...Мне всегда нравилось её лицо.

Помнится, в первый раз показалось, что я смотрю на картину. Что-то из эпохи Возрождения... или барокко? Не суть. Лицо Лены было очень красивым. А ассоциация с Ренессансом, наверное, возникла потому, что в первый раз я увидел её в музее.

Нашу группу туда отправили «набивать руку» на классике. Сиди себе, пытайся повторить изящный изгиб шеи или плавный переход цвета. А за спиной постоянно кто-то шаркает по паркету, скрипит половицами, дышит, покашливает, шепчется... Конечно, ради студоты из «художки» никто не будет закрывать музей, теряя посетителей! Вот и приходилось сдерживаться, скрепя сердце и скрипя зубами.

Работать в такой атмосфере сложно. И неудивительно, что у меня получалось откровенное говно. Пропорции я переломал, свет не поймал, цвета переврал. К счастью, хоть лажа в анатомии была не настолько заметной, как у того француза позапрошлого века в соседнем зале (у его «Натурщицы» руки получились длиной до колен). Но я всё равно был зол и раздосадован. Не люблю халтуру.

Плюнув, взял новый лист и карандаш, решив срисовывать какой-то другой шедевр. Стал шарить глазами по залу, пытаясь выбрать какой-нибудь интересный портрет (и почему все так любят портреты?).

Она стояла в эркере. Зал был угловой, и круглая башенка с большими окнами на углу здания очень хорошо освещалась солнцем. И в этом солнечном сиянии её светлые, рыжеватые волосы будто и сами светились.

Она говорила по телефону, точнее — слушала, как кто-то ей что-то рассказывает. Что-то не слишком интересное, видимо: её глаза скучающе блуждали по пейзажу за окном, а палец — так же скучающе — блуждал по стеклу. Иногда она утвердительно хмыкала, иногда кивала; видимо, разговор длился уже достаточно давно, и тема ей была давно знакома.

Я сам не понял, что уже набросал её силуэт. А когда понял, перехватил карандаш поудобнее, и накидал ещё три наброска. Вот она стоит, закатив глаза, будто молится. Вот оперлась на подоконник, и её грудь (ого! где-то размер третий, не меньше!) прижалась к окну, чуть приподняв блузку вверх. Вот обернулась, смотрит прямо на меня... Она смотрит на меня?!

Я сразу почувствовал каждый свой прыщ, каждый криво торчащий волос, каждую складку на мятой рабочей футболке. Застыл, как в лучах софитов, в прожекторах её серо-голубых глаз. А она — улыбнулась. Тепло и солнечно.

Я понял, что сейчас или подойду к ней, или выбегу прочь из зала. Когда ноги сделали первый шаг, я ещё не знал, куда они идут. Но вот я на расстоянии выдоха от неё, и мои губы уже открылись, чтобы что-то сказать. Что?

— Здравствуйте! Какой вам больше нравится? — спросил я, протягивая ей наброски.

Она опустила глаза, и тут же слегка покраснела, увидев, кого я нарисовал. Потом улыбнулась, снова посмотрела прямо на меня, и в глазах её заиграли искорки.

— Вот тут хорошо. Тут более живая получилась, — она показала на второй набросок, где я особенное внимание уделил тому, как грудь упирается в оконное стекло.

— Отлично! — ответил я. — Только у меня проблема: не знаю, как назвать. «Девушка у окна» — банально. Лучше бы с именем, так уже работа будет более личной и оригинальной...

Она улыбнулась ещё шире, а шаловливые искорки заплясали ещё ярче: она явно раскусила мою «хитрость» ради того, чтобы добыть её имя — впрочем, я особо и не скрывал её.

— Работу можете назвать «Канарейка». Видите, как там героиня прислонилась к окну и тоскливо смотрит на улицу? Будто птица в клетке, — ответила она. А когда я уже хотел разочарованно вздохнуть, вдруг просто добавила: — А меня зовут Лена, если вам интересно.

