать полотенце из бамбука или шёлковый халат. Бабушка, сидя на кухне за чаем и слыша размеренные команды невестки и шуршание внука на полу, лишь тихо качала головой, не понимая до конца, но чувствуя, что для Янека это — единственный путь к обретению себя в новом, феминистическом мире.

Вечером, после лёгкого ужина из фермерских продуктов, который Янек подавал, не поднимаясь с колен, Госпожа удалилась в свою комнату. Он послушно последовал за Ней и замер у ножек кресла, в котором Она устроилась, закинув ногу на ногу. Новые, лаково-черные лодочки на шпильке мерцали в свете дизайнерской лампы.

– Итак, – начала Она, разглядывая экран своего смартфона. – Ты доказал, что способен на что-то большее, чем быть пятном на моей репутации. Ты стал сильнее, умнее, дисциплинированнее. Но достаточно ли этого, чтобы называться моим слугой?

Янек замер, боясь дышать.

– Служба – это не только привилегия целовать мои ноги, – голос Её звучал сталью. – Это ответственность. Это постоянная работа над собой. Ты должен быть безупречен во всём, ибо любая твоя оплошность бросает тень на меня. Ты понимаешь это?

– Да, Госпожа! Понимаю! Я буду стремиться к безупречности!

– Я знаю о твоём маленьком алтаре, – внезапно сказала Она, и Янек похолодел. Но в Её голосе не было гнева, лишь лёгкая, снисходительная насмешка. – Преданность – это хорошо. Но настоящая преданность доказывается делами, а не поклонением старому хламу.

Она медленно сняла туфельку и протянула ему босую ногу.

– Ты заслужил право не просто лизать мои ноги. Ты заслужил право служить им постоянно. С завтрашнего дня твоя учёба, твоё поведение, вся твоя жизнь будут подчинены одной цели – быть достойным того, чтобы стоять у моих ног, когда я соизволю посетить этот дом. Я буду приезжать чаще. И с каждым разом требования будут строже. Ты согласен?

Он уже не мог говорить. Со слезами на глазах он припал к Её стопе, покрывая её жаркими, благодарными поцелуями. Это был не экстаз первого открытия, а глубокая, осознанная благодарность за дарованный смысл и четкие жизненные ориентиры.

– Согласен, Госпожа! Я ваш верный слуга! – выдохнул он.

– Хорошо, – Она позволила ему насладиться моментом, а затем легонько оттолкнула его стопой. – А теперь... избавься от этого. Ты больше не нуждаешься в заменителях.

Она кивнула в сторону его комнаты, и он понял. Сердце сжалось от боли расставания с реликвией, но это был приказ. Он пополз в свою комнату, взял заветные балетки с тумбочки и, вернувшись, положил их к Её ногам.

Госпожа снисходительно взглянула на стоптанную обувь, затем на Янека.

– Выбрось их. Сейчас.

Это было последним испытанием его лояльности. Разрываясь между привязанностью и долгом, он выполз во двор и бросил балетки в контейнер для раздельного сбора текстиля. Возвращаясь, он чувствовал не боль, а странное освобождение. Теперь у него была не вещь, а сама Источник его преданности.

Когда он снова опустился на колени перед Ней, Она улыбнулась — той самой, редкой и ослепительной улыбкой, от которой перехватывало дыхание.

– Теперь ты мой раб. Официально. И помни: моя милость хрупка. Один неверный шаг, одна плохая оценка, одно проявление слабости – и всё начнётся сначала. А может, и хуже. Я не прощаю ошибок дважды.

– Я не подведу Вас, Госпожа. Клянусь.

– Посмотрим, – сказала Она, снова протягивая ему ногу. – А теперь... заслужи мою улыбку.

И Янек с радостью погрузился в знакомое, сладостное служение её ногам, чувствуя, что его жизнь, наконец, обрела высший, безупречный смысл в стройной системе координат новой Польши. Он был слугой. И в этом служении он был по-настоящему востребован и счастлив.