В тронном зале, где солнечный свет, пробиваясь сквозь витражи, рисовал на каменном полу разноцветные узоры, царила тишина, полная трепетного ожидания. Придворные, затаив дыхание, стояли по стенам, их взоры были прикованы к массивным дубовым дверям. Король Альдрик, облаченный в парчу и бархат, не сводил с них глаз, и на его лице играла умиротворенная, почти блаженная улыбка.

Он любил этот миг. Миг перед ее явлением.

Двери распахнулись беззвучно, и в зал вошла она — королева Изабелла. Ее красота была не от мира сего: холодная, как горный хрусталь, и ослепительная, как зимнее солнце. Платье из серебристого шелка подчеркивало безупречные линии стана, а взгляд ее синих глаз скользил по залу с безразличием божества.

По одному, как колосья под порывом ветра, придворные склонялись ниц, касаясь лбами холодного камня. Альдрик же, забыв о своем сане, сошел с трона и, подобно смиренному пажу, опустился перед ней на колени. Весь зал замер, наблюдая за привычным, но от того не менее шокирующим ритуалом.

Ритуал начинался всегда одинаково. Король брал в свои руки, привыкшие сжимать тяжелый скипетр, изящную ножку королевы, обутую в туфельку из тончайшей сафьяновой кожи, расшитую жемчугом. Его пальцы, большие и неуклюжие в своем благоговении, дрожали, касаясь этого совершенства. Он медленно, растягивая наслаждение, снимал туфельку, обнажая ее ступню — белую, с высоким подъемом и алыми, будто накрашенными, ногтями. Воздух застывал в легких у зрителей.

— Моя королева, — прошептал он, и его голос, обычно властный и звучный, был тих и прерывист.

Он склонился ниже, касаясь лбом холодного пола, а затем поднял ее ступню к своим губам. Это был не быстрый, почтительный поцелуй. Это было долгое, почти религиозное поклонение. Его губы, горячие и влажные, прильнули к ее коже, холодной, как мрамор. Он целовал ее с такой нежностью и самоотдачей, словно причащался от святого источника. В этом прикосновении была вся его душа — униженная, рабская, бесконечно преданная. Он вдыхал тонкий аромат ее кожи, смешанный с пудрой, и этот запах кружил ему голову, как самый крепкий наркотик. Вкус соли на ее коже был для него вкусом божественной амброзии. В этот миг он не был королем. Он был ничем. И в этом ничтожестве — его величайшее блаженство.

Он боготворил ее, эту женщину, которая не терпела никаких ограничений. Ее измены? Лишь доказательство ее неукротимой природы, ее божественного права на любую прихоть. А ее строгость? Когда она в гневе могла поднять на него руку или приказать выпороть розгами за малейшую провинность? Это была плата за ее присутствие, суровое, но сладкое бремя, которое он нес с радостью.

Однажды Альдрик решил устроить грандиозный праздник в честь Изабеллы. Он хотел, чтобы все королевство, все знатные вельможи увидели, какое сокровище ему принадлежит. Зал сиял от тысяч свечей, звучала музыка, текли реки вина. Изабелла, конечно, была в центре вселенной. Она парила среди гостей, ее смех звенел, как хрустальные колокольчики, а мужчины смотрели на нее с вожделением, а женщины — с завистью. Альдрик стоял рядом, сияя от гордости.

Именно в этот момент к ним подошел герцог Лоренцо. Холодный, честолюбивый человек, он давно завидовал королю и строил козни за его спиной. Сделав изысканный поклон, он обратился не к Альдрику, а прямо к Изабелле.

— Ваше Величество, ваша красота сегодня затмевает само солнце, — его голос был сладок, как мед, и ядовит, как змеиный укус. — Осмелюсь ли я попросить у вас милости? Позвольте провести этот вечер в вашем обществе, дабы насладиться вашим умом, не уступающим красоте.

Альдрик замер. Даже он понимал наглость предложения. Но Изабелла лишь улыбнулась своей холодной улыбкой.