О, мне однозначно было интересно! Я представился, знакомство состоялось. Из музея мы ушли вдвоём, и потом несколько часов гуляли по городу. Зашли в Горсад, потом в парк, потом к морю... Нам нравились похожие фильмы, похожая музыка. И, что не менее важно, мы сами нравились друг другу.

Уже темнело, когда я посадил её на маршрутку. Обменявшись контактами, мы расстались.

Мы встречались пару-тройку раз в неделю. Чаще было бы сложно — мы жили в разных концах города. Впрочем, переписывались и созванивались мы целыми днями, вечерами и ночами. Моя Канарейка не слишком любила петь (считала, что у неё нет ни голоса, ни слуха), но поболтать, почирикать, погнать и поржать с чего-то — была совсем не против. Деньги на мобильнике стали утекать с катастрофической скоростью, но степуха пока покрывала эти расходы.

Мы обнимались и целовались в парке, в подъезде, на пляже. А ещё — с ней было здорово молчать. Я мог сидеть и рисовать, а она рядом что-то писала — и это было так уютно...

С Леной было хорошо, весело, и очень интересно — но я был бы гнусным вруном, если бы сказал, что не хотел её трахнуть. Ещё тогда, в музее, увидев её грудь и приоткрытый ротик, я моментально представил, как хорошо смотрелся бы мой член там, между этими пышными дыньками или этими влажными, чуть пухлыми губками.

Разумеется, ей я об этом не говорил. Девственником я не был, но мой опыт общения с девушками был весьма скуден и небогат. Да и стыдно было как-то поднимать эту тему в разговорах.

Канарейка сама перешла к этому. Однажды, когда мы гуляли по бульвару, неподалёку от её универа (она училась на РГФе, и по-английски говорила почти так же свободно, как по-украински или по-русски), она вдруг спросила:

— Дэн, а ты рисовал когда-то «обнажёнку»?

Я тут же залился краской, вспомнив, сколько раз я рисовал её, её же — без одежды, в самых разных позах. Да, конечно, большую часть деталей приходилось додумывать — но на воображение я никогда не жаловался. Так что дома в моём столе было полно рисунков, в деталях изображающих её, мою Лену. В деталях, от маленьких пупырышков на ареолах вокруг сосков до краешка половых губ, видных в её писечке. Эти рисунки были великолепным подспорьем для вечерней и утренней дрочки.

Разумеется, я и раньше рисовал голых девочек, девушек и женщин. В школе на подобных рисунках я заработал целое состояние из наклеек, разноцветных ручек, дорогих карандашей и прочих ценностей. И денег. Недостаток знаний анатомии компенсировался откровенностью и портретным сходством лиц. За возможность «передёрнуть» на отличницу Катю или на бедовую троечницу Ирку — пусть и только нарисованных — пацаны готовы были отдать недельные карманные деньги. И отдавали.

— Да... — неуверенно выдохнул я. — Рисовал.

Я был готов к тому, что она расхохочется, назовёт меня извращугой и уйдёт. Навсегда. Но вышло всё с точностью до наоборот. Глаза её зажглись неподдельным интересом, и она почему-то перешла на шёпот.

— А... покажешь?

— Ну, с собой у меня их нет. Дома лежат. Да там и смотреть-то...

— А я хочу! — у Канарейки каким-то чудом вышло прикрикнуть на меня, не повышая голос, шёпотом. — А то в музеях почти везде ошибки. И мне интересно, это все художники косоглазые, или только «старые мастера».

Я сунулся было объяснять про условность рисунка, про подчинение реализма эстетизму, но она отмахнулась:

— В общем, поехали к тебе. Покажешь.

Сказать, что я нервничал — ничего не сказать. Жил я отдельно — родители (спасибо им за мудрость и щедрость!) снимали мне квартиру в хрущёвке. Непрошеных визитов можно не бояться — и дело явно шло к сексу. Потому что приехать к парню посмотреть эротику за его авторством и не возбудиться — сложно. Если вообще реально.

И Канарейка явно об этом знала. Всю дорогу (а ехать нам было около часа) она хихикала, порой шутила невпопад, и тоже явно чувствовала себя не в своей тарелке. Иногда я ловил её любопытный взгляд, изучающий мою промежность. Возможно, она гадала, что её там ожидает.

И это только усиливало мою тревогу. Размер у меня средний, 14 с лишним сантиметров в длину. Этого вполне достаточно, как я сейчас понимаю. Но тогда я очень сильно по этому поводу переживал, потому что в порно у чуваков были колбасы куда длиннее. Хотя Света, с которой мы вместе теряли девственность в выпускном классе, вроде не жаловалась...

Впрочем, помимо лёгкой паники откровенные взгляды Лены вызвали возбуждение. Мой «младшенький», почувствовав внимание, окреп и вырос. Не заметить этого Лена не могла — и она действительно заметила. Её щёчки порозовели, и она крепко сжала мою руку, за которую она придерживалась на очередном повороте. И я почувствовал облегчение: она тоже об этом думает, и ей тоже не по себе. Эта невысказанная общая тайна словно ещё больше сблизила нас.

Войдя в квартиру, мы разулись, вымыли руки, я поставил чайник и провёл её в комнату. В квартире было довольно жарко, так что я снял футболку, оставшись в джинсах.

— Хммм, а где все картины? — спросила она, осматривая стены.

— Ну... Я не слишком высокого мнения о своей мазне.

— Это ты зря, — она чмокнула меня в щёку. — Я видела твои работы. Может, до Ботичелли и Дали тебе ещё расти и расти, но на арт-базаре ты был бы нарасхват... Ну, то есть, твои картины, конечно!

Она звонко рассмеялась, а я понял, что «в щёчку» мне мало. Она была совсем рядом, и я мягко взял её за затылок и поцеловал.

Это было не так, как раньше. Нет, её губы были такими же мягкими, а волосы пахли так же приятно. Но здесь, вдали от чужих глаз, она была смелее. Обычно она просто слегка держалась за мою шею, но сейчас она крепко обняла меня — и я почувствовал её мягкие сиськи, упёршиеся в меня. Мой член, который вроде успокоился, когда мы вышли из маршрутки и Канарейка перестала ко мне прижиматься, сейчас снова ожил и стал ощутимо твердеть. И она это почувствовала. Прервав поцелуй, она щёлкнула меня по носу и сказала:

— Так, мы пришли смотреть картины. Расслабься!)

Я вытащил стопку работ, лихорадочно пытаясь вспомнить, куда сложил свои фантазии о ней. Мне казалось, что они в другом ящике, а в этой стопке — только одноклассницы, одногруппницы и просто абстрактные девушки. Она тут же жадно схватила их и начала рассматривать.

— Да, эта удачная... А вот так изогнуться довольно сложно... Эй, а почему тут сисек нет? Или это мальчик?.. а, таки нет... — бормотала она, перебирая картинки. Потом вдруг остановилась и стала рассматривать одну.

Я заглянул ей через плечо и обмер: она смотрела как в зеркало. Это была одна из моих фантазий: Канарейка, стоящая на четвереньках лицом ко мне, смотрящая на меня, хитро подмигивая и высунув язычок. А прямо перед ней — мой хуец. И её язычок касается самого кончика головки. Картинка была очень возбуждающей — но сейчас я застыл и ждал её реакции. «Блин, дебил, надо было заранее убедиться, что там нет её изображений, — ругал себя в мыслях я. — Сейчас она хлопнет дверью и всё закончится».

— Хмммм... Дэн, поза интересная. Но мне кажется, ты где-то ошибся. Будет ли грудь так прижата к телу в такой позе?