— Герцог, вы очень галантны, — произнесла она, и ее взгляд скользнул по бледному лицу мужа. — Я не против разнообразия. Проводите.

И, взяв герцога под руку, она удалилась из зала, оставив за собой шепоток и гробовое молчание. Альдрик стоял как вкопанный. Кровь стучала в его висках. Он видел торжествующую усмешку Лоренцо. Измена была всегда, но это... это было публичным попранием, союзом с его злейшим врагом. У него перехватило дыхание от боли, острой и жгучей, какой он не чувствовал давно. Это был удар меча в самое сердце. Унижение столь глубокое, что его физически затошнило. Он видел, как придворные прятали усмешки, как их взгляды, полные жалости и презрения, буравили его спину. На мгновение ярость, черная и слепая, закипела в нем. Он сжал кулаки, и ему захотелось приказать страже схватить этого наглеца, бросить его в темницу...

Но затем волна гнева отхлынула, сменившись странным, пронзительным удовольствием. Да, это было больно. Невыносимо больно. Но в этой боли была и порочная сладость. Это было окончательное, бесповоротное подтверждение его ничтожества перед ней. Она выбрала его врага, чтобы показать всю полноту своей власти. И он, король, был бессилен что-либо изменить. Эта безысходность опьяняла сильнее любого вина. Его унижение было актом ее любви к нему, единственной формой внимания, на которую он был способен.

Прошел час, другой. Праздник затих. Гости разъехались, потушили свечи. Альдрик все стоял в опустевшем зале, когда дверь снова открылась. Вошла Изабелла. Она была спокойна, даже невозмутима. Ни тени смущения или раскаяния. Наоборот, в ее осанке появилась новая, еще более железная уверенность. Платье ее было слегка помято, а в распущенных золотых волосах застряла крошечная веточка померанца из королевского сада.

Она медленно прошла к трону и села, глядя на своего мужа. И в этот миг Альдрик все понял. Он понял, что она никогда не изменится. Что ее власть над ним абсолютна и неоспорима. Что никакая его любовь, никакое поклонение не растопят лед в ее сердце. Она была такой, какой была — прекрасной, безжалостной Госпожой.

И его любовь, эта странная, всепрощающая любовь, не ослабла. Она была единственной правдой его жизни. Боль утихла, сменившись горьким смирением и тем самым сладостным жжением унижения.

Он медленно подошел к трону, снова опустился на колени перед своей королевой. Он склонил голову и губами коснулся ее прекрасной, холодной ноги, той самой, что только что ступала в покои его врага. В этом поцелуе была не только любовь, но и благодарность. Благодарность за ту боль, что она ему подарила, за то унижение, что вознесло его на вершину странного, извращенного блаженства.

— Я люблю тебя, — тихо прошептал он. — Благодарю тебя, моя королева. Благодарю за этот урок смирения.

Изабелла положила руку на его голову, как на ручную собачку.

— Ты понял наконец, кто ты, — безразлично произнесла она. — Герцог был... энергичен. Завтра ко мне пожалует граф фон Вильгельм. Я жду, что ты прикажешь подать к нашему ужину твое лучшее вино.

Сердце Альдрика сладостно сжалось от новой волны предвкушаемого унижения.

— Да, моя госпожа. Все будет исполнено.

И для короля Альдрика этого было достаточно. С этого дня его жизнь обрела новый, кристально ясный смысл. Он стал смотрителем ее порока, хранителем ее измен. Каждый новый любовник, которого она приводила в свои покои, каждый шепоток за спиной, каждый полный презрения взгляд придворных — все это было драгоценными дарами, которые она ему преподносила. Он благодарил ее на коленях за каждую ночь, проведенную не с ним, целуя следы от чужих рук на ее теле, вдыхая запах чужих духов в ее волосах. И с каждым таким актом поклонения ее неверности, его рабская любовь становилась только сильнее, достигая поистине духовных, болезненно-возвышенных высот. Он был королем, властелином земель, но истинная его роль - быть пылью у её ног.