Я молчал. Не знал, что ответить.

— По-моему, тебе нужна живая натура, чтоб помочь фантазии, — решительно выдохнула она. Отложив рисунки, она пропела: — Бери блокнот и карандаш, мы начинаем вечер наш!

И, когда я послушался, толкнула меня в сторону кровати.

Я лежал, сердце билось, как птица в клетке. А моя Канарейка хозяйничала с моими штанами. Ремень она уже расстегнула, а вот с пуговицей возникла проблема. Но когда я попытался помочь, она убрала мою руку и фыркнула:

— Сама обойдусь. У тебя другая задача: запоминать и рисовать.

Я тут же бросился исполнять выданное поручение. Набросал сосредоточенную мордашку, чуть высунутый от усердия язычок, нахмуренные светлые брови (но на пару тонов темнее волос)... Рисовал быстро, несколькими штрихами — но так, чтобы потом можно было вывести полное изображение. Закончив один набросок, я переворачивал страницу и начинал следующий.

У Лены, наконец, получилось. Пуговица сдалась, а вслед за ней пала и змейка. Теперь между девушкой (моей, моей девушкой!) и членом (моим, о Господи, моим членом!) была только тонкая ткань трусов.

А Канарейка будто разом растеряла всю решимость и целеустремленность. Вот только что она спешила расстегнуть пуговицу — а теперь застыла, аккуратно поглаживая пальцем мою «палатку». Да, разумеется, после всех её манипуляций член уже торчал в зенит, и всем своим видом просил полной свободы.

Я снова рисовал её. Задумчивые глазки, изучающие бугорок из трусов прямо перед её носом. Чуть прикушенную губу. Шаловливый пальчик, трогающий меня в таком интимном месте...

— Приподнимись! — сказала она. — Я видела на рисунках, ты знаешь, что такое «мостик». Встань на пару секундочек как та брюнетка в купальнике, — она махнула рукой в сторону стопки с картинками.

Когда я приподнял задницу, она стащила с меня штаны вместе с трусами, спустила их до колен. Член звонко шлёпнулся о живот, и она чуть нервно засмеялась.

— Выписала тебе щелбан! Не больно?

— Нет, — коротко выдохнул я.

А она уже взялась за основание хуя и с видимым удовольствием щупала его, сжимала, тискала. Затем ещё пару раз дала мне им щелбан по животу. Приблизив мордашку, стала вплотную изучать у меня там всё. Её носик щекотал волоски на яйцах, в промежности и на лобке.

А я продолжал лихорадочно рисовать. Вот она взялась пальчиками за член (меня будто током пронзило!). Вот чуть приспустила крайнюю плоть, слегка открывая головку (божебожебоже!). А вот — неужели это по-настоящему? - аккуратно, самым кончиком языка провела от яиц до самой верхушки члена.

И когда она добралась до верхушки, то подняла глаза и посмотрела прямо на меня. И подмигнула.

— Ну, как вид? — спросила она, прищурив один глаз и на миг забрав язычок с головки. — Скажи что-нибудь, а то я вызову «скорую».

— Обалденно! — прошептал я в ответ, изо всех сил стараясь не кончить.

— Тогда не прекращай рисовать, — улыбнулась она и вернулась к моему члену.

Думаю, я не был первым, кому она сосала. Ну или она очень внимательно смотрела порнуху. В общем, она явно знала, что и как надо делать с членом. Но куда больше удовольствия, чем всякие технические приёмы, доставлял её энтузиазм и какое-то детское восхищённое любопытство, с которым она изучала и ласкала мой корень.

Она осторожно заползла языком под шкурку, оголила залупу, рассматривая её в упор, подышала на неё, заглянула в дырочку наверху... Потом вдруг далеко высунула мокрый от слюны язычок и облизала всю головку по кругу, смачивая её.

Я вздрогнул. Это было чуть щекотно — но безумно, безумно приятно. А Канареечка раскрыла клювик пошире и взяла головку в рот. Там было горячо и скользко. А ещё там был её язычок, который продолжал скользить, кружить вокруг залупы, прижимать уздечку и ласкать меня.

Я рисовал. О боги, как я рисовал! Дыхание сбивалось, всё тело дрожало — но рука с карандашом будто жила своей отдельной жизнью. Карандаш бесстрастно фиксировал то, что я страстно переживал и видел. Вот она выпустила член изо рта, и одними губками ласкает шкурку. Вот чуть наклонилась вбок, и головка забавно оттопырила её щёку. Вот, глубоко вдохнув, она взяла член так глубоко, как могла — её губы упёрлись в мой лобок, и мои жёсткие чёрные волосы стали будто бы её пышными усами: эта мысль рассмешила меня, но я не выдал своего веселья, чтоб она не обиделась. Однако карандаш зафиксировал и этот забавный момент.

Долго его держать в себе она не могла — выпустила, стала переводить дух. Но всё это время она, почти не отрываясь, смотрела прямо на меня, ловила малейшую эмоцию, мельчайшую реакцию.

Отдышавшись, Канарейка снова начала сосать. Снова взяла член глубоко, и я почувствовал стенки её горлышка. На этот раз она не просто держала его в себе, а легонько насаживалась и чуть слезала, ритмично двигая головой. Иногда при этом она задевала ствол зубами, но удовольствие было слишком велико, чтоб отвлекаться на эту незначительную боль.

Я громко дышал. Обычно в порнухе мужики стонут, когда им делают минет, но у меня на это не было сил. Слишком хорошо было, слишком приятно, чтобы ещё напрягаться и издавать звуки. Я свободной левой рукой ласково гладил её по голове, поправляя распатланные волосы и заправляя их за ухо. А правой продолжал зарисовывать каждый сладкий момент этого минета.

Лена снова выпустила член, чтобы отдышаться. Но пока её ротик отдыхал, она работала рукой. Мягко скользя по мокрому пенису, она дрочила его, иногда проводя пальчиком по яйцам, по мошонке. И этот вид тоже был запечатлён: улыбающаяся, довольная собой девушка щекой опёрлась на моё бедро и левой рукой старательно дрочит прямой налитый хуй.

— Ну как, вдохновился? — хитро спросила она. — Впечатлений набрал?

— Да! — сквозь зубы ответил я. И тут же разочарованно выдохнул: она убрала руку, оставив разгорячённый член без внимания.

— Подожди пару секунд, я сниму блузку, чтоб ты её не запачкал.

Подняв руки над головой, она сняла блузку и осталась в белом кружевном лифчике.

— Сними... сними его тоже, — срывающимся голосом прошептал я. — А то нечестно!))

— Дэн, а ты наглец, однако! — улыбнулась она. — Ну что ж, как скажешь.

Заведя руки за спину, она открыла застёжки и стянула лифчик. Её большие, сочные груди расправились и смотрели на меня торчащими сосками.

— Доволен?

— Да... А можно потрогать?

— Ты уже трогал!

— Без лифчика — не трогал.

— Ну... Давай.

Я привстал было, чтобы дотянуться до неё, но она опередила меня, встала на четвереньки надо мной и стала целовать моё лицо. Мои руки осторожно сжали эти мягкие дыньки — по ощущениям они напомнили воздушные шарики, наполненные водой.

Член мой упёрся ей в ногу. Совсем рядом была её щёлка, спрятанная трусиками. Шевельнув бёдрами, я направил своего «бойца» прямо к этой щёлке, тыкнулся в неё, почти проник вместе с тонкой тканью...

— Не-сей-час! — с притворной суровостью сказала она, чуть отодвигаясь. — Позже. Тебе надо нарисовать ещё кое-какие сюжеты.

С этими словами она сползла ниже, лаская мне грудь и живот. Сначала проводила по мне соском, а вслед за ним шёл язычок. Наконец её грудь оказалась в районе моего пояса, и мой младшенький будто сам по себе проскочил между её сиськами. Она локтями сжала грудь, и та обхватила член плотнее. Теперь Леночка дрочила мне сиськами, тёрлась ими об мой член. Я летал где-то в районе стратосферы, а моя рука методично зарисовывала один кадр за другим.

Вот сжатый дыньками член обнажает головку, шкурка сползает, стянутая вниз. Вот на самом пике Ленчик достаёт до головки своими губами. Вот снова поднимает груди вверх, шкурка снова наползает на головку, и теперь между сисек виден только край хоботка крайней плоти.

Чисто физически ощущения не фонтан. Приятно, конечно, но даже когда дрочишь — приятнее. Но картина при этом настолько возбуждающая, что крышу сносит. И я рисовал, рисовал, задыхаясь от восторга и балдея от влюблённого взгляда моей Канарейки.

Наигравшись сиськами, она сползла ниже, устроилась поудобнее между моими ногами и начала язычком вылизывать яйца и впадинки между ногой и членом. Там места очень чувствительные, ощущения были на грани щекотки — но не переступили эту грань. Она ласкала меня с удовольствием и любознательностью, изучала мои потайные места, будто снова впервые знакомилась со мной.

Наконец, Лена решительно перешла к эндшпилю. Захватив шкурку губами она начала сильно и быстро двигать головой вверх-вниз. И при этом её неугомонный язычок ни минуты не отдыхал: то он лез в дырочку уретры, то гипнотически кружил вокруг головки, то придавливал уздечку.

Канарейка сосала член со вкусом и удовольствием, как какую-то конфету. Впрочем, слова «сосала член», «отсасывала хуй», «брала в рот» — в нашей лексике звучат грубо, и совсем не раскрывают тех нежности, ласки, заботы, энергии и любопытства, с которыми она это делала. Это было сладко, сказочно и безумно приятно. Вместе с удовольствием на меня накатывали волны благодарности и нежности к ней, держащей во рту мою самую сокровенную часть. Точнее, не держащей, а ласкающей, целующей, лижущей, сосущей...

Со всех концов моего организма — от пальцев ног, от ногтей на руках, от кончиков волос, от плечей и груди — начало двигаться что-то тёплое. Будто потоки электричества собирались к центру моего тела, сосредотачивались где-то под членом и набухали, разрастаясь, заставляя всё тело дрожать, будто в припадке. Писюн торчал как бревно, загородившее течение реки, и река накапливала силы, чтобы прорвать эту плотину.

— Канареечка, я... Я сейчас... — лепетал я, не в силах закончить предложение. — Ты сможешь?..

Что именно она сможет, я спросить не смог. Но Лена поняла и без слов: она утвердительно угукнула, не выпуская члена изо рта, продолжая ласкать его языком и губами.

И вот плотину прорвало. Выгнувшись вверх, я будто снова встал на мостик — впрочем, стараясь не вгонять моей девочке в горло член, чтоб она не поперхнулась. На самом пике я всё же вскрикнул, сжав её волосы одной рукой и карандаш — другой. Оглашая свою квартиру стонами, я кончал в ротик моей Леночки-Канареечки, изливал в неё свою нежность и страсть. И она радостно принимала то, чем я делился, сосредоточенно глотала мою сперму, слегка щекоча ногтиком яйца и высасывая из меня новые и новые порции.

Наконец, я расслабился и упал обратно на кровать. Член выскользнул из её ротика и слегка мазнул спермой по её губкам и подбородку. И моя правая рука снова уверенно взялась за карандаш, зарисовывая эту прекрасную финальную картину.

— Ну как? — спросила она, отдышавшись, лёжа у меня на груди. — Заряд для творчества получил?

— Ещё бы! — заверил я, протягивая ей изрисованный блокнот.

26.04.2019